***
Ее звали Каори Итадори. Кендзяку даже растерялся, узнав, что она недавно вышла замуж. Занимая женское тело, он подумал о родах, но не о зачатии. Не то чтобы ни один мужчина за полторы тысячи лет не показался ему привлекательным, но он, как воспитанник древней эпохи, не особенно жаловал мужеложцев. Сложно сказать, будет ли он считаться таковым, если ляжет с Джином, будучи в женском теле. Муженек Каори оказался… безобидным. Таким же бездарным, как его избранница, суетливым и вдобавок близоруким. Он работал ландшафтным дизайнером, громко прихлебывал чаем, сам стирал свою одежду и пускал слезу под фильмы про собак. В битве против любого, даже самого слабого, проклятья, он не продержался бы и пяти секунд, но Кендзяку решил довериться выбору Каори и воспользоваться предложенным семенем. Во-первых, Джин был довольным миловидным и трогательно носился по крохотной квартире целых две недели, после того как «жена» вернулась вся в крови и грязи, со свежим шрамом на лбу. Во-вторых, его отец был чувствителен к проклятой энергии и вроде бы даже заметил подмену, а значит, в семейном древе Итадори уже встречались маги. Когда Джин пыхтел, навалившись сверху, Кендзяку чувствовал себя… странно. Он с роду не лежал, раскинув ноги, но привыкшее к этой позе тело само подавалось вперед, пока руки обхватывали спину мужа. Кендзяку смотрел то на белеющую в темноте люстру, то в окно, то на взмокшую розовую челку, но никогда — в лицо. Он не представлял на месте Джина никого другого, но стоило ему встретиться с мужем глазами, как мышцы внизу живота каменели, а волны жары разливались по направлению к позвоночнику, превращая процесс зачатия в нечто непристойное. В такие моменты Кендзяку смыкал веки и вспоминал каждое из своих разочарований. Еще не рожденный Итадори должен был превзойти их всех.***
Урауме обычно приходила в январе, в самые холодные, заснеженные дни. Не каждый год, конечно. Она могла не появляться и пятьдесят лет подряд, если в мире и в жизни Кендзяку все было более или менее стабильно, но умение держать нос по ветру и недоразвитый пророческий дар приводили ее к порогу, как только происходило что-то интересное. Она тоже меняла тела, но, в отличие от Кендзяку, сосуды были на одно лицо. Невысокая, светловолосая, всегда с застывшим моложавым лицом и белом одеянии она изменилась за прошедшие века не больше, чем гора Фудзияма. — Вижу, в этот раз ты был в настоящем отчаянии, — сказала она тусклым голосом, будто полноценная насмешка была ниже ее достоинства. — Да просто захотелось чего-нибудь новенького, — улыбнулся Кендзяку, не выдавая того, как неловко себя чувствовал. Из бумажного пакета торчал сельдерей. Поясница болела зверски, так что Кендзяку выбрал ближайший к дому магазин, даже если там задирали цены. Он вышел, как был: в уютной, но растянутой домашней кофте, и футболке, натянувшейся на животе почти до треска. Его сосуд — беременная женщина без собственных проклятых техник. Определенно, он не был так слаб ни разу за всю свою жизнь. — Когда он родится? — пряча кисти в рукавах, спросила Урауме. — В марте, — Кендзяку по привычке погладил живот, но одернул руку, надеясь, что Урауме не заметила. — У тебя были видения? — Нет, — ответила она, хотя, скорей всего, лгала. Она всегда относилась к нему скорее как к слуге, чем к союзнику. Кендзяку терпел ее только потому, что Урауме — последний отголосок его родного времени. — Тогда зачем ты здесь? У них случались и праздные беседы, но сегодня Кендзяку был не в настроении. Ветер холодил ноги, проникая под широкие штаны, а ребенок пинал его по почкам. Еще чуть-чуть, и он опять захочет в туалет. Полупустой пакет все сильнее тянуло к земле. — Я слышала про подающего надежды мага с редким даром. Он еще слишком молод для школы, но Масамичи взял его под крыло. Мальчик поглощает и подчиняет проклятия. — Очень рад за него, — ответил Кендзяку. Он час назад поборол утреннюю тошноту, но она вернулась, когда он услышал про отвратительную способность этого паренька. — А я здесь при чем? — Его точно зачислят на первый курс вместе с шестиглазым через три года. Ты можешь заранее занять это тело и подобраться к Годжо, — медленно разъяснила Урауме с кислой миной, раздражавшей Кендзяку больше обычного. — Я немного занят вот этим телом, если ты еще не заметила, — он все же положил руку на живот и покрутил ступней, старяясь расслабить налившиеся тяжестью голени. Снегопад усиливался, выбеливая и без того блеклую фигуру Урауме. — Если бы у мальчика была проклятая энергия, я бы ее уже почувствовала. Ты зря теряешь время, — презрительно поджав верхнюю губу, заявила Урауме. — У меня впереди вечность. Могу позволить себе терять сколько угодно времени, — сдержанно ответил Кендзяку, хотя безумно хотелось послать ее к черту и до кучи отхлестать по постной роже сельдереем. Рука крепче обхватила живот, защищая от недоброго взгляда. Урауме явно собиралась выдать очередную гадость, но вдруг уставилась ему за спину, приоткрыв рот. Ее глаза округлились в непонятном выражении, и розоватые глаза показались особенно яркими от налипших на ресницы снежинок. Кендзяку медленно обернулся, ожидая увидеть как минимум восставшего Короля проклятий, но там не было никого, кроме ползущих по мокрой дороге легковушек и запыхавшегося Джина. Поставив руку козырьком, он бежал по тротуару. Над его плечом вверх-вниз подскакивал тубус. — Каори! — крикнул он, когда между ними оставалось шагов двадцать. — Зачем ты вышла на улицу? Посмотри какая погода! Ой. Здравствуйте. Достигнув Кендзяку, он взял его руку, осмотрел с ног до головы и только потом заметил Урауме. — Доброго дня, — с секундной заминкой ответила Урауме. — Это моя подруга со школы. Лет десять не виделись, — почти не соврал Кендзяку, раздраженный тем, как эта подлая, бессовестная, лживая женщина смотрит на ее мужа. — Рад знакомству, — поклонился Джин, но Кендзяку уже схватил его за рукав ветровки и потянул к дому. — У меня ноги болят, — как можно жалобнее заскулил он. Джин, забрав пакет себе, тут же положил руку «жене» на поясницу и повел к крыльцу, напрочь позабыв про Урауме. Когда Кендзяку обернулся, улица уже пустовала.***
«Мать чаще всего сильнее любит именно то дитя, которое заставило ее больше страдать», — прочитал Кендзяку лет двести назад и только теперь готов был согласиться с этими словами. Возможно, Кендзяку бы больше ценил чужие жизни, если б знал, как тяжело они даются. Ему сотни раз приходилось терпеть удары стрел, клинков и копий, но эта боль была мимолётной, поскольку он сразу подключал обратную проклятую технику, и ткани срастались. Той муке, что он пережил, казалось, не было конца и края, но стоило ему взять на руки очередного сына, минимум тридцатого по счету за долгую жизнь, как понял, что ни один из прежних отпрысков ни казался ему настолько родным. Это был не незнакомец, пришедший в этот мир несколько минут назад, а тот самый маленький паразит, из-за которых Кендзяку месяцами мучили тошнота и изжога. Совсем не похожий не то что Кендзяку, но и на Каори — стопроцентная копия Джина. Маленький, красный, и сморщенный, как сушёный финик. Самый красивый ребенок, какого Кендзяку видел за тысячу лет.***
Когда Кендзяку решил, что одного Юджи ему хватит с головой на ближайшее столетие, он все же не перестал спать с Джином. Он быстро устал притворяться, что ему это не нравится. Его муж-простачок был добрей и ласковей, чем любая из бывших жен Кендзяку. Но тучи сгущались. Все одаренные чувствовали, что грядут изменения, предвестником которых стало рождение Годжо Сатру. Очевидно, что Кендзяку придется сменить сосуд скоро. Возможно, раньше, Юджи успеет стать мужчиной. Жаль, что столетия застоя закончились именно сейчас. Кендзяку гадал, сможет ли Джин его в новом облике, но не находил ответа. Или, возможно, ответ ему просто не нравился.***
Кендзяку развалился в кресле с книгой и вытянул одну ногу, чтобы покачивать колыбель спящего Юджи. Мальчик оказался тем еще хулиганом и почти не спал. Повезло, что Кендзяку даже в обычном теле слабо нуждался в еде и отдыхе, иначе это было бы почти невыполнимое испытание. Младенец ненавидел одиночество и его приходилось везде носить с собой в слинге. В этом были и плюсы: прохаживаясь с ребенком по магазинам, он удостоверился, что Юджи следит глазами за проклятьями, цепляющимися к прохожим. Хотя у него до сих пор не было проклятой энергии, у детей такое не редкость, не зря студенты в среднем поступали в магическим колледж только в шестнадцать лет. Книга была о волшебстве. Простые люди всегда сочиняли легенды о магах, но в древние времена их принимали на веру и пересказывали шепотом, сперва прочно заперев дверь на все щеколды. Теперь же полки были заставлены «сказками» о чудесах, волшебных школах, богах и драконах, в которых Кендзяку узнавал туманные отголоски былых времен, где прошла его юность. Бессмертные воспринимали время иначе. Кендязяку казалось, что эпоха сменилась только вчера, а полтора года в теле Каори пронеслись за несколько мгновений. О приближении Васуко возместило шарканье тапок по ковру. Кендзяку глубже зарылся в книгу, надеясь, что старик заглянет в комнату и выйдет вон, заметив спящего внука, но его надежды не оправдались. Сгорбленная, сморщенная оболочка нарушила его покой и смерила презрительным взглядом мутно-голубых глаз. — А я, дурак, думал, что, когда я вернусь, тебя уже здесь не будет, — проворчал он, подходя к колыбели. Кендзяку загнул уголок страницы и закрыл книгу с громким хлопком. Этот разговор повторялся не один раз. Васуко жил еще дальше от города и приезжал к ним на несколько дней каждые два-три месяца. Его передернуло, когда он впервые увидел Кендзяку. Почему — большой вопрос, ведь даже шестиглазым не под силу разглядеть его в чужом теле, но у рода Итадори были свои секреты. К счастью, Джина семейный дар обошел стороной, и он запретил отцу поднимать эту тему, мягко намекнув, что он выжил из ума. Теперь они воевали, только оставаясь наедине. — И куда же мы Юджи должны уйти? — невинно хлопнув глазами, спросил Кендзяку. Ему так нравились ресницы Каори, что он начал подкрашивать их тушью, чего не делала хозяйка тела. Честно говоря, после смены владельца оно стало выглядеть более женственным. — Внука не трожь, чудовище, — рявкнул старик и поправил спящему младенцу одеяло. — Если я чудовище, то и он — тоже, — слегка покривил душой Кендзяку, потому что вряд ли Юджи когда-либо освоит его технику. — Нет, — старик покачал головой и сжал тонкие, высушенные старостью пальцы на бортике кроватки. — Дело не в силе, а в том, как ее использовать. Юджи вырастет хорошим человеком, я это знаю. А ты сведешь Джина в могилу. — Это не в ходе в мои планы. Старик думал, что Каори либо одержима и может вернутся, если «демон» покинет ее тело, либо убита, и то, что он видит — лишь принявший ее обличие монстр. Кендзяку пару раз порывался объяснить, что просто занял брошенный на дороге труп и по сути не сделал ничего плохо: вместо того чтобы овдоветь, Джин теперь нянчил первенца. Однако тогда пришлось бы раскрыть старику массу подробностей, и неизвестно, как бы Васуко ими распорядился. — Планы… — старик нахмурил брови и, даже догадываясь о скрытой силе, посмотрел на него без капли страха. — Не важно, что ты себе придумала — зло притягивает зло. — Придумал, — из чистой вредности поправил Кендзяку и засмеялся, глядя, как белеет лицо старика. — Хотел бы я показать сыну, что ты за мерзость, — выплюнул он и посеменил прочь из комнаты, бросив последий взгляд на покрытый затянувшимися рубцами лоб. Хоть это и было невозможно, Кендзяку показалось, что старик смотрит не на шрамы, а прямо на него.***
Видеть Урауме среди сочной зелени — просто дикость, но она действительно нарушила свое правило и явилась летом, причем всего через три года после прошлой встречи. Она подкараулила его в парке. Юджи ел уже растаявшее на солнце мороженой, размазывая розовую сладость по рукам и лицо. Кендязяку едва успевала доставать салфетки. Влажные кончились еще утром, так что Юджи время от времени трогал его липкими пальцами, чтобы привлечь внимание и указать на очередную собачку, птичку или «красивую тетю». Кендзяку гадал, не запрещено ли по-тихому умывать детей в фонтане, когда заметил между двумя рядами цветущей аллеи белое пятно. Урауме плыла между кленами, легкая и неземная, словно древний дух. Юджи вытянул руку в ее сторону, и с пальца на асфальт сорвалась капля мороженого. Кендзяку выкинул остатки в мусорку и стала тереть сына с особой тщательностью. Он сразу пожалел, что надел на него старенький желтый костюм с Пикачу. Если бы он знал, что придется представить малыша старой знакомой, то подготовился получше. — Чем обязан? — приподняв брови, спросил Кендзяку. Урауме явно было жарко в кимоно, поэтому что прихватила веер, изрисованный почти выцветшими журавлями. Деревянные дощечки посветлели и растрескались от старости. Возможно, этот аксессуар был старше парка, в котором они сидели. Урауме могла бы озолотиться, если бы продала коллекционерам хотя бы часть своего барахла. У Кендзяку подобного не водилось — переходя от тела к телу, он оставлял позади все имущество прошлого владельца. — Месяц назад Сатору Годжо и Сугуру Гето поступили в магический колледж. Ты упустил момент. — Какая жалость. Она обмахивалась веером так медленно, что вряд ли получала хоть немного прохлады, но не позволяла себе суетиться, как простолюдинка. Ее сосуду было около тридцати, и сейчас Урауме как никогда походила на себя настоящую. Кендзяку даже не мог на нее злиться. Глядя на нее, он видел древние самурайские доспехи, густые леса, величественные алтари и дороги, избитые следами лошадиных копыт. В современности были свои плюсы, но ему было жаль, что сын никогда не увидит Японию в первозданном виде. В нынешних бетонные коробки казались Кендзяку неютными и бездушными, как могильные камни. — Ты как всегда несерьезен, — пресно сообщила Урауме. Вспотевшая кожа на ее лице начинала поблескивать сквозь толстый слой пудры. — А ты как всегда предлагаешь дурацкие идеи. Если этот Гето так хорош, пусть сначала подучит техники. Зачем мне терять время с неопытным мальчишкой? — Ты теряешь время сейчас. Он не то что не маг, он даже не говорит, верно? — Говорит, — приврал Кендзяку, потому что Юджи до сих пор не выдавал больше одного слова за раз. — А кто-то, по-моему, болтает даже слишком много. — Ты так долго убивал время, дожидаясь возвращения былого величия магов, а теперь хочешь отсидеться в стороне? Ради кого? Этого? — Урауме ткнула веером в грудь Юджи, который все еще дул губы из-за отобранного мороженого, но не плакал. — Худшая из всех твоих затей. Юджи широко улыбнулся и издал непонятный набор звуков, скорее всего, пародируя очередного покемона. Урауме так и замерла с протянутой рукой, пристально разглядывая ребенка, пока Кендзяку не отпихнул веер. Он начинал злиться, хотя это чувство было противно его натуре. Даже в битве его обычно захлестывал азарт, а не гнев. — Если ты что-то видела, то так расскажи, а не пытайся мной манипулировать. Я не твоя пешка. Юджи был гораздо сильнее и быстрее обычных детей, поэтому Кендзяку не успел отреагировать, когда сын потянулся и смачно шлепнул липкой ладошкой по юбке Урауме. На белой ткани осталось пятипалое пятно. Кендзяку напрягся, ожидая, что эта старая ведьма разорется или ударит Юджи, но она только отодвинула колени подальше от шаловливых рук и произнесла: — Если упустишь момент, то потом сам пожалеешь. Твоя смертная семья затеряется в веках, как и все, что были до нее. Юджи чихнул и Кендзяку рассеянно всучил ему новую салфетку, не отводя глаз от Урауме. Конечно, она опять что-то от него скрывала. И хотя она назвала причиной участившихся визитов Гето, Кендзяку не оставляло ощущение, что истинная причина — его сын.***
Юджи пришлось отдать в детский сад. Старик Васуко заболел и стал пить такие дорогие таблетки, что заработка Джина не хватало на семью даже с учетом переработок. Сейчас дело, кажется, шло к ремиссии, но вначале старик был так плох, что Джин продал его квартиру и перевез отца к ним. Кендзяку боялся, что теперь Васуко жизни им не даст, но тот присмирел. Возможно, думал, что его состояние — тоже происки темных сил в лицо «одержимой» невестки. Пока Юджи развлекался в другими детьми, Кендзяку вернулся на старую работу Каори инструктором по йоге. Тело помнило все асаны, так что ему даже нравилось. Сколь прелестным ребенком не был Юджи, а однообразные будни домохозяйки уже начинали нагонять тоску. Теперь же, проведя пару часов в студии, Кендзяку общался с людьми и набирался сил, а потом забирал не менее довольного сына. Они заходили в магазин, а потом готовили ужин к приходу Джина. Юджи в свои неполные четыре года действительно помогал, старательно намывая в раковине овощи или перемешивая ингридиенты. Хоть он и был плохо говорил, но был сообразительнее сверстников. Сегодняшний день был исключением, потому что у Джина выдался выходной среди недели. Кендзяку позволил себе задержаться и зайти в магазин, чтобы Юджи куртку на весню — снег уже сходил, а мальчик рос как на дрожжах, так что в старую, наверно, не влезет. Они не спешили и даже поболтали полчаса с мамой его одногруппницы, Мияко, которая как раз ходила к Кендзяку на йогу. Дети кидались друг в друга пластиковыми шариками, играя в игровой зоне торгового центра, когда у Кендзяку зазвонил телефон. Имя Джина высветилось погасло прежде, чем можно было взять трубку. Перезвонить тоже не вышло, хотя муж всегда отвечал максимум через три-четыре гудка. — Что-то случилось? — спросила Мияко и помахала детям, чтобы они подошли к скамейке. — Я не знаю, — ответил Кендзяку, но шестое чувство подсказывало — случилось. — Ты лучше беги, а то мало ли, со свекром что. Кендзяку, конечно, беспокоился не о Васуко, но для виду принял это объяснение и поспешил домой, напрочь позабыв о существовании транспорта. Когда расстояние сократилось до двух улиц, он почувствовал стойкий шлейф проклятой энергии. Взяв Юджи на руки, Кендзяку побежал. Люди были спокойны. В припаркованной машине миловалась молодая парочка, около входа курил их сосед, девчонки прыгали на растянув сразу несколько разноцветных скакалок. Никто, кроме него, не видел, что весь третий этаж пульсирует от распирающей его энергии, ползущей из окна со знакомыми занавесками. Игнорируя бормотание Юджи, Кендзяку поднялся по лестнице и толкнул плечом проклятье, по стене выползающее из его квартиры. Он разберется с ним позже, второй уровень для него — сущая мелочь даже в теле Каори. Куда больше интересовала причина, по которой муж впервые не ответил на звонок. Юджи в кой-то веки молчал. Кендзяку прошелся вдоль коридора, тихого и темного, как подземный тоннель. Дойдя до конца, он взглянул в глаза Джину. Остальные части его тела находились где-то в другом месте. Он прижал руку ко рту, чтобы не напугать Юджи, но наружу все равно вырвался приглушенный вскрик. — Это твоя вина. Ты это сделало, — подрагивающим голосом, укорил возникший за его спиной Васуко. — Отдай мне моего внука и катись прочь, чтоб я больше никогда тебя не видел. — Нет, — ответил Кендзяку единственное, на что был себя способен, но не смог сопротивляться, когда старик забрал ребенка из его рук. — Тогда сведешь его в могилу. Уходи. Старик, наверное, не терял самообладания только потому, что держался за ребенка. Юджи был отвернут лицом к двери, и ничего не видел. Дед не позволял ему крутить головой, придерживая за затылок. Голубые глаза Джина смотрели сквозь Кендзяку безо всякого выражения. Никогда прежде его не тошнило от запаха крови. — Уходи, — повторил Васуко, как-будто на третий раз эта фраза, как в сказке, должна обрести волшебную силу. Сам себе удивляясь, Кендзяку попятился назад, к выходу. Вдалеке уже слышался вой полицейской сирены. Юджи дергался, понимая, что происходит что-то плохое, но еще не представляя, насколько. Кендзяку поцеловал его в лоб на прощание, думая, что скоро все обдумает и вернется, но так и не пришел. Он сменил тело в тот же день — на первого встречного, потому Гето успел уехать в Америку. Кендзяку подозревал, что за этим стоит Урауме, но доказать не мог. Что ж, по крайней мере, как она и хотела, он вернулся к делам. Кендзяку больше не будет гнаться за достойным наследником. У него появилась новая цель. Если Урауме верит, что скоро ее господин вернет былые времена, то задача Кендзяку — сделать вторую жизнь Сукуну такой же скоротечной, как его брак с Джином. Откуда-то Кендзяку знал, что Юджи ему поможет.