***
Страха у Сынчоля почти нет. Там, откуда он родом, бояться было нельзя. Любой, абсолютно любой детский страх моментально искоренялся. Детскую ненависть к паукам и крысам лечили заточением в подвале, пока не подружится с ними. Некогда бояться оружия, когда им приходится защищаться. А смерть? Смерть он видит так часто, что сама мысль о ней казалась почти смехотворной. Чхве Сынчоль не знает страха. Этого чувства ему попросту не позволяли испытывать за всю жизнь. Потому-то его появление сейчас является такой мукой, такой невыносимой пыткой. — SOS! — хриплый, искаженный голос прорывается из динамиков радиоприемника на столе у Джихуна. У Сынчоля подступил ком к горлу. Вскакивает на ноги, но Джунхви оказывается быстрее, схватив рацию и выкрутив громкость на полную, чтобы все могли услышать испуганные крики на том конце линии. — SOS! Нам нужна… Едва успевают узнать голос Джошуа, как сообщение обрывается. Связь пропадает, оставив лишь шипящие помехи. Ледяной ужас сковывает всех, пробирая до самых костей. — Нет… — слово буквально срывается с губ Сынчоля. Что происходит? Нет, глупый вопрос. Прекрасно знает, что происходит. Как это могло случиться? Это еще глупее. Как он мог быть таким безответственным? Как он мог позволить им уйти? — НЕТ! Ему следует отдавать приказы. Следует сказать Джихуну, чтобы он выследил телефон Джошуа, начал просматривать камеры видеонаблюдения, нашел его, нашел их всех, но язык отказывался выполнять то, что мозг считал необходимым. К счастью, ему не нужно было произносить ни слова. Пальцы Джихуна уже бешено стучат по клавиатуре, меч Минхао пристегнут к спине, а убийственную тишину, в которую они погружаются, нарушают лишь щелчки и лязги перезаряжаемых пистолетов. На их людей напали. Сегодня ночью кто-то умрёт. В голове звенят слова отца Сынчоля: «Страха нет. Это маленький человечек с большой тенью. Чего бояться в страхе?» Смысл этих слов казался загадочным, когда впервые услышал их ребенком, и он провел много ночей, пытаясь разгадать её смысл. Но по мере того, как росла его подготовка, этот смысл становился всё более ясным. Сделав глубокий вдох, Сынчоль пинает этого маленького человечка в канаву и готовится получить от Джихуна последние данные о местоположении Джошуа.***
Ночь выдалась непроглядная. Хотя до рассвета остается всего несколько часов, мрак давит с чудовищной силой. Легкий, хрустящий воздух сменился тяжелым, предвещающим беду. Сынчоль спрыгивает с фургона, за ним следом выскакивают Минхао и Джунхви. — Их нет, — констатирует Джунхви практически мгновенно. Говорил так, словно и без того знал об этом. Сынчоль никогда не оспаривал его интуицию, легендарную по своей точности, но сейчас требовалось больше, чем просто чутье. Ему нужны были доказательства, чтобы не сойти с ума от мысли, что его лучший друг и… он даже не мог определиться с его статусом… не истекают кровью где-то в грязной канаве. — Прочешите район, — приказывает он, уже достав пистолет. Палец нервно подергивается на курке. Никто не стал спорить. Вону и Мингю рыскают по ту сторону улицы, прочесывая переулки, проверяя каждое укрытие, куда могли спрятаться Джошуа и Джонхан в поисках спасения. Но пока безрезультатно. На улицах в этот час — полная тишина, лишь скрипит снег под их ботинками. Все заведения поблизости наглухо заперты, а в окнах — непроглядная темнота. Ни одного намека на ту бойню, которая, возможно, здесь развернулась. — Эскупс, — зовет с другой стороны улицы Джунхви. — Здесь пусто. Но кто-то же должен был быть. Это последнее место, о котором им известно. Он бы смирился с переломами, пулевыми ранениями, даже черепно-мозговой травмой, лишь бы его люди были живы. Им нужно найти их живыми. — Купс, честно говоря… — Купс! — слышится резкий окрик Минхао со стороны переулка слева, где он присел на корточки. Его возглас в мгновение ока собрал всех вместе. Кровь. Ее было так много, что человек просто не мог выжить после такой кровопотери. Кровь на стенах, на бетоне. Кровавые брызги, потёки, разводы, следы — все в крови. — Смотрите. Следя за кровавой бойней, Сынчоль оторвал взгляд и увидел, как Джунхви поднимает то, что осталось от рации Джошуа, зацепив ее за антенну. Устройство превратилось в груду пластика, скрепленную лишь тонкими проводками, пружиной и жалким одиноким шурупом. С каждой секундой ситуация выглядела все хуже. Сынчоль, углубляясь в переулок, чувствует, как грудь сдавливает тисками, заставляя судорожно вдыхать воздух. Луч фонаря скользит по земле, выхватывая из темноты особенно большое алое пятно. Отворачивается. Нельзя. Этого просто не могло произойти. Он не мог этого допустить. С этими эмоциями он не знает, что делать. Никогда не чувствовал себя беспомощным. Это не в его характере. Но мозг отказывается подчиняться. Прекрасно знает, что должен делать, но никак не может пробиться сквозь бушующие в его душе потерю, вину и абсолютное отчаяние. В стороне валяется выброшенный нож, с другой стороны — пистолет, который он узнал — тот самый, что он одолжил Джонхану. Затем луч фонаря скользит по телу, безвольно осевшим у стены. Голова Сынчоля резко дергается в другую сторону. Слезы обжигают глаза, впервые Сынчоль чувствует их непривычную горечь. Нужно узнать, кто это. Нужно проверить, Джошуа это или Джонхан, но не может. Черт возьми, почему он не может просто посмотреть? — Джун! — воздух вырывается из горла хриплыми рывками. Казалось, ещё секунда, и его стошнит. Неужели это и есть настоящий страх? Эта слабость? Это ужасное, мерзкое ощущение бессилия. — Тут тело, — выдавливает он, почувствовав рядом присутствие Джунхви. Парень издает короткий цок, приседает возле тела у их ног, уверенно проверяя, кто это — друг или враг. Сынчоль понятия не имеет, как можно различить их в темноте, но ответ приходит почти мгновенно. — Не Шуа. И не Хан. Сынчоль выпускает воздух, застывший в легких, и направляет фонарь на труп. Мужчине перерезали горло, причем так глубоко, что клинок прошел аж до позвоночника. У него не было ни единого шанса против того, кто это сделал. Уж точно не Джонхан, он слишком неопытен для такого хладнокровного убийства. Да и Джошуа всегда предпочитал пистолет ножу, если была возможность. — Здесь был кто-то еще, — объявляет, когда его осенило. — Снова свяжись с Уджи. Нужно их найти, немедленно. Неизвестно, кто, блять, их забрал и что с ними теперь сделают. — По крайней мере, один из них ушел, — подает голос Минхао из глубины переулка. Сынчоль едва различает кровавые следы, ведущие дальше в темноту, сопровождаемые алой струйкой — следствие открытой раны. — Твою мать… — выплевывает Сынчоль, обжигая глаза яростью. Возвращается к припаркованному фургону и опирается руками, делая несколько контролируемых глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Джошуа — его лучший друг. Джонхану — тот, кого он обещал защищать. Все это произошло, потому что он отпустил их. И теперь они могут быть мертвы. Или, что еще хуже, попасть в ситуацию, где «хуже» — вполне реальная перспектива в их жизни. — Выдвигаемся! — кричит он, распрямляясь и обращаясь к двум другим. — Подключите все сектора, поднимите Сынквана, свяжитесь с Хоши, просто… просто, блять, найдите их!***
Второй раз открыв глаза, Джонхан обнаруживает, что боль в голове притупилась до терпимой. На тумбочке у кровати стоит стакан воды, к которому он тут же тянется. Холодная вода льётся по горлу, словно небесный нектар, и на полминуты мир будто остановился. Полминуты без опасности, без кровожадной банды, охотящейся за ним. Полминуты, когда он снова стал собой прежним. Но потом все вернулось. Сынчоль, Джошуа, Сонджон, Мины, Хёк, Хансоль, Чан, Шону… — все это нахлынуло слишком быстро, слишком резко. Он по-прежнему находится в том же мотеле, но сквозь ставни уже пробивается солнце, заливая ковер бледным золотистым сиянием. Напротив, на кровати, свернувшись клубочком, спит Хёк. Глаза закрыты, а руки обхватывают подушку. Выглядит таким невинным. Таким, каким запомнил его Джонхан. Таким, кто не резал хладнокровно своих же людей. Хёк был Мином. Но как он оказался в Сеуле? Как сбежал из той жизни и поступил в медицинский? Сбежал? Стал изгоем? Или вырос совсем в другом мире и вернулся лишь из-за пропавшего друга? Джонхан не может себе представить, каково ему было вернуться с Чеджу и найти свою квартиру выгоревшей дотла. Хёк сказал, все думают, что Джонхан мертв. А его родители? Они тоже смирились? Оставаться здесь нельзя. Сердце Джонхана стучит в груди, словно отчаянная птица в клетке. Какая к черту безопасность, какое облегчение от того, что он снова рядом с Хёком? Он не может остаться. Нужно вернуться в бункер. Нужно сообщить Сынчолю, что Джошуа похитили. Нельзя снова его бросить. — Прости, — соскальзывая с кровати и натягивая ботинки, шепчет он. — Прости, Хёк. Мне очень жаль. Он вернется. Наверное. Может быть. А может и нет. Не знает. Но одно было точно — он должен помочь Сынчолю спасти Джошуа. Или хотя бы найти его тело. Никто не заслуживает того, чтобы сгнить в темном переулке, пока кто-то не споткнется о него и не отправит его окончательно под землю. Джонхан не знает, где он находится. Не помнит, в какой мотель привез его Хёк, но это не имело значения. Главное — выбраться на главную улицу, а там он уже сориентируется, найдет бункер. Лишь бы парни Сонджона не нашли его раньше. Дверной замок издает ужасающий треск, пока Джонхан возился с защелкой. Резко поворачивает голову, молясь, чтобы Хёк оставался в объятиях сна достаточно долго, чтобы успеть сбежать. — Ханни? Ты куда? Вот черт. Джонхан повернулся и видит, как Хёк сонно слезает с кровати. Волосы растрепаны, лицо немного опухло, он сонно трет глаза сжатым кулаком. Сердце Джонхана, кажется, разбивается на миллиард крошечных осколков. — Мне нужно идти, Хёк, — отвечает он. — Мне нужно добраться до Чоля. Они уже должны меня искать, и я обязан им сообщить, что Шуа в беде. Хёк лишь моргает в ответ, глаза округлились от непонимания и боли. Джонхан не может поверить, что перед ним тот самый парень, что хладнокровно убил всех тех людей и бросил гранату под машину Хансоля. Вглядываясь в безжизненные тела, он мысленно рисовал образ громилы с прорезающими лицо по диагонали шрамами, костяшками пальцев, изуродованными годами драк, щербатым зубом, лысой, блестящей от пота головой и пестрым полотном татуировок. Но перед ним стоял Хёк. Все тот же Хёк. Небольшой, щуплый, с неизменным выражением тепла и невинности на молодом лице. Джонхану пришлось подавить желание выругаться. Он опускает голову, уперевшись подбородком в грудь, затем проводит руками по лицу, прогоняя усталость. Прошелся по комнате и плюхнулся обратно на кровать. Страх ледяными пальцами сжимает сердце Джонхана. Джошуа, возможно, истекает кровью где-то там, но выбраться из этого мотеля будет ох как непросто. — Хёк, мне правда нужно уходить, — протягивая руку и сплетая их пальцы в пространстве между кроватями, умоляет он. — Обещаю, я буду на связи что угодно, но Чоль ждёт меня. — Чоль… — недоверчиво повторяет Хёк. — Ты имеешь в виду Эскупса? Самого молодого босса мафии в Сеуле? Ты думаешь, ему сейчас есть дело до того, где ты? — отталкивается от своего матраса и рушится на кровать Джонхана, так что их бедра и плечи соприкасаются, а взгляды встречаются. — Он держит тебя рядом только потому, что ты можешь доказать его невиновность. Сейчас ты — единственное, что отделяет его от казни в стиле Минов. — Это неправда, — возражает Джонхан сразу же, но, едва слова слетают с губ, он понимает, что ошибается. — Он… Ему не все равно. Неужели все это было обманом? Поцелуй, признание, прикосновения и утешения. Неужели все это было спектаклем, который разыграл Сынчоль, чтобы Джонхан оставался верным, пока не очистит его имя? Неужели он был настолько наивен, что не заметил этого? — Уезжай со мной, Ханни, — прерывая внутренний монолог Джонхана, умоляет Хёк. — Уедем из страны. Я защищу тебя от всех них. Ты знаешь, сколько раз ребята Купса наплевательски относились к твоей жизни? Всего три рюмки понадобилось, чтобы они проболтались, где тебя держат. Он обхватывает своими тонкими пальцами предплечье Джонхана и кладет голову ему на плечо, прижимаясь ближе и крепче сжимаясь, чтобы усилить неотразимость своей мольбы. Прошло столько времени с тех пор, как они были вместе, что Джонхан почти может игнорировать надвигающуюся гибель позади него. Обещания Хёка образовали комок эмоций, застрявший у него в горле. Но убийства… Кажется немного лицемерным осуждать его за содеянное, когда сам Джонхан убил человека всего двадцать четыре часа назад. Это было самым трудным, самым ужасным поступком в его жизни, и он невольно задается мучающим вопросом. — Хёк, — шепчет тихо. — Как ты смог… э… убить всех тех людей? Хёк сел, не разжимая хватки на руке Джонхана, и моргает, словно заблудившийся ягненок посреди леса, когда выпаливает: — Я Мин, Ханни. Ты, наверное, уже понял. — Но… как? Джонхан наблюдает, как его сосед по комнате тяжело вздыхает, отпускает его руку и поворачивает лицо к противоположной стене, нервно ковыряя кожу вокруг ногтей. — Мама принадлежала к главной ветви семьи Мин. Я тренировался вместе со всеми высокопоставленными членами семьи, но когда родилась моя младшая сестра, отец захотел другой жизни для нас. Глаза Хёка закрыты, пальцы тревожно ерзают, и Джонхан понимает, что он переживает воспоминания, должно быть, о худших годах своей жизни. — Мы сбежали ночью… Думали, нам удалось. У нас была вся жизнь распланирована на Чеджу. Небольшой домик, мама нашла работу в ресторане, папа — бухгалтером, все было хорошо… ну… до тех пор, пока… Глаза Хёка распахнулись, дыхание становится резким и прерывистым. Джонхан невольно протягивает руку через разделяющее их пространство, чтобы сжать его ладонь и попытаться облегчить явное беспокойство. — Он пришел, когда я был в школе, — шепчет Хёк. — Новый глава отделения. Не знаю, как он меня нашел, но нашел. Ничего не сказал. Думаю, просто хотел, чтобы я знал: он может меня достать. И… началось. Джонхан судорожно глотает. Никогда не слышал ничего подобного. — Аппа потерял работу, какие-то типы приставали к Омме на работе, а он всегда был рядом. За каждым углом. Поэтому противостоял ему, и мы заключили сделку: я стану его представителем в Сеуле, а он оставит мою семью в покое. Нужна была легенда, так что поступил в медицинский… и ты знаешь остальное. Значит, все это время он был… бандитом? До их встречи, до совместного проживания, пока они жили бок о бок под одной крышей? Наверняка держал дома оружие. Оружие, наркотики, да и информации, которая могла бы их обоих упечь за решетку. Джонхан должен злиться. Должен чувствовать себя преданным. Но нет. Не чувствует. Возможно, после всего, что он повидал и пережил, стал проще относиться к подобным вещам. — Спасибо, Хёк, — стараясь вложить в голос всю искренность, на какую был способен, произносит он. — Спасибо за все, от чего ты меня защищал. Люблю тебя, но мне нужно вернуться, — видит горечь на лице Хёка, но продолжает настаивать, отчаянно желая объяснить, почему он должен уйти после всего, что тот сделал для его спасения. — Я должен всё это закончить. Шуа всё ещё там, и даже если Купсу плевать на меня, знаю, что ему не всё равно на Шуа. Я должен помочь. — Тогда я пойду с тобой, — без колебаний заявляет Хёк. — Нельзя. Не думаю, что ты понимаешь, насколько сильно облажался. Та машина, которую ты взорвал? Там был Хансоль. Я чудом его спас. И ты подстрелил Хёну. Он хороший человек. Если эти ребята тебя найдут, то ты и минуты не протянешь. В голосе Хёка ни капли страха, лишь сухое, насмешливое хмыканье. — Ладно, ты прав. Слушай, что сделаем… Он лезет под кровать и достает объёмистый черный баул, бросив его на матрас между ними и расстегивает, обнажив арсенал: оружие, гранаты и пачки денег, скрепленные резинками. Пока Джонхан, ошарашенный, хлопает глазами, Хёк вытаскивает телефон и сует его в руку другу. — Держи, — приказывает. — И звони мне. По любому поводу, по любому пустяку, даже если просто захочешь поныть о Купсе, как маленькая девочка. Прошу тебя… звони, хорошо? — Хорошо, — тут же кивает Джонхан, заключая бывшего соседа, а теперь беглеца, в крепкие объятия. — Спасибо. Огромное спасибо. — Заметь, я против, — доносится приглушённый голос Хёка из глубины изгиба шеи Джонхана, и они расцепились с тихим, едва заметным смешком. — Пошли. Отвезу тебя. Хёк перекидывает сумку через плечо и, подталкивая перед собой Джонхана, выходит из комнаты. Быстро обернувшись, он захлопывает дверь и запирает ее на ключ, и только потом они размеренным шагом направились к парковке. Их машина хитроумно зажата между двумя гораздо более крупными автомобилями, вероятно, чтобы спрятать ее от таких людей, как Джихун. Они почти добрались. Почти. Черт возьми, как же они были близки! Но тут, без всякого предупреждения, Хёка словно переклинило. Резко напрягшись, он впечатал ладонь между лопаток Джонхана и с силой толкнул его на асфальт. Шипя от того, как его ладони царапают асфальт, Джонхан смотрит на него, уже готовый матерится, но Хёк не смотрит. Без единого слова, без какого-либо объяснения происходящего, он мягко, но весомо пнёт ногой и начинает яростно жестикулировать рукой. Джонхан мгновенно проглатывает слова и распластывается на земле, юркнув под соседнюю машину. Лежа там, парализованный страхом, он видит только ноги Хёка. Нестерпимое желание увидеть, что происходит, заставило его ползти вперед. В поле зрения появился парень, а может, и вовсе мальчишка, который шествовал к Хёку, словно ему принадлежала вся галактика. Его лицо обманчиво, обманчиво маленькое и немного кошачье, чем-то напоминающее лицо Хёка. Волосы иссиня-черные с синими прядями, подчеркивающими неестественную бледность лица. А его голос посылает по позвоночнику Джонхана волну дрожи. — Донхёк, — раздается грохочущий голос, заставляя Хёка мгновенно напрячься. — Д-да, господин, — запинается, низко кланяясь. — Господин? — мужчина склоняет голову набок, смахиваясь на хищную птицу, готовящуюся к нападению. — Слишком уж формально для обращения к двоюродному брату, не находишь? — злобы в его голосе пока нет, но Джонхан чувствует угрозу, скрывающуюся под тонкой плёнкой вежливости. Судя по тому, как у Хёка расширяются глаза, он тоже её ощущает. — И подумать только, я ведь оплачивал твоё обучение, — цокает, будто недовольная мать, отчитывающая капризного ребёнка. И тут Джонхан видит оружие. — Господин… Пожалуйста. Господин Мин… Я просто… — Не надо, не надо, Донхёк, — учтиво прерывает его вооруженный мужчина. — Сокровеннейшая из всех измен есть ложь пред лицом братьев, которые всегда стояли за тебя горой, защищали и оберегали. Знаешь это, как знаешь и то, что за измену братству платят жизнью. Сердце Джонхана падает в живот, он вынужден зажать рот рукой, чтобы не закричать в знак протеста. — Господин Мин, — слабо шепчет Хёк. — Пожалуйста… — Не унижайся мольбами, Донхёк. Это недостойно Мина, — поднимает пистолет. Джонхан за эти недели залатал раны стольких жертв Минов, что лицо его вечно кривилось в отвращении. Он пытался не думать о том, какую чудовищную боль испытывали эти несчастные перед смертью. Да, он имел дело с мёртвыми телами, но ничто, абсолютно ничто не могло подготовить его к тому, чтобы стать свидетелем убийства собственными глазами. Это разыгралось перед ним, словно жуткая пьеса, поставленная с дьявольской точностью. В голове эхом звучит голос Шону: — Сначала колени… Бах! Бах! Леденящий вопль вырывается из груди Хёка, когда рушится на пол. Его лицо искажается мукой, а по щекам уже струятся слезы. Его колени, кажется, разлетелись вдребезги. Джонхан всем своим естеством рвется кинуться к нему, унести в безопасное место, но тело словно приросло к земле, не повинуясь отчаянным приказам. Кругом царит какофония звуков — грохот падения, душераздирающий крик Хёка, пульсирующий в висках собственный ужас. Мир сужается до этого клокочущего кошмара, и Джонхан, парализованный страхом, может лишь беспомощно наблюдать. — Затем двойной в грудь… Бах! Бах! Для каждой раны — свое оружие, как и говорил Джунхви. Хёк больше не кричит. Просто лежит, раскинувшись на спине, голова безвольно запрокинута, пальцы, будто сломанные марионетки, тянутся в сторону машины, под которой, уткнувшись лицом в асфальт, сотрясался в беззвучных рыданиях Джонхан. Лучший друг умирает прямо перед ним. Стекловидные от боли зрачки смотрели прямо на него. Кровавые пузыри крови лопались на губах, а вдохи вырываются хриплыми, булькающими гаспами чистой агонии. — Хёк… — сквозь стиснутые пальцы шепчет Джонхан. Его слова тонут в финальном выстреле, который был нанесен прямо между глаз Хёка.