О.Д.

***Повторение       Потрясение проходит, и день начинает походить на обычный только после того, как композитор переодевается. На нём снова привычные серые брюки и кремовый жилет. Свой голубой галстук Крайнбург завязывает почти не глядя. Руки помнят каждое движение, и при необходимости Фредерик уверен, он смог бы завязать его и в темноте. Мужчина смотрит на своё отражение. В глаза бросаются тёмные синяки, залёгшие под изогнутыми белыми ресницами. Это не так важно. Он напудрит их позже, перед своим вечерним выступлением. Композитор оттряхивает свою одежду от невидимых пылинок. Снова смотрит на себя в зеркале. Привычный образ. Хоть что-то постоянное и обычное в этом странном пугающем месте.       Фредерик выходит из своей комнаты, придерживая левой рукой стопку незаконченных нотных листов. То, что он приехал в поместье чтобы исполнять музыкальные композиции, не значит, что ему некогда писать новые. В самом деле, из-за того, что заняться тут было особо нечем, а все уголки особняка Крайнбург исследовал, он предпочёл развлекать себя по-другому, нежели опять бродить в округе, норовя встретиться с «графом». Однако теперь уверенности в том, что он исследовал и обошёл абсолютно весь особняк у Крайнбурга не было.       Ему казалось, что плутать по этажам и открывать двери комнат для гостей можно, а вот заходить в подозрительного вида закоулки, как правило предназначавшиеся для персонала, ему не стоило. Ну, в конечном итоге так и оказалось. Не пошёл бы он в сад, был бы спокойнее. Меньше знаешь — крепче спишь. Хорошо, что в копне белых волос седину разглядеть было непросто.       Крайнбург толкает двери из светлого дерева, проходя внутрь музыкальной комнаты. Она, как и было написано в письме, находилась в самом конце коридора, где располагалась и спальня композитора. Просторная светлая комната с мраморным полом, хорошо освещённая лучами утреннего солнца. Свет падал на книжные полки, и на Фредерика с корешков глядели известные музыканты прошлого, биографиям которых были посвящены книги. Невольно Крайнбург тоже подумал о том, что хотел бы, что б о его не простой судьбе написали книгу. Чтобы она так же, спустя десятилетия стояла на полке богатого особняка у какой-то знатной особы, любившей его музыку. И чтобы его взгляд тоже когда-то заставил молодого пианиста решительно и взволнованно вздохнуть, прежде чем сесть за пианино.       В воздухе пролетали сияющие на свету пылинки, а в центре зала находилось величественное пианино из тёмного дуба марки Thurmer. Неподалёку от него стоял футляр от виолончели, прислонённый к бархатной банкетке чуть в стороне от фортепиано. Фредерик подумал о том, что внутри наверняка был музыкальный инструмент, однако подыграть ему всё равно было некому.       Он садится за инструмент, выставляя на пюпитр свои ноты. Пианист хотел заглушить эхо того неземного голоса, что он услышал в саду. Как он ни старался делать вид словно ничего не произошло, но он постоянно вспоминал те несколько слов, что ему сказал граф. Вновь и вновь он вспоминал этот короткий диалог, что между ними произошёл. Глубокий вдох. Удар по клавишам.       Музыка должна выбить у него из головы лишние мысли. Пальцы быстро прыгают с клавиши на клавишу, от такта к такту продолжая исполнять сочинение. Комната наполняется музыкой, резкой и злой в своей энергичности. Он двигался по листу ниже и ниже, от одного голоса к другому, вплоть до момента, пока всё внутри не затихло, вплоть до абсолютной пустоты. Вот оно. Место, где он застрял уже как несколько недель. Фредерик вновь играет последние 3 акта и замирает, хмуря тонкие брови. Пробует минор. Нет. Пробует другой аккорд. Всё равно не подходит. Внутри растёт раздражение. Он честно пробует что-то придумать, играет произведение снова и снова, надеясь, что к нему вот-вот придёт это озарение вдохновения. Но он опять запинается, когда дело доходит до конца произведения. У него нет никаких идей. Ни домыслов, ни даже примерного представления, как это должно звучать дальше. И чем дольше он сидит в этом душном, слишком светлом зале, тем сильнее он злится и разочаровывается в себе.       Шесть часов спустя, Фредерик яростно хлопает крышкой пианино и уходит, не удосужившись даже забрать свои ноты с пюпитра. Наконец, голос из-за изгороди затихает в его сознании, однако повторяющиеся на протяжении нескольких часов акты раздражали композитора куда сильнее. Больше всего его выводило из себя, что он снова показал себя как бездарность. Не суметь за 6 часов решить вопрос о конце сочинения. Глупость. Невероятное проявление отсутствия таланта, ведь так? Пианист спускается в столовую чтобы проверить оставшуюся для него еду. Он пропустил обед. Аппетита не было.       Проведя в поместье почти неделю, постоянная тишина здесь Фредерика больше успокаивала, чем нервировала. Он просто привык. Привык к одиночеству, к некоторым странностям. Привык к тихому щёлканью напольных часов в столовой. Когда Крайнбург приподнял крышку, то его взору предстал размокший пирог с заварным кремом. Немного осклизший, холодный и влажный, с редкими капельками конденсата осевших на коржах. Композитор с горьким сожалением и раздражением думает о том, каким бы вкусным был этот пирог будь он тёплым и свежим. Рядом, чуть поодаль от блюда, стоял полный белого вина фужер, элегантно поблёскивающий на свету. По видимому, именно он и будет его ужином сегодня.       После выпитого бокала, Фредерик поднимается к себе в спальню. Голова всё ещё болела после долгой игры за фортепиано, болела от бессонницы. За последние 6 дней он так ни разу нормально и не выспался, и это не проходило для организма бесследно. В конце концов, ему удалось сегодня уснуть. Крайнбург пролежал в холодной постели около 3 часов, пока усталость наконец не взяла над изнеможённым стрессом телом верх.

***

      Фредерик снова оказывается перед двумя стеклянными дверьми, ведущими в сад. Он получше запахивает своё пальто и выходит на веранду. Всё такой же свежий ночной воздух, тёмное небо с редкими проблесками звёзд, тихий шелест листьев и треск сверчков.       Композитор идёт по смутно знакомой тропинке, и стук его каблуков нарушает умиротворённое молчание природы. Его провожают взглядом цветы, поросшие на живой изгороди, ветви ивы приветливо качаются на ветру, приветствуя редкого гостя, но он проходит мимо, не позволяя себе и в этот раз забыть об осторожности.       Он был напряжён и двигался медленно, неспешно. Он ловил ухом каждый шорох, и ни на мгновение не расслаблялся. Крайнбург делает осторожный шаг, и в эту самую минуту из-за изгороди вновь послышались отдалённые шаги и треск ветвей.       — Здравствуйте?       — Добрый вечер.       Голос снова низко гудит, эхом отдаваясь в голове у композитора. От ужаса у него сжался желудок, и Фредерик нервно сглотнул, шумно выдыхая чрез нос. Он цепляется за лацканы своего пальто, стараясь найти силы остаться на месте. Хотелось убежать. Но Фредерик в этот раз вернулся сюда сам, сознательно, и знал, что его будет тут ожидать. Он намеренно искал встречи с нечеловеческим голосом и не уже не мог вернуться назад только потому что испугался. Он знал, что будет страшно.       Из-за стены густых стеблей, ветвей и листьев, доносился ленивый, почти незаинтересованный гул. Кажется, что в отличии от Крайнбурга, предполагаемый граф вообще не был взволнован их встречей.             Мысли же Фредерика безудержно крутились, перекручивались между собой, разверзались новыми пучинами вопросов и вновь закручивались, разбиваясь на сотни отдельных осколков, слов, страхов. Они роем клубились у него в голове, но на ум не приходило ничего конкретного. Только новые и новые вереницы вопросов, упрёков, требований. И всё же, над остальными вопросами пронёсся один единственный, что пульсировал в усталом сознании сильнее других.       Фредерик облизывает губы и с трудом раскрывает рот.       — Кто вы? Имя? Фамилия? Что угодно.       — А кем я могу быть по вашему мнению?       Композитор чувствует, как на мгновение сердце его пропускает удар.       — Вы «О.Д»?             — Вы думаете что я «О.Д»? – Раскатистый низкий голос кажется пианисту слегка разочарованным — Это всего лишь инициалы внизу письма. Имеет ли для вас значение, кто я на самом деле?       — Если вы Граф, которому принадлежит поместье, то да, имеет. Я вас даже ни разу не видел. Вы меня даже ни разу лично не поприветствовали! – Фредерик тоже даёт небольшую волю эмоциям. В его напуганном, тихом голосе появляются нотки негодования.       — Вы приехали сюда чтобы выполнять свою работу. Продолжать свою музыкальную карьеру. Весь особняк в вашем распоряжении. Неужели этого недостаточно чтобы вы не задавали вопросов? – теперь в нечеловеческом голосе сквозило ехидное веселье. — Если вам нужно знать больше, я могу указать на нужную дверь.       — Я только и делаю что открываю дверь за дверью. Тут попросту больше нечем заняться!       — Действительно. – он хрипло посмеивается. Смешки громкие, низкие, глухие, словно собеседник композитора болен. — И что дальше?       — Я просто хочу что-то здесь найти! Найти ответ хоть на один свой вопрос! Отыскать в этом поместье хоть что-то кроме бесконечных коридоров, пыльных книжных полок или тишины! Что угодно!       — Это ложь. Ты знаешь, что я здесь, но не приходишь ко мне. Потому что ты боишься. Ты боишься признаться самому себе в том, что ты всё же нашёл что-то из того, что искал, и эта находка тебе совершенно не нравится. – Голос звучит невероятно самодовольно, без предупреждения переходя на «ты».       Фредерик от злости теряет дар речи. Сначала ему заявляют о том, что он лжец, потом называют трусом. Возможно что он и был трусом, вздрагивая от карканья воронов временами, но сейчас в крови его вскипел невероятный гнев. Композитор рыкнул, и кинулся вперёд врываясь в изгородь. Ветви захлестали его по лицу, оттягивали полы его пальто, цеплялись за длинные рукава. Крайнбург прорывался через единственную преграду, отделяющую его от графа, чувствуя, как исчезает страх.       — О? – весёлый хрипловатый голос раздался где-то впереди. Теперь в тоне загадочного графа чётко угадывался интерес.       Фредерик помчался на звук сквозь густую листву. Волосы цеплялись за ветки и листья, лицо болело от мелких царапин, сердце как бешеное ухало в груди, но он всё равно бежал, гонимый желанием настигнуть нечеловеческий голос.       — И вы называете меня лжецом?! А что насчёт того мероприятия, ради которого вы меня и пригласили, а?! Ничего нет! Никакого торжества! Вы меня обманули! – композитор отпускает лацканы своего пальто, начиная в две руки раздвигать ветви на своём пути.       — Я не вижу того, чего бы не сделал. Ты получаешь зарплату, тебя кормят, тебе платят. Никакого обмана не было.       Голос дразнит Фредерика слева.       — Публика! Публика!. Суть представления – реакция зрителей! Их эмоции, чувства! Обмен видением!       — Скучный. – Тяжёлый вздох раздаётся совсем недалеко от Крайнбурга, справа. – Нечестный. Я не говорил о том, что приглашу на твои концерты сотни людей, что бы они ворковали над каждой твоей композицией. Я лишь заявил о том, что предоставлю тебе все удобства и рояль для выступлений.       — Вы на самом деле граф? Это правда? Или вы просто какой-то… - он так долго идёт через изгородь, - … просто какой то одинокий псих, который решил потратить моё время впустую?!       — Да, я действительно граф. И ты отчаянно нуждаешься хотя бы в одной паре ушей, которая по-настоящему смогла бы выслушать и оценить все твои старания. – голос слышится до невероятного близко, и Фредерик почти ощущает вибрацию баса в воздухе по мере своего приближения — Разве один настоящий, преданный слушатель будет хуже, чем сотня, что болтают и хихикают во время выступления?       — Да я лучше буду играть для них, чем для вашего напыщенного…       Композитор вылетает на садовую тропинку, и, запнувшись о невысоких бордюр, упал. Он рухнул на колени, а потом и на бок, устало переводя дыхание. Фредерик переворачивается на спину, и смотрит как одинокий ворон, каркнув и взмахнув крыльями, исчезает у тёмной кромки леса. Злость исчезает так же быстро, как появилась, оставляя Крайнбурга просто глупо лежать на земле. Грязный, растрёпанный. В волосах куча листьев, веток, каких то высохших цветов. Издав обречённый, полный сожаления вздох, Фредерик закрывает свои глаза рукой.

***

             Композитор просыпается в своей постели. Он дышит встревоженно и глубоко, пока садится на кровати. Он ощупывает свою голову, зарывается пальцами в копну волос. Ни листьев, ни цветов, ни грязи. Кисти рук слегка болят от того, как он судорожно сжимал простыни несколько мгновений назад. Фредерику на осмысление ситуации требуется несколько минут.       Осознание того, что это был всего лишь сон, его искренне шокирует. За последние лет 20, таких ярких и детальных снов он не видел. Он помнит всё, каждую деталь… Крайнбург закусывает нижнюю губу, задумчиво хмуря тонкие брови.       Всё ещё в пижаме, босиком, он идёт к письменному столу. Фредерик вытаскивает из ящика перо, чернильницу и листок бумаги. Присев на стул, композитор откидывает за спину длинные пряди белых волос, не долго думая начинает писать.

***

Граф О.Д,

Я хотел бы попросить вас о встрече сегодня за ужином. Это моя единственная просьба.

С уважением,

Фредерик Крайнбург.