Мы едем в гости к Мише и Саше.
В автобусе потно и плотно: мы со Славой будто два окурка «Корсар» вишня в забитой пепельнице. Или кильки в томатном соусе. Суровая правда жизни: иногда такие суровые гангстеры, как мы, вынуждены пуллапаться на общественном транспорте вместо личной гнилой «пятнашки» или, на крайний случай, яндекс.такси. Слава говорит: я скоро буду с бабками пиздиться. Какая-то низенькая бабушка с невинным лицом испуганного мопса оборачивается, одними глазами просит «ненадо» и отворачивается. Слава кашляет и добавляет: со злыми бабками. Слава сегодня раздражительный, потому что не выпил «Золомакс».
Автобус извергает нас возле остановки в спальном районе, у магазина «КБ».
Мы петляем по дворам, мимо заброшенного недостроя, мимо еще двух алкомаркетов и оказываемся во дворе, где живут Миша с Сашей. Я подхожу к домофону, набираю номер квартиры — «1» и «7» — звоню.
— Алло? — раздается мягкий женский голос.
— Военкомат, — говорит Слава. — Ваш муж, Михаил Плейбой Картьевич, призывается в трэп-войска в звании ассенизатора. Однако, внезапные сто тысяч рублей могут решить данный вопрос в сию же минуту…
— Иди на хуй, Слава. — Следом звучит одобрительный писк домофона, и дверь открывается.
Слава качает головой, поджав губы: «Женщины… Андрей, женщины не всегда понимают изысканного юмора… в конце концов, у них не было опыта с военкоматом». Я отвечаю, что тот, кто служил срочку, в цирке не смеется. Слава соглашается: то-то же Игорек такой серьезный вернулся, ефрейтор ебучий…
Мы заходим в подъезд. Слава щупает за батареей, затем подоконник на первом этаже. Спрашиваю: закладку хочешь сошкурить? зачем тебе? ну найдешь ты условный мефедрон или метадон, что ты с ним сделаешь? в шараге толкнешь? Слава замирает (это значит, что он придумывает очередную гениальную остроту) — я вызываю лифт.
Поднимаемся на пятый этаж. В дверях открытой квартиры нас уже ждет Саша — девушка среднего роста, с короткими русыми волосами, одетая в топ, шорты и сланцы.
— Андрей, привет, — мягко говорит она мне и, сделав выражение лица строже, обращается к Славе: — И тебе не хворать, Славик.
Нас впускают в квартиру. Разуваемся. Саша провожает нас до кухни.
— Миши пока нет, он пошел до банкомата, — говорит Саша. — Вы присаживайтесь.
Кухня у них уютная, пусть и «совковая». На стенах извиваются черные кошечки, играющие с клубком или друг с другом, — наклейки из ближайшего хозмага. Саша ставит чайник. На навесном шкафу висит аниме-календарь.
— Вам как обычно? — спрашивает Саша, доставая две кружки.
— Без изменений, — говорит Слава.
Я угумкаю. Я пью чай с тремя ложками сахара, Слава пьет кофе без сахара. Вообще Славе больше нравятся энергетики, но он уже отучивается от того, чтобы пить их «вхолостую», без веского повода. Энергетики — либо чтобы работать, либо чтобы гикать. Пить их просто так, чтобы посмаковать половину содержимого сахарницы и пищевые красители, Слава считает для себя нецелесообразным.
Заглядываюсь на Сашу. Саша симпатичная девушка, возможно, даже красивая. Подтянутая и с формами. Ростом с меня, может, чуть ниже. Миша сам исполин — метр восемьдесят шесть, самый высокий из нас. Саша ко мне мило и приятно относится, очевидно, я ей нравлюсь как человек, не исключено, что вызываю некие материнские, защитные чувства, есть у меня такое во внешности и поведении.
— Как у вас дела-то, студентики? — Саша ставит перед нами по кружке и сама садится за свободный стул. — Прогуливаете?
Моя кружка — с «Машей и Медведем». «Может, уже чайку уже?» — вопрошает с наглым, требовательным видом Маша. Тупая манда. Всегда бесила эта взбалмошная, эгоцентричная малявка, ведомая своими сиюминутными желаниями и заставляющая других подчиняться им. Тупая манда. Да ты сука. Пизда. Я любил тебя — ты не верила. Я был бы прав, если бы рассматривал тебя как развлечение и куклу для ебли, но я не видел тебя так, я хотел другого. Кажется, я уже не про Машу.
— Прогуливаем, как же еще, — говорит Слава. — Учеба негативно сказывается на здоровье, приводит к импотенции, геморрою, остеохондрозу.
— Ну-ну, такими темпами я тебя к нашей электропроводке не подпущу, если ты не учишься.
Саша учится на матфаке в одном из вузов города, занимается в волейбольной секции. Она такая крутая. Меня восхищают занятые люди. Мы со Славой исповедуем образ жизни бездельников, но — никто не хочет быть бездельником, который лежит на диване и разлагается до состояния плесени. Хочется быть бездельником, который здесь нюхает первый, там трахает стерву, бездельником, у которого жизнь — нескончаемая вечеринка, калейдоскоп событий, сто километров в час, с танцпола на танцпол, с такси на двуспальную кровать, со стимуляторов на транквилизаторы, чтобы уснуть. Если не получается бездельничать так, что не каждый адепт успешного успеха сможет, то уж волейбольчик поиграть. Хикканство меня разлагает хуже любых наркотиков и манипулятивных пезд. Я боюсь одиночества.
У Миши хорошая девушка — спортивная, красивая, умная, разбирается в многочленах и прочей математической статистике. Впрочем, тоже самое можно сказать про Мишу. Он соответствует. (
Не в математике).
— Ты как, Андрей? Справляешься? — спрашивает Саша, подперев голову кулачком.
— Учусь. Без троек.
— Невесту нашел? — улыбается.
Отпиваю и говорю: нет.
— Что ж ты… такой красавец простаивает, — вздыхает Саша.
— Во-во! охуели, бля! — поддакивает Слава.
Я не знаю, кем бы хотел видеть Сашу даже в своих самых смелых фантазиях: своей девушкой или своей мамой. Что бы из этого имело самый целительный эффект для меня?
Отпиваю и говорю: поживем — увидим. Звучу как стереотипный батек. Говорю: я имею в виду…
— Хочу стать подружкой твоей девушки. Снова. И объяснять ей, как обращаться с Андрюшкой. — Саша беззлобно смеется.
— Мы же договорились, что я буду крестным твоего первенца? — не теряется Слава, заглядывая мне в глаза.
— Не помню такого диалога, — признаюсь я и отстраняюсь.
Возможно, я был либо под таблетками, либо в кратких перерывах между сессиями — и то, и то смазывает воспоминания до состояния потекшей акварели. Или, что возможно, Вячеслав сам придумал это, увидел во сне, в алкогольном делирии, во время магнитных бурь, без понятия.
Хлопает дверь. Саша идет на звук.
В комнату заходит Миша. Рослый и косматый брюнет, одетый по последней opium-esque моде и даже немного наперегонки ей. Черная рваная майка; громоздкий ремень; джинсы-багги, настоящие шаровары для настоящих брикетов; и шея увешана различными крестами, подвесками, безделушками. Это у него простенький домашний вид, в люди он одевается в разы провокационнее и ярче, как вамп-шлюха из аниме нулевых. Миша — патологический шмоткоеб, он болен модой, болен показами, и образы японских винтажных брендов изувечили его мозг сильнее любых наркотиков и психологических травм.
— Hola-hola, — говорит Миша.
Мы жмем руки. Миша открывает холодильник, достает коробку молока, отпивает.
— Пошли ко мне в комнату, тараканы.
Миша: дорогой кокаин; высокая мода; старинные замки. Бледная кожа цвета белых дорожек снега, вампирский взгляд, черная одежда — либо вычурная и старомодная, либо рваная и авангардная. Вокруг него будто вьются летучие мыши, и сам он будто сошедший с кинолент немецкого экспрессионизма. Нечто демоническое, асмодейское. Ему не к лицу мелкий криминал, какие-то кражи, мошенничество, «толкнул дурь — поднял кэс» — нет, он целиком crime passionnel, преступление страсти. Для таких людей, как Миша, снимают «Прирожденные убийцы» или другие Бонни-и-Клайд фильмы. Фильмы, закрепляющие миф, что твоя ебнутая вторая половинка будет с тобой до конца, а не прирежет после ночи любви и не слиняет с денежной сумкой к какому-то подворотному, небогемному торчку (который даже не знает Алистера Кроули!).
Слава: грязный мет; стрит-вир; бэндо и гетто. Оборванец из трейлер-парка, надевший кепку «ОПИЙ» и принявший четыре зана на пустой желудок. Иногда напоминает карикатуру на торчка из журналов для домохозяек: именно
этот уродец, этот плевок на лице человеческой цивилизации, будет предлагать вашей девочке дунуть, а
затем пососать, а
затем взять на свое имя микрозайм, чтобы оплатить ремонт его гнилого корыта под названием машина. Такие, как Слава, живут дилеммой «get rich or die tryin», стереотип безнравственного замкадовского колхозника и жулика. Плут и аферист. Из-за молодой дурости совсем не пригоден к бизнесу — все деньги уходят на притоны, клубы, ксанаксы и давалок в джинсах «True Religion» (другие — не комильфо).
Если так подумать, то мои друзья две ипостаси «белого человека»: один — викторианский аристократ глазами поколения MTV, другой — white trash, «белое отребье».
Что насчет меня? Без понятия, как себя охарактеризовать в такой pinterest-esque манере. Я слишком скромный, уж извините. Однако, скорее всего, я где-то между.
— Вес взяли? — спрашивает Миша.
— Без пизды. В гости приехали, как-никак.
У Саши и Миши две разные рабочие комнаты, но спят они у Миши. Его комната оснащена хорошим компьютером с внешней звуковой картой и студийными мониторами, все увешано сияющей сиренево-фиолетовыми переливами лентой — отличная аппаратура для прослушивания музыки. На стенах висят плакаты с концертов VIPERR, распечатки показов Рик Оуэнса, Канье Уэста и японских дизайнеров, которых я даже не знаю; среди них теряется инструкция к «Лирике» Pfizer, закрепленная от балды, для легкого концептуального эпатажа. Кровать у Миши полутораспальная, незастеленная: не дизайнерское это дело — ложе заправлять.
— Надо раскумариться как следует, — говорит Миша и садится за компьютерное кресло.
Мы со Славой присаживаемся на его кровати. Слава достает из рюкзака небольшой бонг и остатки воды, из кармана — зиплок травы. Миша выбирает какую-то музыку на компьютере. Скорее всего, опять будет остоебеневший «опиум». Я не ошибаюсь: из колонок раздается грубый, низкочастотный рев синтезаторов, перебежки басов, стрекот драм-партий.
Раз-раз-раз-раз… Слава заряжает банку. Миша опускает голову, его черные волосы драматично, как у персонажа аниме, свисают и скрывают его лицо, в стрипушном полумраке комнаты это производит впечатление.
На секунду мне кажется, что его комната похожа на вебкам-студию.
Разбрызгиваю перец по комнате, чтобы почувствовать ся живым
Разбрызгиваю перец по комнате, чтобы почувствовать ся живым
Звук, стоит признать, мое почтение. Басы пронизывают грудную клетку.
Я лежу на кровати навзничь. Справа сверху доносится бульканье, с ним — специфический дерьмовый запах шмали. Слава выдыхает. Говорит:
Андрюх, давай, орудие к бою.
Даю банку. Задерживаю во рту дым и стараюсь пропустить в легкие, отсчитываю где-то семь секунд. Шмаль весьма быстро ударяет в мозг — сортовая. Выдыхаю.
— Ко мне, мопсик. — Миша призывно хлопает по бедру. — Не забывай, кто здесь хозяин.
— К'нешно, пап'чк, — сквозь зубы отвечает Слава и глумливо скалится.
— Забей по новой, я труху за вами курить не хочу.
Комната уже воняет сожженными шишками. Я лежу и смотрю в потолок. Дверь в комнату приоткрывается, внутрь осторожно заглядываем Саша, нацепившая на нос круглые очки, — и это добавляет ей большей миловидности.
— Мальчики, вы ч… ах вы ж!
Слава сидит на краю стола, возле колонки, и, наверно, испытывает удовольствие от того, что упругие басы сотрясают его задницу. Миша крутится на кресле и задумчиво выдыхает дым, подперев щеку пальцем.
Саша выглядит наигранно-сердитой.
— Растаманы, блин. Я думала, вы просто посидите, музыку послушаете, поговорите о своих… мужицких делах.
— Саш, без скандалов, — говорит Миша. — Дай мужикам отдохнуть. Послушать хорошую музыку. Покурить. Подумать. Поплакать. Вспомнить школу. Вспомнить маму. Ах, мама, как же я любил твои оладьи…
— Я вообще-то чай хотела предложить гостям, — дуется Саша. — Но, видимо, вас такие скучные растения уже не заинтересуют… что уж такое — чай… когда можно обкуриться марьиванной и слушать своих накрашенных педиков…
— Тебя не смущает, что твой мужчина тоже такой накрашенный педик?
— Меня не смущает и более чем устраивает, я просто шучу. — Саша улыбается. — Ну вы хоть бы… не знаю… даму угостили.
Миша косится на Славу и говорит: «Вячеслав?» Вячеслав постепенно приходит в рабочее состояние и добреет на глазах, забывая о не съеденных с утра «золиках».
Сашеньку мы, конечно, угощаем. Слава пускает банку по второму кругу: две хапки мы с ним, перезарядка, две хапки Миша и Саша. Саша сидит на коленках Миши, совсем девочка-девочка, Миша восседает на кресле с видом темного лорда, шалависто раздвинув ноги, я валяюсь на кровати, оставаясь пятками на полу, — мое типичное состояние, — и только Славик, как бегунок, гоняет по всей комнате, но ему это в удовольствие, у него всегда шило в жопе, несмотря на убийственные дозы транквилизаторов в организме. Бензодиазепины не помогли, да.
«Нормально, ну, нормально, — причитает Слава. — Выносит». Миша кивает. Саша чмокает его в щечку. «Во-во!» — добавляет Слава. Я проверяю уведомления на телефоне. Пусто. Во-во!
— Я пойду, не буду вас отвлекать, — говорит Саша. — Мне нужно делать проект по вузу. Если что-то надо — спрашивайте.
— Я хочу дельфина! — восклицает Слава.
— Вячеслав, я тебе его что, блядь, рожу сейчас? В рамках возможного, мальчики, в рамках возможного.
— Корень из ста сорока четырех!
— Двенадцать. Свободен, малыш.
Саша чмокает Мишу в лоб и встает. Миша с накуренной ухмылочкой ласково шлепает девушку по заднице и говорит: «Давай, жопка». Саша наигранно хмурится и показывает кулачок, но Михаэль уже полностью погружен в свой образ главного эджлорда университетской курилки и, наверно, думает, какой же он, сука, пиздатый, надо все-таки идти в модельный бизнес и моделировать, гнуться, изгибаться, покажи страсть, покажи ненависть, покажи бензодиазепиновые отхода, покажи свою сигму, приспусти штаны, проведи ладонью от ребер до низа живота. Я не спорю. Миша пиздатый и модельный.
Мы делаем еще по хапке.
Раз, два… Слава записывает уже кружочек себе в телеграм-канал и с поплывшей дикцией воркует над подписчиками.
Три, четыре… Миша спрашивает: вы видели последнюю презентацию Канье Уэста?
Пять, шесть… Из колонок играет готичный бит с мелодией на струнных — нечто мечтательное и ностальгичное.
Семь. Выдыхаю. В целом, с трех хапок меня разносит знатно. Живем.
— Вы видели последнюю презентацию Канье Уэста?
— Нет, — отвечаю.
Мишань, мы не будем обсуждать выходки твоего сумасшедшего негра, добавляет Слава. Миша говорит: этот «сумасшедший негр» (надо быть поосторожнее с такими словами, это не н-ворд, но все же пренебрежительная коннотация) выебал индустрию столько раз, сколько у тебя в принципе не стояло. Слава говорит, что у него стоит исправно. Я спрашиваю: вы реально хотите обсуждать хуи и Канье Уэста? Побойтесь бога. Миша говорит, что не хочет обсуждать хуи, особенно в свете того, что Саша пытается убедить его в скрытой бисексуальности. Миша гордо говорит, что он православный, казак и православный казак. Через секунду он забывает, что он православный.
К сожалению, православие не позволяет ежедневно трэпить, тусить, употреблять наркотики, залезать руками в женские трусики до свадьбы, слушать Chief Keef'а и делать прочие активности, которые держат Славу на расстоянии от суицида. Суицид, кстати, тоже не православен.
Мы смеемся. Мое тело расплывается в легкости.
Миша говорит: «Чего-то не хватает. У вас есть зан?» Ксанакс. Нужен ксанакс. Слава отвечает, что сам с утра не закинулся и с собой не взял.
— У меня есть прегабалин, — признаюсь я.
В движениях Миши еще больше энтузиазма, чем до этого. Модели любят прегабалин. Миша говорит: Андрюш, что ж ты медлишь, хороший? Доставай. Я говорю, что слышал похожие слова ранее — от бывшей. Но доставать пришлось не прегабалин. Слава смеется и сгибается пополам.
Я достаю из сумки-барсетки помятый блистер. Семь капсул из четырнадцати.
Мы давим по таблетке и закидываем. Миша достает из-под стола недопитую коробку сока, запивает и дает запить нам. Я чувствую, как бедная капсула лирочки спускается по моему горлу в пищевод, по пищеводу — в отвесную бездну желудка, и мне становится еще спокойнее. Я будто младенец, которого подпустили к материнской груди.
Куда еще комфортнее? Куда еще приятнее?
Во мне вновь оказывается два вида веществ.
Безостановочно играет музыка. Пацаны о чем-то говорят за компьютером, листают какие-то странички в социальных сетях, а я валяюсь на кровати и расплываюсь в препаратной неге. Лирика рождает во мне такие теплые и нежные чувства. Это ощущается восхитительно, но — меня коротит то, что сейчас один и мне не с кем пообжиматься, поласкаться, помурчать. Прегабалин выворачивает все суфле моей души, всю мягкую, липкую консистенцию, сладкую на вкус, в которой содержится моя любовь. Конечно же, я вспоминаю ее. Как мы с ней лежали вдвоем на кровати и смотрели фильм, который мне был совершенно безразличен, и моя рука блуждала по ее телу, а она с мастерством актрисы погорелого театра отыгрывала маску невидящий, даже когда моя судорожная, костистая кисть нырнула ей под футболку — черное с красным анатомическим сердцем — и сжала ей грудь. На ней тогда был спортивный топ. Или как я лежал на лопатках, с полу-убитым состоянием, но трезвой головой, а она сидела на мне, разглядывала что-то во мне, может, видела нечто прекрасное, улыбалась накрашенными красным губами, и на фоне раздавался бубнеж из какого-то видео на «Ютубе». И я сейчас лежу также. Во мне прегабалин, ТГК и вереница других веществ, содержащихся в траве. Рядом со мной ошиваются мои близкие друзья, громко
пиздят о каком-то общем знакомом. Меня ведь любили. Это было так приятно. Если бы ко мне сейчас подошли и сказали: Андрюш, тебя снова будут любить, готовься, обратный отсчет: пять, четыре, три... — я бы без зазрения совести и без лишних кривляний смыл таблетки в унитаз. Хочется верить, что я зависим не от химии, а от чувств. Иногда каких-то мне не хватает, а других, наоборот, слишком много. Много тревожной слизи, мало нежного суфле. Парфе. Мороженого моей души, которое плавится от чужого тепла. Я так сентиментален. Самый сентиментальный из компании. Даже андрогинный, проникнутый опиумом высокой моды Миша не настолько распыляется на чувства — моделирует apathetic face, как и полагается манекену.
После того, как меня отвергли, я стал ненавидеть себя еще сильнее. Рационально я могу написать список своих достоинств, но я их не ценю.
Со мной не происходит ничего ужасного извне — я сломан внутри. Наши предки переживали многочисленные катаклизмы, рожали в поле, умирали в окопах, вооруженные одной боевой лопатой на троих, делали хлеб из земли и картофельных очистков — и их ломало грубо. Крыша если и ехала, то ярко и броско, сразу понятно: человек не дурью мается, а полноценно сходит с ума. В наше благополучное время поломки происходят тихо. В механизме незаметно появляются трещинки, оседают пылинки, ржавеют металлы — и внешне ты вроде работаешь, функционируешь, но по факту скрипишь и являешь собой нечто наподобие заводного апельсина. Однако, если попробуешь это выразить, то попросят не маяться хуйней и пойти скачать курсач из интернета, пока сроки сдачи не подошли. Или устроиться на работу. Найти новое хобби. Ты пробовал плести фенечки? Давай, блядь, из твоего ебала фенечку сплету, пизда обеспокоенная. Иди на хуй. У меня есть хобби — коллекционировать в своем животе таблетки и слушать рэп. Больше всего нравится коллекционировать антиконвульсанты.
Проклятье. Вновь словил такую депресснявую думку. И на что перевожу препараты? и время? Лучше думать о чем-то приятном.
О женской пизд— О деятельности MrBeast'а, например. Какой же хороший человек! Филантроп. Хотел бы я попробовать его шоколад, говорят, вкусный. С чаем сладким.
В сытое время гниют тихо и не вылезая из своей обертки человека.
Слава падает на кровать рядом со мной, хохочет и записывает нас на камеру. Мне в лицо падают нестриженные космы с затылка Славы.
Под лирикой такой кайф не дышать.
Миша танцует в фиолетовом свете, и это выглядит как-то потерянно и грустно в синергии с депрессивным клубняком, играющим на компьютере.
Под травой такой кайф слушать музыку.
Я спрашиваю:
— Слава, я хороший друг?
На лице Славы его обычная глумливая улыбка, но та ее версия, которая максимально беззлобная.
— Да, пиздатый друг, мой хоуми, бросик, игрок. А что?
— Просто.
Слава смеется. Не знаю, что его рассмешило.
Выхожу из комнаты поссать. В комнате Саши, которая, считай, через стенку, тихо — идет учебный процесс. За моей спиной переливаются биты и смех друзей. Добираюсь до туалета, меня мажет, поэтому мне предстоит игра в «пьяного стрелка», а перед ней — разминка «расстегни ширинку» (и не завяжи себе пальцы в узел).
Когда я покидаю туалет, то прикрываю глаза и испытываю такую эйфорию, что сползаю по стене и оседаю на холодный пол. Мне хорошо? Кажется, мне хорошо? Мое лицо утыкается в стену, очки немного сползают, и обои виднеются мне прекрасной кубической картиной.
— Андрей, ты в порядке? — раздается обеспокоенный голос Саши.
Молчу — не успеваю подумать и ответить. Саша садится рядом, обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Тепло.
— Тебе плохо?
— Нь— не-е. Мажет.
Гикаю, мажет. Саша трогает мой лоб. Гикаю. Саша трогает мою тощую грудь, левую половину, и вслушивается в пульс биения сердца. Мажет.
— Вроде ничего страшного с тобой не происходит, но ты немного холодный и сердцебиение у тебя замедленное.
— Я всегда холодный.
Про пульс не говорю. Это естественно: депрессанты замедляют сердцебиение, брадикардия, сводит дыхание. Мне нормально. Саша прижимает меня к себе и спрашивает:
— Что с тобой, я не пойму? Я беспокоюсь.
Мои губы шевелятся, артикулируя нечто ужасное:
— Соскучился по Л***.
Саша вздыхает. Моя голова безвольно лежит на ее груди, мои ноги безвольно разметаны по полу.
— Ну и дурак, — говорит Саша и заглядывает мне в глаза. — Это по тебе должны скучать, а не наоборот.
Молчу. У Саши грустный взгляд, как у собаки. До меня начинает доходить легкая пикантность ситуации, доходить сквозь туман аптечного опьянения, и по-хорошему, надо прекратить. Встать и пойти.
Однако, Саша нагибается и целует меня в губы.
Мои глаза сами закатываются и прикрываются. Лениво кусаю губу Саши своими губами. Она отвечает более агрессивно, касается ладонью моей щеки. Лирика во мне растекается нежным растаявшим мороженым. Мне хорошо. Мне тепло.
Саша сама обрывает поцелуй; я же полностью отдаюсь своей роли безвольной, накаченной наркотиками жертвы, не способной на сопротивление.
— Мне не стоило это делать, — говорит Саша с виноватым видом. Она немного отстраняется от меня, но не отпускает, будто с отсутствием тактильного контакта я растворюсь в воздухе, как газ. — Не надо про это Мише говорить. Я сделала это из… из-за сложного комплекса чувств. Пожалуйста, не загоняйся и не думай, что же тебе с этим делать и т.д., не забивай голову, это ничего не обязывает нас.
— Хорошо.
Саша улыбается.
— Наркоман мелкий, — она взъерошивает мне волосы. — Такой милый мальчик и на такое переводит себя.
На что получается — на то и перевожу. Раньше переводил на конкретного любимого человека, а сейчас — как получается. Горю чем распалят.
Дверь комнаты открывается, и на пороге появляется Слава.
— Где Андрюха-плюха?
— Упал, — говорит Саша. — Подними его.
— Ай-й бля, Андрей, ты чего как, ну я не знаю, как не ходячий! Бро, поднимайся, мы с Мишей ждем.
Слава поднимает меня и оттаскивает в комнату, даже не взглянув на Сашу. Внутри продолжает играть музыка. Миша сидит на кресле и курит электронную сигарету
— Андрюш, а вот и ты! — радуется он.
Не успеваю сесть на кровать, как этот исполин хватает меня и прижимает к себе, обнимая. Он выше меня на голову. Я теряюсь и жмусь с видом испуганной канарейки. Миша выдыхает клубы ягодного пара: «Бро-о, я тебя обожаю, я вас всех обожаю, бля, спасибо, что вы есть!» Сопротивляться бесполезно. Мне в лоб упираются бесчисленные кресты и подвески на груди Миши — холодный металл.
За спиной крякает Слава и тоже лезет обниматься, закинув свои руки нам на плечи:
— Во-во! бля, я за вас убить готов, честное слово, взять и ебнуть человека.
— Это чрезмерно, — говорю я. — Не всегда, но в большинстве жизненных ситуаций.
— Да! За своих кабанов я порвать готов!
Слава отлипает от нас, пропадает куда-то на считанную секунду — и вот уже скрипит кровать, на ней прыгает наш правонарушитель и орет: «Время ебнуть человека, время ебнуть человека! Ух! Ах!» Миша вздыхает: «Позорник…»
Я оседаю на пол.
