накипь

Мы зовем ее Лариса. Лирочка. Милая девушка в платье от-кутюр, такое рваное, авангардное платье, с ассиметричным кроем, двумя половинами: красной и белой — подобное можно увидеть на старых картинах модернистов. Картежное платье — королева бубен. Ты будешь моей Валентиной? Будешь ждать звонка день изо дня? Для нормальных людей она известна под другим именем: прегабалин. Лирика. Сегодня у нас нет с собой лирики, поэтому мы едим габапентин. Габапентин, Габи, — у нас на руках «конвалис» российского производства — это более простенькая и доступная подружка Ларисы. Не совсем давалка, но. Мы со Славой терзаем один блистер на двоих. Половина ему, половина мне. От габапентина остается противной привкус — желатин? — ты его начинаешь замечать, когда уже плотно отвисаешь на транквилизаторах. Мы запиваем его сверхсладкими энергетиками в туалете ТЦ. Лучше не повторять за нами. То, что мы делаем, — полное пренебрежение собственным здоровьем. Принятые нами дозировки превышают терапевтические в три-четыре раза. Сочетание кофеина и седативных препаратов — противоположных по эффекту веществ — оказывает губительное воздействие на ЦНС и сердечно-сосудистую. И пиздецки мажет. У нас остается еще три листа — мы их запихиваем в мятую пачку конвалиса. «Для лечение нейропатических болей у взрослых» — гласит подпись снизу пачки. Что ж, у Славы проблемы с остеохондрозом — так что мы справедливо лечимся. Пожалуйста, не повторяйте за нами. — «Бургер Кинг» или «КФС»? — спрашивает Слава. Мой взгляд вперяется в потолок. Я отвечаю: КФС. Пожалуйста, не повторяйте за нами. После острой курицы Слава — простите за грубость и честность — сгорает заживо на унитазе, будто салемская ведьма. Гастрит не прощает таких шуток. Но Слава прощает: ему похуй. Я уже говорил, что мы не ценим здоровье? В телеграм-канале Славы есть пост: fuck the opiates иногда я ем в кфс и дрищу огнем чтобы почувствовать хоть что-то… Пожалуй, это называется селфхарм. Человек любит боль. И болеутоляющие. Слава выглядит как фактурный гашишист. Средней длины для мужчины каштановые волосы, уложенные в какой-то небрежный маллет или wolf cut, с хвостиками на затылке. Тонкое лицо с косо поставленным тонким носом. Глумливая ухмылочка, глумливые серые глаза. Одевается как оборванец из нулевых: харрингтон цвета хаки, растянутая футболка с попсовой готичной надписью OPIUM, широкие джинсы, налезающие на белые «форсы». На тонкой шее висят огромные наушники. Возможно, Слава по-своему смазлив, но он непрошибаемый долбоеб, тюбик, — и если я, как парень и похожий опездал, переношу общение с ним легко и приятно, то для женщин он, скорее всего, как тот самый безработный наркоман, который в любой момент готов спереть отложенные на ноготочки пять тысяч и въебать на водники. Стоит ли игра свеч? Каждая решает сама. Я же, конечно, ручаюсь за своего братишку, что это прекрасный жених и будущий отец ваших детишек (за неуплату алиментов я не отвечаю). Мы со Славой вдвоем снимаем хату. На фудкорте полно народа. Мы будто погружены в людское море и покрыты воском: в состоянии аптечного опьянения чувствуешь себя иначе, чем люди вокруг. Наши заказы: чизбургер, шефбургер, средняя картошка, наггетсы… в дополнение к нашему столу — два недопитых энергетика. Мажет нас все больше. Опьянение ударяет в ноги, поднимается к мозгу — такой приятный туман легкой эйфории. Даже в очках мое зрение немного плывет. Мне хочется говорить. В душе пробуждается такая дурашливость, хочется болтать, мурчать, тереться лицом о чужую руку — и я вижу, что Славу тоже мажет. Его пробивает на жор. Сейчас Слава выглядит как Шегги из «Скуби-Ду», набивающий желудок жратвой. Я, получается, Скуби-Ду. Мама, извини: твой сын вырос кобелем. — Гикаю, — говорит Слава и усмехается, — мажет. Мы из тех социальных кругов, где слово geek означает не задрота в круглых очках, который читает комиксы и программирует на калькуляторе. Мы из тех социальных кругов, где есть глагол to geek, есть состояние geekin или geeked up, где есть англицизм гикать. Гикать, в общем-то, значит «быть на веществах». Можно ли гикать на пиве? Я так не думаю. — Вкусно, — говорю и давлюсь чизбургером. — Очень вкусно. М-м. Есть вредную еду под габапентином — особое удовольствие. Она кажется вдвойне вкуснее. Это праздник плоти. Мы предаемся греху чревоугодия в двух плоскостях: таблетки и еда. Если бы мне сейчас дали девку, я бы съел и ее, но это уже был бы грех похоти. — Мне кажется, «КФС» — мой безусловный фаворит из фастфуд-сетей. Само естество курицы было создано, чтобы стать стрипсами. Это ее судьба. Жребий. I mean, ебаная птица, заткнись и лезь во фритюр, никто твои кудахтанья слушать не будет. Слава криво усмехается. Этот человек думает грязь. Как и я. — Мне больше нравится «Мак». — Слава выдерживает паузу. — Ну, «Вкусноточка». «Вкуснодрочка». И чем же? — Чикенбургеры дешевые и вкусные. Всю школу обжирался ими. Ты ходил в школу? — Я не ходил в школу, я был долбоебом. Я ел чикенбургеры в «Макдаке». Слава по-своему умилительный. Если вы любите всратых котят и не бравируете показушной мизантропией, вы можете полюбить и Славу. Если бы Слава был котом, я бы кормил его чикенбургерами и золомаксом. По праздникам я бы давал чебупиццу. Я кручу головой и разглядываю людей вокруг. Кого я ищу? — думаю, по мне очевидно, что я пялюсь на девочек. Неподалеку от нас сидит стайка неформального вида девушек, длинноволосых и с каре, естественных цветов и химических, все разряженные в тряпки на пару размеров больше, впрочем, как и мы со Славой. Среди них есть и симпатичные. Интересно, находят ли они нас симпатичными? Ладно, черт с ним — на Славе без вопросов в ближайшее время (до полугода) повиснет какая-то солевая шлюха, с которой он стянет модные y2k-джинсы и будет донашивать после ее передоза, — находят ли симпатичным меня? Я смотрю поверх круглых очков, зрение размазанное, но взгляд у меня импозантный, вампирский — вижу в черном зеркале телефона. Слава ест наггетсы. Надо было взять соус, говорит он. — Иди и возьми, если тебе сорока рублей не жалко. Слава перехватывает мой взгляд и говорит: да, что с длинными блондинистыми волосами, в низких джинсах, да, та, охуенная, ч' думаешь? Спрашиваю: ты про жопу только? Слава прожевывает наггетс и говорит: не, про общую комплекцию. Блондинка будто улавливает наши обсуждения и на секунду поворачивается в нашу сторону. Ее простенькое лицо, кажется, тронуто печатью синтетики. Говорю: пожалей девочку, ты заберешь у нее последние деньги на мефедрон и потратишь на паленые «True Religion». Слава хлопает глазами и говорит: она выглядит как трудолюбивая первокурсница универа, ты о чем? Его губы трогает глумливая улыбка. Я не могу понять, кому она адресуется: мне и моим грубым словам или девушке и ее нежному личику. Интересно, если бы они посмотрели на нас — подумали бы что-то подобное о нас? Впрочем, не знаю, что сального можно подумать обо мне, взглянув со стороны. «Такой щупленький мальчик, наверняка у него хуй здоровый»? Без понятия. Я выгляжу как опиумный Гарри Поттер, как вампир, как Мальчик-Который-Выжил после перенасыщения ксанаксом в крови. По крайней мере, я хочу думать, что выгляжу фактурно для своего типажа. Как Слава. Вполне возможно, что все они — каждая до единого — полные дуры, скучковавшиеся по лекалу своего скудоумия, а я сижу и загоняюсь, понравлюсь ли им. Сейчас бы меня кольнуло эго, но меня мажет — переживания проходят так безболезненно, что я радуюсь: на хуй трезвость, на хуй ясный рассудок. Таблетки придают уверенности. — Ты все еще убиваешься из-за бывшей? — спрашивает Слава. Да. Брат, давай не будем это ворошить, иначе я не заткнусь. — Без вопросов, но — типа — если ты понравился одной ебанашке, то почему не понравишься другим? Бро, даже у меня девушка была на первом курсе. Полноценная. И потом две, э-э… я не буду пытаться кактоихназваать… не хчу грубиц, хаха! «Девочки»? «Половые партнерши»? «Дырки»? «Пересдачи БЖД»? Вячеслав, вы уж договаривайте, не на «Поле чудес» сидим как бы… Под конец дикция Славы плывет, сказываются съеденные транки. Это нормально. — У нас специфическое восприятие друг друга, — говорю. — Не любим себя, но поддерживаем… восхищаемся? друг другом. — Я люблю себя. Только знаю, что человек я не сахарный. Я лакричная конфетка в форме хуя. Красочный образ. Охуенный. — А я какая конфета? Какой-то женский вопрос выходит. «Ты бы любил меня, если бы я была червяком?» Да, дорогая, я бы любил тебя, будь ты червячком, обвил бы тебя розовым coquette-бантиком и взял бы на рыбалку. «Ты бы любил меня, если бы я была Хасбиком?» Господибожеблядь… — Молочный белый шоколад, — усмехается Слава. — Белый — потому что я не негр с блока, а обычный белый с аптекой в животике? — Потому что для искушенных гурманок и извращенок, любящих брать в рот такие предметы, братик мой. — Слава подмигивает — wink-wink! — и лучезарно улыбается барбитурной улыбкой, как кинодива Голливуда пятидесятых. Светские львицы черно-белого кино тоже любили аптеку, как ее любят нынешние герои телеграма и музыкальных стримингов. Я некоторое время молчу. Потом смеюсь. В качестве финального аккорда диалога мы едим остывшую картошку и пьяными голосами обсуждаем ближайшие рэперские концерты. Фудкорт заебал. Мы заканчиваем трапезу (ужин?) и отправляемся рыскать по торговому центру. Опьянение достигает своего пика, мажет так, что хочется расплыться по кафелю, — и это приятно, так приятно. В нашем состоянии нет бесконечной эйфории, нет бездонных красот счастья и райских кущей: мы испытываем аморфное, обволакивающее нас хорошо. Нам не противно жить. Мы хотим общаться. Мы хотим двигаться. Возможно, мы хотим неприятностей. Слава с усмешкой осушает очередную банку энергетика — совсем не ценит свой организм, отдаваясь пороку с провинциальной лихостью. Россия любит гикать, Россия любит, когда мажет. С меня уже достаточно. Я тону в транках — и нет нужды тонуть до дна. (В конце концов, я ее уже отпустил?) Мы ищем, чем заняться. Сидим на пурпурном диванчике возле женских бутиков. Слава говорит: нужно сделать контента для моих пипищиков. Хорошие затеи с таких слов не начинаются. Слава записывает кружочек себе в телеграм-канал и с пьяной улыбкой произносит: приве-ет, попищики, а мы с Андрюшкой сейчас в тэцэ. Его рука ложится на мои волосы и взъерошивает. Слава говорит: Андрюш, выдай что-то моим мопсикам, порадуй их как-то. Выдать, значит. Говорю: вы бы любили Славу, если бы он был Хасбиком? Слава смеется. Он говорит: «Да-а, черти, вы бы любили меня, если бы я был карликом? маленьким Славиком девяноста, э-э, семь сантиметров красоты? а, девочки?» Я думаю: бля, а если ты карлик девяноста семь сантиметров, то тебя будет выносить вообще с нищенских дозировок, с капсул двух-трех. Класс? Кружок запощен. У Славы уже двести три подписчика. Я дружу с нишевой интернет-селебрити? — Ссать хочется, — говорю. — Во-во, надобно, надобно. Выпитое давит на мочевой пузырь. Мы идем в туалет. В торговом центре чистый мужской туалет, приятный, «европейский» — не то что толчок в шараге или родимой школке МБОУ СШ. Слава встает у писсуара и расхлябанно приспускает штаны до коленок: со стороны он выглядит героем «Не грози Южному централу» или подобных черных комедий, высмеивающих порядки в гетто. Я более стеснительный, сенситивный — и закрываюсь в кабинке. Когда я выхожу, до Славы уже докапываются трое лысых-бритых придурков. Идут классические вопросы: с какой школы, где учишься, кем по жизни будешь? Веселый Слава отвечает им невпопад. Убеждает, что он не местный — он казак! — он электромонтажник! — с запада области — и электромонтажник! — курс где-то пятый, точнее, третий — эм, ладно, он не был в шараге уже неделю и курс свой забыл. Лицо собеседника — рослого и носатого придурка — выражает глубокую озабоченность электромонтажными делами в России. Возможно, будут бить ебальник. — Ты пьяный или кто? Не наркоман часом, дружок? — спрашивает пацан и замечает меня. — А это что за педик? — Мать твоя педик, а это мой брат, — огрызается Слава. — Ты че? Сука. Я хватаюсь за голову: Слава, какой же долбоеб. Про мать было лишнее. Славу хватают за воротник: Слава, какой же долбоеб! — Андрюх, лицо! — кричит он, сунув руку за пазуху, и ебашит перцем. Я закрываю лицо. До ноздрей долетает вонь перца. — Бежим! Мы выбегаем из туалета, за нашими спинами — сопли, слюни и облако красного перца. До нас доносятся проклятия, нецензурная брань, похабные комплименты в адрес всей родни вплоть до прадеда, любящего пасти овечек на лугах берега Волги, а может, и не только пасти. Мы вдвоем пробегаем мимо недоумевающего охранника, ходячего спазма, перепрыгиваем рассаду искусственных цветов и сбегаем вниз по эскалатору, распугивая домохозяек. Слава злодейски хохочет, не выпуская из одной руки перцового баллончика, из другой — телефона. Я путаюсь в ногах — меня мажет, мажет, — хватаюсь за поручень и повисаю на нем, пока мои обессилевшие ноги спускаются с эскалатором. Слава обгоняет меня — и расшибается на коленях, слетая с последних ступенек. Под габапентином и адреналином Славик не обращает внимание на боль и отползает чуть вперед, затем вскакивает на ноги. Глаза у него безумные. — Лежать, плюс сосать, наша позиция, я прав? — скомканными интонациями тараторит он. — Лишь бы в черных списках не оказаться, я люблю этот тэцэ. — Похуй, плюс похуй. Тэцэшек много, мы — одни! Бок колет от всей беготни. Мы выходим из атриума и шагаем по тротуару, мимо автобусных остановок, припаркованных такси, мимо курилок и грузовых паллетов. Проверяю телефон и кое-что замечаю: в телеграм-канале Славы обновления. Смотрю. Кружочки. Где до него докапываются в туалете те офники и где мы убегаем. Первое видео обрывается на моменте, когда в дело вступает перцовый баллончик: Андрюха, лицо! — Ты долбоеб. Слава делает вид, что не понимает: ты о чем? — Только не говори, что вся эта грязь была ради тупых кружочков со средним числом реакций в пять штук? — Нет, вещи происходили так, как они происходили. Я всего лишь, как эталонный, потерянный зумер, отрыжка тиктока и жертва ЕГЭ, зафиксировал это в цифровом следе и… — Ты не сдавал ЕГЭ, еблан. — Бля, ну, ОГЭ. Проверяю комментарии. Говорю: Миша уже спросил, тебя в жопу не выебали уже? Слава отвечает: Мише лишь бы про жопу спросить. Прикрываю глаза и останавливаюсь на пару секунд. Меня мажет. Надо наставить Славе бананов в реакциях.