Темная луна

      Сумбурно. Противно. Неоднозначно.       Неоднозначность — самое неприятное чувство, сродни непониманию и глупости. Оно подразумевает множество взглядов и несовместимую с этим необходимость принять одну сторону для собственного спокойствия. И пусть взглядов всего два, признать что-то одно невероятно сложно: первое сразу хочется назвать верным, второе — отмести без суда и следствия.       Жарко. Лето отталкивает подступающую осень и зажигает солнце ещё ярче; от переизбытка света листья на деревьях иссыхают и желтеют, но всё ещё держатся и тихо колеблются от сухого ветра, а пыль поднимается вверх и кружится вокруг пышущим жарой вихрем.       — Эй, сестрица, ну ты когда когти свои покрасишь, пойдём погуляем? Задолбало в четырёх стенах сидеть! Не хочу на дурачка слабого смотреть, и один не хочу идти!       — Да ты, засранец мелкий…       — Дэймон! — недовольно прикрикивает Ада. — Иди сам пройдись, оставь нас одних. Там жарко, а Каваки после такого нужна прохлада и отдых. А ты лежи, лежи. Куда ты?       — Хватит меня укладывать! Задолбала уже, покою от тебя нет!       — Ла-адно, сестрица, так уж и быть. Только вы это, дверь прикройте, лады? А то челик там стоит и вроде уходить не собирается, авось чего лишнего услышит. А я пошёл. Чао!       Дэймон и Ада. Другого и ждать не приходится, в последние годы тот проводит с ними слишком много времени. Ада теперь даже говорит с ним более спокойно, будто пора влюбленности прошла и наступили законные (и, конечно же, невообразимо крепкие) узы брака. В сознании Ады. Та, кажется, уже давно заочно женила его на себе и присвоила целиком и полностью.       — Кто там? — ленивый вопрос, почти полностью перекрытый восклицанием:       — Урою суку!       Злость. Ожидаемо и даже последовательно в нынешней ситуации. Мысли плавно перетекают в сторону философского вопроса, злился бы он на его месте. Наверное, да. А может и нет — затратно.       Слишком спокойно. Внутри шторм, снаружи штиль. Хочется действовать и хочется вдумчиво думать, как недавно сказал один из знакомых чунинов, который недавно козырял миссиями высокого ранга и называл всех гопотой сраной. Почему гопотой и почему именно сраной, он так и не понял. Впрочем, таблетки от диареи у некоторых были в приоритете — лихая байка о шиноби, у которого хватал живот каждый раз, когда требовалось идти на нервную миссию, всё ещё пополняла золотой фонд легенд костровых сборищ.       Гораздо уместнее было бы употребить лохи подзаборные или чмо недостойное — любимые выражения солнца, которые все знали назубок и умели вплетать в свою речь с завидным изяществом, тонко и обыденно, так, словно знакомым движением вспарывали кунаем сонную артерию. Впрочем, это было неважно. Вдумчиво думать — вот, что Мицки вынес из разговора. Филологически неграмотно, но как же верно!       — Эй, чувачок, тебя тут убивать собрались, — больно тыкает Дэймон в бок, заставив очнуться от раздумий. Он дружелюбно сверкает оскалом и ещё раз стучит, только уже по ноге. — Я бы это, на твоем месте ноги в руки и сматывался бы куда подальше, а? В халупу свою или ещё куда, ты тут не стухнулся стоять? Солнечный удар словишь и будешь тряпочкой валяться. Хотя мне пофигу, я по тебе похожу!       — Спасибо за заботу, — натянуто улыбается Мицки. — Я, пожалуй, пройду внутрь. Мне необходимо поговорить с Каваки.       — Забота тут только одна — чтобы тухлый запашок твоего бессознательного или мертвого тельца не мешал сестрице маникюр делать и не портил… э… как его там, эстетику не портил! Сестрица любит красоту! А на Каваки ты и дома подрочить можешь, так что брысь отсюда!       — Каваки, тебе надо лежать! Ты же ведь не хочешь, чтобы такая хрупкая и нежная девушка, как я, укладывала такого сильного тебя силой? — вперемешку с руганью Каваки голос Ады казался ангельским. — Или хочешь? Отлично! Дэймон, братец, тащи веревки!       — Сестрица, ну меня-то третьим не привлекайте! Я вообще-то в ваши игры не играю, у меня свои!       Ситуация накаляется. Каваки сейчас наверняка привяжут к дивану и не дадут лишний раз что-то сказать. Нужно действовать быстро. Решительно. Он в секунду обходит Дэймона, оказывается в темном коридоре и нащупывает выключатель. Сторона здесь не солнечная, хотя кухню заливает светом.       — Я сейчас пришел из штаба Хокаге после схватки с Боруто, — спокойно говорит Мицки и проходит дальше. Горящие ненавистью и злобой глаза солнца сбивают с толку. — Мне нужно поговорить с тобой, Каваки. Это очень важно.       — Погань змеиная, пошёл к черту! Я уже замучился на тебя смотреть, мне никакие Боруто не нужны, исчезни! — огненная тирада заканчивается тем, что Каваки хватается за голову и рычит сквозь зубы. — Голова…       — Каваки, я же говорила!       — Последствия яда, — спокойно говорит Мицки, стараясь не показывать жалость. Каваки этого не любит. — Прости, мне пришлось. Ты бы не дал мне сделать то, что я хотел.       — Урою, тварь… — бормочет Каваки. — Только полегче станет и урою.       — Хорошо, но это потом, — отмахивается Мицки и делает пару шагов взад-вперёд по комнате, не зная, как начать разговор. — Ада, ты не могла бы нас покинуть?       — Здесь хозяйка я, не забыл? — щурится та и складывает руки на груди, одновременно искоса поглядывая на ногти. Мицки следит за ее взглядом, и она это замечает и жалуется: — Нет, ну ты представляешь, в этой деревне все нормальные мастера перевелись! У меня недавно ноготь обломался, я пришла, чтобы нарастить, а мне ещё и цену двойную заломили!       — Сочувствую, — сухо говорит Мицки из вежливости. Щеки начинают гореть — долго находиться с ней рядом нельзя, тело предаст. — И всё же…       — Нет, ну ты посмотри, — она выставляет ладони вперёд и указывает на средний палец. — Смотри, какое убожество! Я ничего не могу сделать, а нужных денег на маникюр мне Коноха не выделяет! Они совсем оборзели, забыли, кто я! А педикюр? Ты подумай, мне приходится напрягаться самой, чтобы и там покрасить ногти! Это ужасно!       — Мне очень жаль, — механически повторяет Мицки. На самом деле, на ногти ему плевать. Он прекрасно знает одного замечательного мастера маникюра, который втайне время от времени покрывал лаком ногти Карин, чтобы не растерять квалификацию. Мицки помнит, как тот рассказывал, что научиться причудам этого непростого дела заставила нелегкая служба в Акацки, лидер которой создавал счетные ведомости расходов, а Какузу строго бдил, чтобы ни один ушлый участник не вышел за рамки бюджета. Итого красили друг друга сами, без мастеров и почти профессионально, но родителю в этом плане не свезло. Напарником был Итачи Учиха, который был человеком смурным и на вполне дружелюбную просьбу покрыть ногти лаком «под цвет яркого, алого, прекрасного, сочного, заманчивого, причудливо-великолепнейшего шарингана» отреагировал не совсем адекватно — послал невинного родителя куда подальше. И тому пришлось всё делать самому… увы.       — Ой, так и быть, ухожу! — раздраженно взмахивает руками Ада и встает с подлокотника дивана. — Никому не интересны девчачьи дела, вы, мужчины, просто ограничены в своих возможностях! Дэймон, ты ещё не ушел? Подожди меня, я с тобой!       Сладковатый запах духов кружит голову. Слишком приторно. Когда настает полная тишина и окончательно замолкают голоса Ады и Дэймона, Каваки меняет позу и фыркает. Мицки молчит. Наблюдает.       — Ну и че ты на меня вылупился, как даун? Я тебе че, зверушка цирковая? Рассказывай, че там было. Хотя можешь и не рассказывать, на морде все написано.       Дергается. Хочет новостей. А новостей не будет. По крайней мере, пока.       — Каваки, — медленно говорит Мицки и облизывает пересохшие губы. Кончик языка высовывается, как у змеи, — мне нужна твоя помощь. Но в первую очередь нужно, чтобы ты спокойно меня выслушал. Нервничать тебе сейчас неполезно, может стать хуже.       — Не тяни кота за яйца, — хмыкает тот в ответ.       Готово. Он подвел диалог к основной теме. Вот только почему сердце так сильно бьется?       — Мне нужно, чтобы ты помог мне с одним экспериментом. От тебя будет зависеть всё, потому что ты будешь подопытным.       Молчание.       Тахикардия ничуть не уменьшается.       — Ты в край свихнулся, да?       Молчание. Мицки не думает шутить. И, судя по всему, Каваки это понимает.       — Нет, ну я, конечно, давно знал, что ты псих… но чтобы так сильно, на всю голову… Ты часом не бухой? Как вы там с Боруто бились, на бутылках?       — Нет, — односложно отвечает Мицки и садится на край дивана, на котором полулежит Каваки. Тот старается отодвинуться; Мицки неотрывно смотрит в его глаза, стараясь распознать эмоции. — У меня… есть сомнения.       — В чем? В том, что бились на бутылках?       — Нет. В том, что ты моё солнце.       Каваки смотрит, как на сумасшедшего. Впрочем, он смотрит так давно, хотя Мицки никак не может с этим смириться. После этих слов в районе сердца резко вспыхивает боль, и он старается отвернуться, чтобы не было видно лица.       — Завязывай ты с этим, а? — устало говорит тот. — Поржали и хватит. Это весь твой разговор?       — Я серьезно.       — Не сомневаюсь. Найди себе подопытного попроще и всё, отвали от меня, в конце-то концов, ладно?       Мицки склоняет голову и смотрит в пол. Он предполагал такое развитие событий, поэтому предусмотрел два варианта исхода — добровольный и обратный.       — Сейчас сомнения уже уходят… — бормочет он. — Но я знаю, что они были. Были и есть, просто отодвигаются на задний план. Словно время заметает следы…       — Мой тебе совет: избавься от дерьма в голове, и будет тебе счастье. Пойди к своему родственничку-маньяку или куда-то там ещё, пусть тебе мозги прочистит или что ещё сделает, мне как-то всё равно. Ты замучил за мной таскаться, я уже спать нормально не могу.       — Каваки, успокойся.       — Да спокоен я, спокоен. А вот голова моя неспокойна, смотреть на тебя тошно.       — Знаешь… — Мицки внимательно смотрит на него. — Даже если отталкиваться не от сомнений, а от моего беспокойства, отнюдь не беспочвенного, будет лучше, если ты побудешь вдали от чужих глаз. Особенно от глаз Боруто. Ты не видел его, но поверь мне, он сильный. Безумно сильный. Он победит тебя, если вы столкнетесь. Я не могу этого допустить, Каваки. Не могу, понимаешь?       — Я тебе сказал: иди к черту. Что именно из этих двух слов тебе непонятно?       — Каваки…       — Канай отсюда, недоумок. Ещё раз повторить?       — Не стоит. Я понимаю смысл.       — Ну а тогда что стоишь?       Расслабленный. Кажется, его голове становилось легче. Жаль, что он не пойдёт на это добровольно.       — У меня нет выхода. Мне придётся прибегнуть к насильственному методу, Каваки. Но я этого не хочу. Может, передумаешь и пойдёшь добровольно?       Кажется, тот понимает, что дело пахнет жареным. Хватает кунай и скалится, словно Дэймон, когда сделает очередную пакость. Ну что ж. Он слишком слаб, чтобы сопротивляться всерьез. Яд действует долго.       Большая змея грациозно выползает из рукава, а маленькая, вслед за ней, оборачивается вокруг руки и ползком спешит вниз. Незаметно. Исчезает где-то на полу — Каваки замечает её, но тут же отвлекается на разинувшую пасть большую и подается вбок, когда та кидается прямо на него. С равновесием у него всё ещё плохо — он чуть припадает на одну ногу, чтобы удержаться и не свалиться набок, но от этого мимолетного напряжения немного теряется и пропускает юркнувшую под одежду змею. А потом мгновенно отключается.       — Ты предупрежден, но всё ещё слаб, — выдыхает Мицки, садится на корточки и гладит его по голове. — Прости, солнце.

***

      Запашок тут бессрочной давности. Тухлятина ошметков органов, оставленных здесь словно в память о славных деньках великих подвигов родителя на научном поприще, разъедает слизистую и щиплет глаза. Мицки морщится и проходит дальше, заботливо уложив бессознательного Каваки на заросшую паутиной кушетку и неизвестно зачем укрыв его пыльным мешком… из-под чего-то. Мицки решает не думать, из-под чего именно, чтобы не останавливаться на этом вопросе. Одно известно точно — мешок чем-то вымазан внутри.       Родитель рассказывал про эту лабораторию уже давно, но они с ним ни разу её не посетили. Гастрольный тур по местам былой славы был организован им год назад и включал в себя огромную сеть лабораторий, в том числе и заброшенных, и всё ещё поддерживающих имитацию деятельности. Находить иссохшие мумии, мутированные тела, вероятно, скрючившиеся в предсмертной агонии, было не совсем приятно, но родитель называл это бытием человеческого пути и с воодушевлением в голосе сказывал о бессмертии и всех сопутствующих ему аспектах. Чем, кстати, несказанно надоел. Обычно рассказы родителя воспринимались как что-то обыденное, но здесь с агитацией в полки бессмертных он явно перегнул.       Обычное здание. Даже с тренировочным залом, что среди побочной сети лабораторий было редкостью. Здесь родитель проводил много времени, исследуя клетки Хаширамы. Впрочем, исследовал их он во многих лабораториях, но здесь было много пространства для действий. И мало свежего воздуха. Покидал это место родитель в спешке, и, хотя после его ухода всё здесь вконец разорили, осталось немало полезных вещей, не видных неопытному глазу. Тем лучше. Меньше будет мороки с перетаскиванием необходимого. И пусть решение это спонтанное и отдает безумием, Мицки ни о чем не жалеет. Нужно убедиться или отринуть свои догадки. Нужно спасти Каваки. Пожалуй, это даже первоочередное. Остальное — неважно.       Он неспешно возвращается назад и склоняется к Каваки. Садится на корточки и осторожно, словно тот сейчас проснётся, проводит пальцем по его руке. Хрупкий. Не слабый, но нуждающийся в защите. Сомнения уплывают прочь, когда он находится к нему так близко. И всё же… слова Боруто не выходят из головы. Нужно убедиться. Для собственного спокойствия и безопасности Каваки. И верить. Верить в то, во что верить уже сложно.       Что-то это уже совсем не похоже на попытку меня убить. Смахивает на поганую безнадегу. Отчаяние.       Он хочет это отрицать, но в глубине души прекрасно понимает, что это правда. Что вера…       …пошатнулась.       Или же пошатнулась почва под ногами, а вера тут ни при чем?       Это предстоит выяснить.       Только бы не сойти с пути, который уже кажется ложным. Страха нет, но есть ощущение, что все это неправильно.       Впрочем…       Раньше он поступал правильно, ведомый солнцем. А сейчас…       Ты чувствуешь, что солнце утратило свой блеск.       Сияния солнца он не чувствует уже давно. Сейчас он просто луна, путь которой освещать больше некому.       А луна, которая теряет любой свет, становится луной тёмной.       Он как нельзя лучше ощущает это на самом себе.