Олеандр

      Брезгливо поморщившись, Сичень отставил чашку обратно на блюдце. То, что люди привыкли называть чаем, было похоже на бледную дрянь, несколько раз заваренную и разбавленную кипятком. Пальцами он провел под нижней губой, слегка оттянув ее, и повернул голову к окну.       Место ожидания было выбрано не случайно. Светлый и небольшой ресторан находился через дорогу от стеклянной высотки — цель Сиченя на это утро. Он поправил замявшийся лацкан пиджака и протянул руку к тонкой ручке чашки, поднял ее и сделал вид, что пьет, продолжая удерживать взгляд на вращающейся двери входа высотки.       Тело — сжатая пружина — покалывало от предвкушения встречи. Сичень обманчиво спокойным жестом, отставил чашку, слегка звякнув блюдцем, и небрежно провел рукой по волосам, обводя полупустующий ресторан взглядом. Две женщины средних лет, склонились над ноутбуком, что-то там изучая и переговариваясь между собой вполголоса. Компания клерков одетых в дорогие костюмы, перед работой заскочившие на завтрак, шумно обсуждали незаконно полученную инсайдерскую информацию. Еще два одиночно сидящих посетителя, одна из которых заинтересовано стрельнула взглядом в сторону Сиченя.       Она сидела по диагонали от Сиченя, кокетливо закинув ногу на ногу, лениво покачивая стопой, обутую в бархатную туфельку на тонком каблуке. Разрез на маленьком черном платье, открывал слишком много тела для раннего утра, но Сичень не мог ее винить в желании привлечь его внимание. С богами всегда было так, их многослойные и сложные чары, пропитывающие земную оболочку, делали их губительно-привлекательными для простых смертных.       Сичень отвел взгляд, положил обе руки на стол так, чтобы псевдо-охотница обратила на них внимание, и нарочно покрутил обручальное кольцо на пальце, предостерегающе сверкнувшее в луче света. Он и до встречи с Цзян Чэном никогда не впадал в ребячество, не находя в идеи путаться со смертными никакой привлекательности. Их жизни были короткими, сгорающими, как свеча. И Сичень, чье сердце было налито до краев добротой и жалостью к слабым созданиям, не хотел испытывать мук совести и вины, наблюдая как любовник или любовница, будут таять у него на глазах.       Когда в его жизнь вошел Цзян Чэн он понял, что ждал именно его. Что это для него он берег свою любовь, тепло и нежность. Для этого сильного, с темной магией, с подчеркнутой вежливостью, с поразительно красивым лицом и нерастраченной страстью мужчины. Любовь поразила их молнией среди ясного неба, напала убийцей, приставив кусающее лезвие ножа к горлу, и расцвела в яблоневом саду чарующим редким и неповторимым цветком, дав самые сочные, сладкие и спелые плоды.       Сичень вздохнул и подпер подбородок кулаком, с томной усталостью в теле, снова устремил взор за окно. Растения в пластиковых горшках и искусственным грунтом за его спиной, служащие ограждением от любопытных взглядов других посетителей, были фальшивыми. Зато стол, сделанный из орехового дерева, от его прикосновений подрагивал, напитываясь магией Сиченя.       Сичень поджал губы, беря силу под контроль — не хватало, чтобы стол внезапно расцвел под ним, пустив корни в мраморный пол — и нейтральным взглядом скользнул по посетителям, проверяя, не заметил ли кто странного колыхания мебели. Две женщины, закончив обсуждения, собирались покинуть ресторан. Клерки еще продолжали переваривать завтрак и информацию. А девица, не вспугнутая его замужеством, закусила пластиковую трубочку, обхватив ее пухлыми напомажено-красными губами, и взглянула на него из-под пушистых ресниц.       Сичень выжидательно выгнул бровь и вздохнул. Его начинало раздражать пристальное внимание к своей персоне. Сначала было он подумал заставить подогнуться ножки стула под девицей, но затем силой нащупал в ее шарлотке нечаянно попавшее семечко и довольно улыбнулся. Он закрыл глаза и прислушался — тоненький голосок, сдавленно пискнул, спросив разрешение, и Сичень приказал ему расти. Семечко ощутив облегчение, проклюнулась тонким ростком, разрывая мучной мякиш. Множество тоненьких веточек с ужасающей быстротой набирало силу, раскручиваясь спиралью, красочным побегом декорируя треугольный кусок пирога. Лозы корней набухли, подпитываемые силой Сиченя, и лопнули тарелку, раскрошив белый фарфор. Девушка испуганно вскрикнула и изумленная до потрясения уставилась на пирог с внезапной проросшим изнутри деревцем яблони.       Сичень расслабился, отводя плечи назад — крик посетительницы и успокаивающие заверения официанта и менеджера — «мы во всем разберемся» — превратились в белый фон, не отвлекающий и ненавязчивый. Он избавился от настойчивого внимания и это все, что ему было необходимо в данную секунду.       В крутящиеся двери высотки входили и выходили люди, но все не та, которую ожидал увидеть Сичень. Он был приятно удивлен, узнав, что Юй Цзыюань верховодила политической компанией мужа ничуть не хуже него самого. В его отсутствие женщина сама олицетворяла власть, проходясь тяжелым шагом по длинным коридорам офиса и раздавая указания, выводившие предприятия на новый виток развития. На верху стеклянной башни она была в своей стихии. А в несчастливом браке женщина задыхалась.       Думая о ней, Сичень не мог не вспоминать мрачный ледяной взгляд матери Цзян Чэна, когда он был представлен в качестве супруга ее сына. Она смерила его уничижительным взглядом, недоверчиво фыркнув и, как Сичень был уверен, едва сдержала каркающие насмешки над романтично-юной наивностью двоих. Она предупредила Сиченя, что любить ее сына будет тяжело — камень не ответит взаимностью. Предостерегла темным будущим, если Сичень осмелится нарушить предписанные ему правила.       Но Сичень, держащий за руку мужа, остался глух и безразличен к угрозам Геры, а на землю падал первый влажный снег, предвещающий появление такого явления, как зима — природа прощалась с ним на короткие для него и длинные для земли девять месяцев. Тогда Сиченю еще доставало понимания и прощения. В конце концов, его душа была открыта нараспашку от любви. Он пожалел сухую Юй, вечно страдающую от курсирующих от бога к богу слухов, что у Фэнмяна интрижка, в которой родился внебрачный сын. Слух жег и ранил женщину и ей обыкновенно было сложно смотреть в лицо чужому счастью.       Ее зеркально повторяющее лицо сына с холодными и острыми, как бритва, чертами, весь ужин выражало недоумение. Ее муж, сидящий по правую руку, с вежливым любопытством расспрашивал новоиспеченную семью о планах. Цзянчэновские лиловые глаза смотрели на Сиченя по-доброму и удивленно, и позднее, поняв, смысл взгляда, Сичень запоздало оскорбился — отец супруга не верил, что кто-то способен полюбить его сына.       Только мягкохарактерная Яньли улыбалась искренне, радостно щебеча с Сиченем и братом, предлагая им поселиться на границе мертвых и живых, чтобы быть ближе к земле и тогда им не придется надолго расставаться. Ее округлое и нежное лицо в обрамлении двух пышных кос светилось сердечностью, счастьем и любовью, отзывавшееся в Сичене благодарностью. Она радовалась за брата, как за себя, и Сичень тогда подумал, а не эта ли чудесная девушка приложила руку к воспитанию его мужа, передав ему все качества, в которые он был влюблен до беспамятства?       Тихо вздохнув, Сичень полуприкрыл глаза, следя за входом, перед которым плавно затормозила черная кроссовер-машина. Первым вышел водитель и открыл пассажирскую дверь, наклонившись вперед. Сичень проследил за тем, как из машины вышел пассажир, и быстро скользнул рукой во внутренний карман пиджака, наугад вытащил несколько купюр, прижал их чашкой, торопливо перемещая себя на улицу.       Женщина отпустила последнее распоряжение для водителя и повесила на запястье ремешок маленького клатча. Воздух перед ней загустился, размываясь и треща — Юй Цзыюань прищурилась, наблюдая, как проступает перед ней Сичень, и поджала губы.       — Персефона, — неприветливо произнесла женщина.       Сичень изобразил мягкую улыбку, разглядывая старую знакомую. Годы никак не сказались на фигуре — темно-фиолетовое платье, обтягивало упругие бедра и аккуратную грудь. Не единой лишней складочки. Цзыюань держала себя в ежовых рукавицах.       Тогда Сичень поднял взгляд, всматриваясь в лицо, желая отыскать хотя бы там изменения — глубоко врезавшуюся морщинку грусти в уголке рта или залом между бровей от частых тяжелых дум. Но лицо, словно замороженное, было гладким, натянутым. Холодным и красивым. Жена Зевса предпочла спасти брак, а не вытаскивать сына и оплакивать дочь.       — Гера, — с легким разочарованием в голосе произнес Сичень.       Женщина скрестила руки на груди, прищелкнув каблуком, и равнодушно поглядела на внезапного гостя.       — Двадцать лет назад до меня доходили слухи, что ты совсем плох, — с неодобрением покачала головой женщина, видимо считавшая, что эмоции не должны брать верх в их жизнях. — Погодные катаклизмы, сейсмические сдвиги плит, таяние ледников, — небрежно перечислила она. — Цижэнь собирался искать тебе замену.       Сичень застенчиво опустил взгляд, сводя ладони вместе. Правую руку он приподнял и отвел в сторону — жест фокусника на арене с одним зрителем — и перебросил предмет в сторону Юй, поймавшей брошенное рефлекторно.       Женщина покрутила в руке наливное яблоко и фыркнула.       — Что ж, рада, что слухи о тебе сильно преувеличены, — голос был у нее отнюдь не радостный.       Сичень понимал, что это связано с тем, что он был в ее глазах очередным напоминанием собственного неудачного брака. Они с Цзян Чэном вопреки всему выстояли, построив крепкую семью на выжженной земле подземного царства. А Юй и Фэнмянь среди процветающей роскоши только отдалялись друг от друга.       — А до меня доходят слухи, что твой муж исчез, — Сичень с тонким намеком вскинул брови и безжалостно добавил. — Ждать ли нам нового полукровку?       Юй не дрогнула и никак не поменялась в лице. Изъеденная ревностью, постоянной мстительностью и злостью, женщина научилась не реагировать на такие слабые подачки. Слабый отблеск ярости отразился лишь в стиснутых до побеления кожи на яблоке пальцах.       — Ценю твое беспокойство, но это явно не твоя забота, — ее верхняя губа поползла вверх, обнажая ряд белоснежных зубов — волчица, готовая вгрызться в глотку.       Она отшвырнула яблоко обратно в руки Сиченя. Тот поймал плод и опустил руку вниз, крутя нагретое в ладони женщины яблоко между длинных пальцев.       — И все же, — неспешно заговорил Сичень. — Как я могу связаться с твоим мужем?       Юй едко усмехнулась, рот ее неестественно сложился в улыбку, глаза оставались все такими же равнодушными к чужой утрате.       — Ты уже столько раз пытался уговорить отпустить, — она запнулась, не произнося имя сына вслух.       Это пауза резанула Сиченю по уху, разозлив пуще прежнего — Цзян Чэн был жив и заслуживал того, чтобы его имя произносилось наравне с остальными. Вся эта картонная осторожность, бережливость как бы чего ни того угнетала его, выворачивая кости в теле.       — Когда ты перестал появляться — я испытала облегчение, решила, что ты смог это пережить, — Юй побледнела и ее подведенные румянами скулы выделились острее.       Это Сиченю доставило удовольствие — все-таки немного женщина страдала из-за того, что ее сын был неоправданно заперт. Его мольбы, обращенные к Фэнмяну были как пощечина для ее бездействия. И вместе с тем несгораемая надежда, что Сиченю удастся добиться освобождения для сына.       Он учуял странный лесистый аромат аниса — страх — и поглядел на мать Цзян Чэна, гадая: боится ли женщина его или того, что муж опять ускользал от нее? Ведь посеянное Сиченем сомнение даже не требовалось в уходе — слишком благодатная почва для такой рассады.       — А я испытал разочарование из-за того, как вы легко сдались, зная кто истинный виновник.       Неконтролируемо, Юй дернула плечом, точно сбрасывала чью-то руку. Сичень слышал исходящий от нее металлический дух амбиций и голодный до власти голос. Женщина любила и ненавидела своего мужа с равнозначной для обоих этих эмоциональных окрасов силой. И тоже самое она испытывала по отношению к себе за то, что воспользовалась моментом, извлекая пользу для себя из горя от потери сразу обоих детей и привязав этим к себе Фэнмяня. Ей все время приходилось подавлять себя, оставаться в тени, покорятся там, где она могла высоко поднять голову и развернуться в полный рост. Было унизительно уступать мужу и терпеть насмешки по поводу бастарда, неизменно звучащие за ее спиной.       Было бы ей легче, если бы умер сын, а не дочь? Возможно, — подумал Сичень. Но умерла именно Яньли, оставшись на груди матери, незаживающей сочащейся гноем раной. И именно туда надавил Сичень, запуская пальцы глубоко в плоть.       — Стоила она того?       То, что прочла в его глазах женщина, ударило ее наотмашь. Она с мучительностью прикрыла глаза и предстала перед Сиченем в истинном облике — разломанная, пустая, затертая. Одни руины для вида прикрытые оболочкой. Не умеющая жить по-другому, не знающая счастья любви, не познавшая преданной верности и спокойного огня возле семейного очага.       Теперь, когда Сичень выложил перед ней карты на стол, она знала, что ее брак, за который она так отчаянно цеплялась, был под угрозой. Стоит Сиченю открыть рот и рассказать о том, что все это время она знала правду о настоящем убийце, позволяя сыну прозябать в заточении, Фэнмянь разгневается до сотрясения земли.       Она подтянула скрюченные пальцы к горлу и сжала руку, выглянув на Сиченя испепеляющим взглядом.       — Если ты найдешь его — не показывайтесь мне на глаза. Никогда.       Сичень тут же отбросил всякое притворство.       — Разумеется, так и задумано, — ответил он на ее бескомпромиссную просьбу.       Женщина покачнулась, словно тонкое деревце на голом ветру, опустила руку — сумочка звякнув тонкой цепочкой, скатилась в ее ладонь. Ничего не сказав — а какие могли быть тут слова? — Юй Цзыюань с продернутым в спину стержнем и упрямо поднятой головой, прошла сквозь вращающиеся двери.       Сичень проводил ее взглядом и, подбросив на ладони яблоко, развернулся, мысленно вычеркивая имя женщины из своего списка. Напуганная и разозленная его комментариями, она будет искать Фэнмяня, чтобы удержать его подле себя, оберегая свой грязный секрет, как всегда занятая спасением брака. Но сколько бы Цзыюань не искала мужа — она его не найдет — Сичень об этом позаботился в первую очередь.       Он улыбнулся — все прошло легко — и спрятал яблоко, наполненное раздором, в карман брюк. В другом кармане погладил большим пальцем острый край короны фигуры короля. Он прищурился на заливающее улицу солнце и вдохнул сладкий аромат гибискуса, высаженный в клумбах возле высотки и расцветший от его близкого присутствия. Не будь Сичень так занят, подстегиваемый временем, он бы остановился и насладился, вдыхая полной грудью. Но мойры, редко покидающие свое укрытие на горе, должны были прийти к Гермесу с новым посланием. И Сиченю следовало быть там во время его озвучивания.