Ты - музыка для моего сердца. Песня, что звучит, не умолкая.

Любовь — дитя иллюзии и одновременно мать разочарования.

Промозглый, вязкий и звенящий холод окутывал колкими, предательскими мурашками тело Аси. Наступившая тишина, неприятная, давящая, легла острым и тяжёлым камнем на её сердце. Взгляд Алаза, блуждающий сверху-вниз, отныне не казался ей уверенным и плотоядным. Мгновенная отрешённость и рассеянность как будто заполнила изнутри не только их обоих, но и проникла куда выше. Расползлась едким веществом, оставила влажные и скользкие следы в тех местах, в которых, как казалось, Аси и Алаз были более уязвимы. — На самом деле, — внезапно начал Алаз, — я хотел извиниться. Аси подняла на него глаза, нахмурилась, но прекрасно поняла, о чём он будет говорить. В этот момент она переживала. Сильно переживала: кусала губы, раздирала кожу на руках, а он всё это видел. — Я поступал с тобой несправедливо, Аси. — Продолжил он, пытаясь унять глубокий страх, заключающийся в опасении совершения очередной ошибки. — Ранил, причинил боль, но сделал это вовсе не специально. Той ночью, — запнулся, полной грудью вдыхая тёплый, комнатный воздух, — я пришёл не потому, что нуждался в алиби или в твоём участии в сокрытии моего чудовищного поступка, Аси… На лице Алаза появилось выражение такого глубокого отчаяния, что она вновь ощутила волнение — не потому, что переживала из-за сказанных слов, а потому, что отчаяние делало его в несколько раз красивее, придавало ему выражение той беспомощности, которую Аси так не любила. — Алаз, — прошептала она, чувствуя, как в бешеном ритме бьются в унисон их сердца, — я… Он не дал ей договорить. Буквально насильно заставил замолчать, прикоснувшись тонкими пальцами к губам. — Помолчи. — Промолвил он, не сдвинувшись с места. Пальцы по-прежнему покоились на её губах, а в глазах Алаза море из берегов выходило: неутомимо, неприкаянно, как на вулкане. — Помолчи, Аси. Я до последнего боялся, — с трудом признаётся он, — ты даже представить себе не можешь, как сильно я мучился от переживаний и угрызений совести. «А разве она у тебя есть, бессовестный?» — хочет спросить сам у себя Алаз. — Ты — самый искренний человек, которого я когда-либо встречал, бунтарка. — Улыбается он, а в уголках глаз скапливаются слёзы. Ему нельзя плакать. По крайней мере, не здесь и не сейчас. — Герой. Ты — самый настоящий герой, который своей лаской и заботой все эти годы окружал… идиотов. — Хотел выразиться грубее, но пришлось сдержаться. — Разве есть добродушнее человек, Аси? Ты можешь быть суровой, боевой, дерзкой, но я вижу в тебе то, что не видят многие другие. Ты, Аси, самый настоящий луч света в кромешной тьме. По щеке потекла слеза. Эта маленькая, хрупкая слеза стала причиной наводнения: Аси до крови прикусывала нижнюю губу, но успокоиться никак не могла. Слёзы текли беспощадно, беспрерывно, с такой ненавистью к самой себе, что Аси готова была разорвать своё сердце в клочья. — Но, — продолжил Алаз, ведя борьбу внутри себя: хотелось обнять её, прижать к себе, смахнуть эти проклятые слёзы и пообещать, что отныне плакать она не будет, но прекрасно знал, что обещать такое он не может, — я — это та самая кромешная тьма, Аси. И однажды эта тьма уничтожит твой свет. Она громко всхлипывает, прикрывая рукой опухшие, налитые донельзя бордовым цветом глаза. — Я не достоин тебя, бунтарка. А Аси хочет кричать, что среди самых достойных не найдётся прекраснее человека, чем Алаз Сойсалан. И пусть он будет грубым, порой несправедливым, но будет тем, кого отчаянно требует разбитое вдребезги сердце. — Не злись, ладно? — Хочет по-свойски коснуться её плеча, но рука замирает в нескольких сантиметрах от обнажённого участка тела. — Хотя, — горько ухмыляется, — можешь проклинать, Аси. Но только не плачь, я тебя умоляю… — Ты, — отчаянно делает шаг назад, — ты пришёл ко мне с цветами и этой…звездой, чтобы извиниться, Алаз? — Спрашивает Аси, вытирая последние слёзы. — А теперь говоришь о том, что не достоин? — С груди вырывается истеричный смех, вновь перерождающийся в непрерывный поток дряхлости, ненавистной беспомощности и тяги к безжизненной апатии. — Аси… — Я действительно пожалела о том, что провела с тобой ещё одну ночь, разделила постель и пыталась забыться. — Чувствует, как всё горит внутри, лишая её последней надежды, на которую так сильно уповал Алаз. — Проваливай. Жестом руки указывает ему на входную дверь, а сама прячет взгляд. Больно. Очень больно. — Аси, пожалуйста… — Проваливай, я сказала! И он действительно уходит. А она, не стесняясь, продолжает горько плакать, опираясь на хрупкую дверь. Алаз слышит эти громкие всхлипы, которые, словно ударная волна, бьют его в самые уязвимые места. «Будь всё проклято!» — рычит он, а в следующую секунду со всей силы бьёт по машине, оставляя на ней грубую вмятину. Но этот удар — нечто, по сравнению с тем, какой удар он нанёс собственными руками и ей, и себе. Боль, в которой нет границ, которую нельзя никак передать, в которой нет слов. Она пустая, безжизненная, немилосердная. Но Алаз бы точно скончался в муках, если бы знал, что Аси так сильно хотела ему сказать… — Алаз, — прошептала она, чувствуя, как в бешеном ритме бьются в унисон их сердца, — я… «Люблю. Я тебя люблю». Именно это хотела тогда добавить Аси, но так и не смогла. Алые розы завяли, лепестки нещадно опали, а в сердце образовалась ветвистая трещина, которую теперь не заклеишь простым пластырем.

***

Аси никогда не была бесхарактерной и бесцветной. Скорее, её характер был сладким, словно сахар, но даже в нём можно было почувствовать мелкие крупинки измельчённого стекла. Тяжёлое детство ребёнка, брошенного на произвол судьбы, и участь, которую, как бремя, тащила на себе маленькая Аси, скитающаяся по тёмным улицам Стамбула, в поиске еды и жилья — всё это накапливалось в её сердце годами. И ей всегда хотелось задать один единственный вопрос: «Разве смогу любить?» Как оказалось, даже разрушенная и сломленная по частям Аси, никогда не верящая во взаимную любовь, светлые чувства и притяжение между людьми, могла любить. Она думала о Алазе каждую минуту. А каждая секунда весила сотню грамм. Они не виделись с прошлых выходных. Цветы, одиноко стоявшие в стареньком ведре, уже почти завяли. Каждое утро она собирала опавшие лепестки, бережно складывала их в небольшой конверт из белоснежной бумаги, который сделала собственными руками с помощью ножниц и клея. Время от времени могла сесть посреди комнаты, глубоким взглядом гипнотизируя букет. О чём думала? Сама не знает. Точнее, не помнит. Будто бы находилась в бесконечном пространстве, где каждый прожитый момент — это плод безумного воображения. Накрывшись плотным, зимним одеялом, она хотела не только согреться, но и спрятаться от нерушимого, несправедливого мира. С Аси и в самом деле творилось что-то странное, необыкновенное. Перед глазами всплывал образ Алаза, его скромная, но нежная улыбка, сверкающие глаза, и тёплые объятия в момент, когда он подарил ей… Чёрт, Алаз Сойсалан подарил ей звезду. Самую настоящую, яркую, массивную и блестящую звезду, которая зажигалась на небе по ночам. Аси ничего не понимала в звёздах, но несмотря на слова Алаза, которые ранили её глубоко и сильно, она выходила на улицу и поднимала глаза к чёрному небосклону, а сама задумывалась: «Какая из них моя?». Было невероятное чувство, что в этом ошеломляющем подарке поместилась вся суть их отношений взаимоотношений, которые, увы, зачастую были наполнены наводящей болью. Аси казалось, что прошедшая неделя длилась сотню лет. Долгие, бесконечные дни сменялись такими же затяжными и безмерными ночами. Жизнь стала однотипной, до жути постоянной и неизменной. Выступления больше не доставляли удовольствия, наоборот, каждая репетиция давалась с трудом, а вторник уже давно не являлся любимым днём недели. Из сонной и мрачной апатии её нежданно-негаданно вытянула Чагла. Заявилась на пороге её дома поздним вечером в холодную и дождливую пятницу, переминалась с ноги на ногу, сжимая в правой руке большой зонт. — Тебе телефон для чего? — С ходу начала Чагла, войдя в дом. С кожаного плаща стекали мерцающие капли дождя, а ноги и вовсе промокли до мелкой дрожи. — Прости, — сипло ответила Аси, протягивая той светлый кардиган и новые тапочки, — слишком крепко спала, видимо. Не услышала. — Ладно, с этим потом разберёмся. — Махнула рукой, без замедления усаживаясь на диван, как можно поудобнее. — Ну, рассказывай. Чагла, закинув ногу на ногу, испытующе посмотрела на Аси. Разумеется, специалистом по любви она уж точно не была, но кое-что в этом да понимала. — Прости? — Спросила Аси, хмурясь. Неужто Алаз что-то разболтал? — Ну, — пожала плечами она, — что там между вами произошло? Только не говори, что ничего, пожалуйста. Чтобы что-то произошло, необходимо было наличие того самого что-то. А Аси, словно наивная дура, мало того, что переспала с Алазом, так ещё и за цветами его всю неделю ухаживала. — Ничего такого, из-за чего тебе пришлось бы приходить сюда в такую погоду. — Спокойно ответила ей она, переводя свой взгляд на открытое окно. — Алаз не ночует дома уже третьи сутки. — Судя по всему, дело было куда хуже, чем себе представляла Чагла. Одним специалистом по любви тут не обойтись. Нужна целая толпа врачей, психологов и санитаров. Аси же её ответ несколько смутил. Столь вольная и бесцеремонная девушка вмиг изменилась в лице: то ли сильнее побледнела, то ли ответить что-то захотела. — Мама беспокоится, — продолжила она, не сводя глаз с Аси, — отправила меня сначала к его друзьям, а затем и к тебе. Но, как оказалось, его болваны-друзья тут никоим образом не виноваты. Ещё раз, — увереннее произнесла Чагла, — что случилось между вами? — Между нами ничего нет, — ответила Аси. Чагла удивленно подняла глаза. — Вот что случилось. Она хотела погрузиться в длинный рассказ о событиях, произошедших мгновенно, тотчас и разом. Всей душой желала поведать, высказаться о том, что же на самом деле произошло и к чему всё привело. Первым шагом к трагичной кульминации стала… Да, встреча. Их первая встреча, которая, как казалось ранее, ничего не значила ни для Алаза, ни для Аси. Он — брат человека, в которого она влюблена с ранних лет, а она для него — девушка, которая никогда бы не была в его вкусе, если бы не… Впрочем, никогда не говори никогда. Вторым шагом, разумеется, стал тот томный и спонтанный поцелуй у больницы. Аси бы ни за что на свете не полезла целоваться с кем-то, а уж тем более с Алазом. Но и об этом не стоило зарекаться. А дальше всё как по-писаному. Он поддержал её после роковой и скоропостижной смерти Умута, позволил себе впервые показаться со светлой стороны, которая на деле затмила тёмную. И с тех пор безумная Аси засыпает и просыпается с мыслями о Алазе. Он преследует её повсюду: во снах, наяву, в фантазиях и помыслах. Почему безумная? Да потому, что тому, кто в своём уме, вряд ли будет сниться Алаз Сойсалан. И, как правило, в любом сне главное — вовремя проснуться. Вот только Аси вовсе не хочет просыпаться. Она по-прежнему хочет забыться: улететь одинокой птицей, а быть может распуститься забытым цветком в пустыне, который однажды поможет найти дорогу заблудившемуся страннику. Вот только тот самый скиталец — это Алаз. Он плутает в её сердце, выворачивает душу наизнанку, а ведь Аси — это буквально пустыня Атакама, напрочь высохшая из-за жаркой, губительной температурной инверсии. И среди этого знойного пекла она чувствовала лишь то, что сложно объяснить словами — то, что можно было понять, только испытав на собственной шкуре. Аси была чрезвычайно зверски влюблена в Алаза. И вряд ли бы она смогла отрицать это дальше, если бы не его слова, так сильно ранившие её. Злости не было, не было грусти и разочарований — только пульсирующая боль, проникающая в каждые клетки её тела. Аси и в самом деле хотела признаться ему. Она впервые в своей жизни едва ли не произнесла слова, которые одновременно заставляли жить, и умирать медленной смертью. Три простых слова, фактически являющиеся главной проблемой всех людей. Обычное «я тебя люблю» — и жизнь Аси похожа на ад, а она, разорванная по частям суровыми реалиями любви, горит адским пламенем. А всё просто потому, что однажды Алаз зажёг в пустыне сокрушительный и бушующий костёр, который теперь не потушить ни водой, ни песком. Тлеть, сгорать, воспламеняться. — Слушай, — вновь начала Чагла, усаживаясь возле Аси, — я узнаю Алаза. Это вполне в его духе: сначала натворить паршивых дел, а затем сбежать, как трус. Но, — замолчала она, задумываясь о том, стоит ли ей вообще продолжать этот диалог, — наверное, будет неправильно, если я сейчас начну рассказывать о том, как сильно влюблен в тебя Алаз, на что он способен ради любви, и вообще какой он на самом деле. Быть может, ты сама всё это видишь, Аси. «Или делаешь вид, что не видишь». — задумывается Чагла, осознавая, что эти двое — слепые котята, которые наощупь ищут дорогу домой. Вот только в случае Аси и Алаза дом — это та самая любовь, которая вывернула их наизнанку, выпотрошила изнутри, заставила страдать, проклиная собственные чувства. — Я не хочу об этом больше говорить. — Отозвалась Аси, а затем, как ни в чём не бывало, смахнула маленькие слезинки и неуверенно, но резче посмотрела на Чаглу. — Налить тебе чаю? — На самом деле, — поджав губы, произнесла она, — я пришла не только из-за Алаза. У Толги завтра день рождения, в баре планируется вечеринка. Отказы, конечно же, не принимаются. Пойдёшь со мной, иначе одна я Руйю не смогу развеселить. — Развеселить? — Нахмурилась Аси, вновь присаживаясь рядом. — А у них что случилось? — Не знаю, — пожала плечами она, — мне никто ничего не рассказывает. Только и делаю, что бегаю по кругу, выясняя, кто кому сердце разбил. — Он искренне любит её, поэтому не думаю, что между ними могло произойти что-то серьёзное. — Грустно улыбнулась Аси, вспоминая, как Яман всегда отзывается о Руйе. — Тем не менее, пойти и повеселиться обязаны все. Будь готова завтра к шести, мы за тобой заедем. Чагла начала торопливо собираться, от чая в очередной раз отказалась, сославшись на то, что его она вовсе не любит. — Тогда до завтра. — Аси осторожно обняла её, а сама не могла осознать тот факт, что их взаимоотношения отныне наполнены заботой, дружелюбием и неким сочувствием. Изначально девушка показалась ей не только избалованной, но и высокомерной. Они росли в разном обществе: одна никогда не знала бед, любые желания и прихоти исполнялись по щелчку пальцев, а другая лишь пыталась выжить в игре, которая называлась — жестокая, несправедливая жизнь. Но, несмотря на такую разницу, каждая готова была оказать поддержку другой, позабыв о собственных проблемах. Когда-то Аси и не могла мечтать о таком, а сейчас же — это было её реальностью. — До завтра! — Помахав рукой в ответ, Чагла скрылась среди тёмных, дождливых улиц трущоб Стамбула.

***

Аси с самого детства не любит все эти пресные и тусклые атрибуты, олицетворяющие женственность и субтильность. Ей не нравится зализывать и подкручивать и без того вьющиеся волосы, цеплять на тёмные пряди сверкающие украшения, а затем крутиться у зеркала. Она не любит шёлковые платья с тонкими бретелями, экстравагантные и вызывающие образы, изящные и солидные комплекты из драгоценных камней, на которые она уже успела насмотреться в доме Сойсаланов. Аси терпеть не может кружевное бельё, на которое сегодняшним днём пялилась через витрину магазина, её раздражает всё то, что одушевляет и воплощает в себе женское очарование и хрупкость, которая всегда была для неё чужда. Аси — девушка, красота которой не лежит на поверхности, не является всемирным достоянием и не всегда открыта для диковинных глаз. Она не наполнена обольстительностью, утончённостью и заманчивой изысканностью. Вероятно, красота — это понятие субъективное, именно поэтому в глазах определённого человека и Аси будет неотразимой до колких мурашек, гулкого и отчаянного биения сердца и медленной смерти, которая обрушится на человека, который сможет полюбить её. Или уже смог. Впрочем-то, красоту необходимо уметь видеть, слышать сквозь гул чужих голосов, замечать в разрозненной толпе. И, к счастью, на это способны чуткие люди, у которых прекрасна душа от большого и преданного сердца. Суетливая и удручающая жизнь обязала не думать о себе, заботиться о тех, кто нуждается в ласке и теплоте. Аси, как казалось людям, знающим её только в лицо, имела непоколебимую стойкость и силу, но никогда не обладала качествами, присущими исключительно женщинам. С виду она представляла из себя дикую, неделикатную и неотёсанную девчонку, не наделённую благоразумными и рассудительными качествами. «Ты — самый искренний человек, которого я когда-либо встречал, бунтарка» — говорил ей Алаз, а Аси сама не верила. Будто бы все эти слова он посвящал кому-то другому, незнакомому и безвестному. Говорят, что каждая душа приходит в этот мир реализовать себя как личность, а не жертвовать собой ради другого. И как бы печально это не звучало, но Аси привыкла не щадить себя, приносить собственное я буквально в дар. Латинская пословица гласит: «Светя другим, сгораю сам». Аси давно потухла, как тонкая спичка. Сгорела, словно одинокая свеча у открытого окна. А всё потому, что самопожертвование — страсть настолько всепоглощающая, что по сравнению с ней даже голод и вожделение — безделка. Но разве объяснишь, почему люди, не умеющие плавать, бросаются с моста за утопающим? Наверное, в её случае это можно было объяснить отсутствием беззаботного и безмятежного детства. Той поры, которая формирует из человека настоящую личность, учит ровно стоять на ногах, не падая и не спотыкаясь. Мы учимся любить, учимся быть добрыми и сострадательными, но всё это — это заслуга того самого детства, которое у неё отняли. И ведь в детстве всё по-другому: краски чище, ярче, небо кажется таким тихим и несмелым, что жизнь будто бы останавливается на короткий миг, в детстве и любовь может быть только одной… И, увы, только навсегда. Аси часто любила размышлять, замыкаться в себе, чтобы найти некие отголоски прошлого у себя внутри, ибо тайна человеческой души зачастую заключена в психических драмах детства. Думала, что докопавшись до этих драм, исцеление сиюминутно придёт. Но всё оказалось куда сложнее. Каверзно. Непросто. И темно. Так темно, что света не было видно даже в конце длинного тоннеля.

***

В баре Толги сегодняшним вечером было неспокойно: нескончаемый поток молодёжи, чьи-то громкие возгласы, смех, шум бокалов и громкая музыка. Аси томительно, но покорно ждала Чаглу, которая с минуты на минуту должна была подъехать на вечеринку, посвящённую дню рождения хозяина бара. Сам Толга заехал за Аси вечером. Всю дорогу рассказывал о том, как не любит праздники с самого детства, но раз в год, стабильно, вынужден собирать всех своих друзей вместе. В свою очередь, она вовсе не слушала его нескончаемый шквал болтовни, который воспринимала как дружескую беседу. Последняя неделя выдалась для неё уж слишком тяжёлой, поэтому не было желания посещать чьи-то праздники, вести глупые разговоры, веселиться и пить. — Ты сегодня какая-то поникшая. — Заметил Толга, открывая перед её носом дверь автомобиля. — Всё хорошо? — Я не люблю такого рода мероприятия. — Отозвалась Аси, выходя из машины. Оглянулась по сторонам. Наконец, ливень перестал идти, выглянуло тусклое, но тёплое солнце. — И, если честно, я к ним и не привыкла. После того, как Яман нашёл свою семью, или семья нашла Ямана… Без разницы, в общем. После этого всего, жизнь закрутилась как-то слишком быстро. Мы не были готовы к этому всему. — А разве есть такой человек, который может быть готов к жизненным трудностям? — Улыбается он, заходя внутрь бара. — Не знаю, — пожимает плечами она, — может быть есть. — Вряд ли, Аси. По крайней мере, она бы точно хотела быть тем самым человеком, который не ломается пополам от игольчатой и сверлящей боли, исходящей от жизненных трудностей. Остановившись у барной стойки, и неловко обернувшись по сторонам, Аси внезапно поняла, что оставила свою скромную сумку вместе с подарком для Толги в его машине. Парня, как назло, нигде не было видно. Минуя скопившуюся у входа толпу, Аси двинулась в сторону, каждую секунду оглядываясь вокруг. Блуждала до тех пор, пока случайно не сбила с ног одну из официанток. — Прошу прошения! — Поднимая руки в примирительном жесте, произнесла Аси. — Я искала Толгу, ты не видела его? — Всё нормально, — улыбнулась девушка, поглядывая на Аси снизу-вверх, — он вышел во двор. Но попросил, чтобы мы… Она не успела договорить, ведь Аси мигом рванула на улицу. — Готовились к твоему выступлению. — Продолжила девушка, поджимая губы. — Но, судя по всему, оно откладывается. Безжалостный и влажный ветер ударил в лицо, едва ли не сбивая её с ног. Солнце больше не грело, а лучи становились всё бледнее и бледнее. Неистовая зима свирепствовала, буйствовала, не жалея никого. Толгу Аси заметила поодаль от машины, он любезно улыбался, а в руках у него была как раз-таки её сумка. — Толга! — Окликнула его она, стараясь произнести имя как можно громче. Аси, несмотря на промозглый ветер и отсутствие верхней одежды, двинулась к нему на встречу, но буквально в двух шагах застыла на месте. С соседней машины навстречу вышел Алаз, а с ним девушка. Уже знакомая ей девушка. Аси показалось, что она перестала дышать. Едкий плющ обвил её лёгкие, стиснул и сдавил, не позволяя сделать даже малейшее движение в их сторону. Она никогда в своей жизни не достигала такой вершины в эмоциях и так быстро не падала вниз, ударяясь об мокрую землю сегодняшней реальности. Это падание разорвало Аси на мелкие кусочки, окончательно обезоружило и, наконец, убило. — А, Аси, — обернулся Толга, улыбаясь, — твоя сумка. Держи. — Протягивает ей её, а саму Аси будто бы и в самом деле ударили чем-то тяжёлым по голове — обухом топора, а может быть и увесистым камнем, поднятым с земли. — Там, — тихо промолвила она, опуская глаза как можно ниже, — там твой подарок ещё. В машине. Сам тогда посмотришь… Я это, — запнулась она, чувствуя, как сейчас из груди вырвется шквал неуправляемых и противоречивых чувств, — я внутрь пойду. Надо ещё раз текст песни просмотреть. И Аси сбегает. Ноги сами будто бы несут её в место, где можно не бояться быть пойманной с поличным. Она не замечает взгляд Алаза, направленный ей в спину, его стреляющие глаза, которые едва ли не испепеляют Толгу и тот самый подарок, который он достаёт с заднего сидения своего автомобиля. Аси не понимает, что не она только что разбилась насмерть, но и Алаз, чьё сердце было подарено ей, погиб, ударяясь об жестокую реальность этого мира.

***

Несколько глотков ледяной воды помогают придти в себя. Аси уже давно ждут на сцене, музыканты периодически поторапливают её, оправдывая спешку тем, что некоторые посетители пришли сегодня именно ради неё. Но не может же Аси, напрочь разбитая и высохшая, вдохнуть полной грудью и выступить, выжав из себя последние силы. У неё ноги подкашиваются и руки немеют, заученный текст песни забывается, а голос будто бы пропадает. И всё из-за Алаза. Аси с трудом пытается понять, какого чёрта он вообще пришёл и почему с ней. Почему несколькими днями ранее нежно целовал, дарил тёплые объятия, а сегодняшним днём нанёс ей удар в спину? Она не хочет думать о нём, но мысли сами навязчиво лезут в голову. Аси устала. Так устала, что сил не остаётся ни на что. Обещает себе, что это выступление — это последний рывок, а дальше — тьма, которая поглотит её с концами. «Я — это та самая кромешная тьма, Аси. И однажды эта тьма уничтожит твой свет». Она вспоминает эти слова на ходу, но времени на раздумья уже не остаётся. В правой руке микрофон, а перед глазами — огромная толпа, жаждущая внимания. Аси в очередной раз проклинает Алаза, а затем замечает среди людей и его. С ней. Опять. Дарит ему тёплую улыбку, понимая, что вновь её песни будут посвящаться ему. Мелодия, которая на крыльях любви унесёт их обоих, а затем жестоко прикончит, вонзив в грудь кинжал, пропитанный ядом. Цветок последних надежд моего разбитого сердца распустился с твоим первым взглядом. И вновь где-то внутри скрывается дикий цветок, чьи корни дико и бездушно разрастаются при каждом мимолетном взгляде. Аси и Алаз действительно погибают мучительной смертью, ведь на губах по-прежнему застывает яд от тех томных и долгожданных поцелуев. Был только мечтой, но наша любовь обрела покой с твоим прикосновением. Мой мир был твоим прикосновением. Алаз точно знает, что есть фразы, остающиеся в голове, неотступно преследующие, подобно мелодиям, которые всё время звучат в ушах и настолько сладостны, что причиняют боль. Что же я буду делать без тебя, кому расскажу о своей беде? А Аси точно знает, что главная беда в её жизни — это он. Алаз Сойсалан. От тоски по тебе днём и ночью будет плакать моё разбитое сердце. Скажи же, что со мной станет без тебя, ангел мой? Она точно не станет жаловаться на своё разбитое сердце, ведь знает, что и его сердце разбито на тысячи мелких крупинок. А Алаз, говоря о своей безнадёжной любви, сможет залечить кровоточащую рану, которую нанёс собственными руками. Не увидев тебя всего один день, что придётся вынести моему сердцу? Быть может, ты вспомнишь ту ночь, когда луна улыбалась, глядя на нас… Аси готова убежать, спрятаться, скрыться, лишь бы не видеть карие глаза, которые каждый раз заставляют её умирать медленной смертью. Быть может, ты вспомнишь ту ночь, когда небосвод дарил все звёзды нам? Чтобы вспомнить — необходимо забыть все прожитые моменты вместе, а Алаз их никогда не забывал. Наоборот, хранил под замком, на дне Босфора, который обещал Аси смыть всю её боль. Ведь любовь уходит, когда два сердца разделяет море. Что же я буду делать без тебя, кому расскажу о своей беде? Аси была как корабль без якоря, уносимый куда-то штормом во тьму. Постоянно искала тихую гавань, а вместо этого снова и снова неслась навстречу новым неожиданностям любви. От тоски по тебе днём и ночью будет плакать моё разбитое сердце… И, наверное, тяжелей всего было то, что Аси не с кем было поделиться своими душевными муками, открыть душу, показать своё наболевшее, истерзанное сердце. Но был, есть и будет Алаз. Алаз, который сначала ранит, а затем залечит рану терпким поцелуем.

***

— Объяснишься? — Алаз внезапно появляется из-за угла, а Аси, вздрагивая, роняет на пол белоснежное блюдце. Медленно оборачивается на него, сводя брови к переносице. Алаз смотрит на неё с вызовом, натянутая улыбка давно потухла, но даже без тёплых эмоций Алаз по-прежнему согревал, но и смущал, вызывая незнакомое чувство, определённо похожее на стыд — чувство виновности что ли? — Прости? — Неуверенно спросила Аси, приближаясь почти вплотную. — Что и кому я должна объяснять, а Алаз? — Мне. — Твёрдо отвечает он, продолжая испепелять её взглядом. — Забытая сумка в машине этого придурка, — сморщившись от негодования, выругался Алаз, — ты сейчас серьёзно, Аси? — А я похожа на клоуна, брат Алаз? — Ни один мускул не дрогнул на её лице в этот момент. — Ты — определённо нет, — ответил он, отчеканив слова твёрдым голосом, — но Толга — это не тот человек, которому стоит доверять, Аси. — Ты об этом не беспокойся, Алаз. — Аси легко и непринуждённо улыбается, подходя ещё ближе. Но ведь куда ещё сильнее? — Я сама могу позаботиться о себе. Но на данный момент меня волнует лишь твоё присутствие здесь, рядом со мной. Разве ты не ушёл, оставив меня одну? Чего ты хочешь, Алаз? — Спрашивает Аси, заглядывая ему прямо в глаза. — Чего ты хочешь? Алаз долго, пристально, проницательно посмотрел на неё, как будто хотел прочесть в её глазах то, что она так и не смогла озвучить. Наступило неловкое молчание. Осторожно коснувшись её, одним прикосновением Алаз вызывает во всём теле тревожное томление и… страх? Он опускает взгляд, старается не смотреть на неё, держит голову неподвижно и смирно, а с глазами сторговаться не может, они упрямо и неуступчиво косятся в её сторону. — Тебя. — На выходе произносит Алаз, заправляя ей за ухо выбившуюся прядь чёрных, как смоль, волос. Аси дрожала и с замиранием сердца ловила каждые слова, срывавшиеся с уст Алаза. — Тогда забирай. — Прошептала она, всё сильнее и сильнее сокращая между ними расстояние. Любовь — восхитительный цветок, но требуется отвага, чтобы подойти и сорвать его на краю пропасти. И Алаз неспешно, но взволнованно и с неким азартом срывает его, бросая перед собой разменную монету любви — поцелуй. Он набрасывается на Аси жадно, хищно, ненасытно. Прикусывает её нижнюю губу, а их души встречаются между собой кончиками губ. Вновь кровь бурлит, пылает, а сердце разрывается. И когда затронуто это самое сердце, тело тоже жаждет прикосновений. А если часто прикасаться к телу, сердце тоже хочет любить.

Любовь — единственная страсть, которая оплачивается той же монетой, какую сама чеканит.

Стендаль