Это не любовная история, это история о любви.
Алаз был яро убеждён, что настоящая любовь может жить лишь только в сердце, а на языке — сплошная ложь. Он верил, что любовь — это не сон, не грёзы и не миражи. Любовь — подаренные звёзды и посвящённые стихи, его любовь — это «люблю» в пылающей груди и поцелуй, наполненный частичкой лунного сияния в ночной темноте. Однажды он прочитал, что залечить рану любви способен лишь тот, кто её когда-то нанёс. Алаз не осознавал эти слова, они были непонятны, чересчур скудоумны, и, по его мнению, не несли в себе никакой потенциальной и конкретной пользы. Одним словом, не было в его сердце тех чувств, которые помогли бы в полной мере почувствовать на собственной шкуре то самое тихое и нежное люблю. Однако, некое волнение в груди указывало на то, что всё же что-то есть. Алаз и Руйя буквально выросли вместе: в одной песочнице, в соседних домах и на глазах у друг друга. С самого раннего детства он считал её причиной своей улыбки, раннего пробуждения и стремления как можно быстрее выбежать на улицу, дабы провести весь день вместе под солнцем. Они росли, развивались, становились личностями, но Алаз по-прежнему готов был дать голову наотрез, что в его сердце определённо живут чувства к ней. Просто что-то мешает им вырваться наружу. В свою очередь, Руйя всегда старалась обходиться с ним деликатно, вежливо, порой даже проявляла заботу, в которой нуждался юный Алаз. Но он никогда не замечал блеска в её глазах. Пытался разглядеть хотя бы незначительные, маленькие намёки, давшие бы ему толчок для дальнейших***
Поздним вечером на набережной было невообразимо холодно. Пахло затяжным и колким дождём. Глухо, смутно, нервно. Алаз, уклонившись от проезжей части, скитался по причалу, с которого отплывала компания шумных туристов. Смотрел себе под ноги, напевая под нос занудливую мелодию, которая время от времени эхом отдавалась в пульсирующей голове. Периодически пробегал резкий порыв ветра, он раскрепощался, сбрасывал свой гнёт, разрывал цепи и, как казалось Алазу, обретал свободу на тёмных улицах Стамбула. На поднебесье зажигались первые сверкающие звёзды, отражающие всю красоту ненавистного мира. А в сердце Алаза по-прежнему зарождалось чувство жалкой и откровенной беспомощности. Стрелка приближалась к восьми часам, и наконец, Алаз опомнился, что с минуты на минуту начнётся её выступление. Но теперь в мыслях стоял совершенно животрепещущий и наводящий вопрос. А стоит ли ему ехать? Стоит ли наблюдать за Аси пристально, скрытно, а затем отводить взгляд, когда её глаза начинают напряжённо разглядывать его пепельно-землистое лицо? У Алаза разум упрямо выставляет границы, что никоим образом пересекать нельзя. Ну а что такое разум, когда сердце отчаянно требует любви? Холодный ветер, как острые шипы, сотнями острых кинжалов пронзает продрогшее тело. И Алаз безумен как этот ветер, как безумен каждый, кто однажды открыл для себя бескорыстную и хрупкую любовь. И он решается. Быстрым шагом направляется к своей машине, по пути стягивая с себя мокрое пальто. У него есть пятнадцать минут. Пятнадцать минут, чтобы успеть доехать, но не сойти с ума от жажды пылкости и трепетной страсти.***
Минуя пьяную толпу, Алаз незаметно подбирается к лестнице, ведущей в небольшую каморку у запасного выхода. Оглядывается по сторонам, будто бы он — это преступник, пойманный на месте преступления. Но, если задуматься всерьёз, возможно, что так оно и есть. Подходит вплотную к приоткрытой двери, осторожно заглядывая внутрь. Аси сидит к нему спиной, нежными руками перебирает огромное количество разных колбочек с косметикой, то и делая, что рассматривая каждую. Кажется, что Алаз вмиг перестаёт дышать. То ли кислород заканчивается, то ли жизненно важные органы отныне не функционируют. Ему хочется задать себе вопрос: «Что ты делаешь, Алаз?». Разве правильно украдкой наблюдать за девушкой, скрывшись за дверью? Правильно ли молчать о своих чувствах, в то время как душа отчаянно требует жарких поцелуев и невесомых прикосновений её ласковых рук? Неправильно. Всё это — до жути неправильно, но он ничего не может поделать с собой. Боится собственных мыслей, непреодолимого влечения и воли испробовать её на смак вновь. Алаз был сумасшедшим, но эта чокнутая девушка сделала его до боли безумным. У него челюсть от злости сводит, когда он замечает Толгу возле неё. Только слепой не заметит, как этот кретин, ранее называвшийся его другом, любезно крутится вокруг Аси. То улыбнётся до посинения, то внезапно угостит её чем-нибудь крепким. Алаз ведь не совсем дурак. Быть может, совсем чуть-чуть. Но мгновенно понимает, для чего Толга это делает. Вот только Алаз не привык делиться тем, что уже заведомо принадлежит ему. И если битвы не миновать, он готов биться до последней капли крови. Спускается вниз, кивая в знак приветствия бармену. Тот, улыбаясь, ставит на край стола янтарную жидкость, но Алаз понимает, что ещё чуть-чуть и он точно перестанет быть человеком. — Налей простой воды. — Просит он, разминая шею. Спать теперь вовсе не хочется, но он осознаёт, что так продолжаться больше не может. Если мать заметит его состояние, сразу же отправит на лечение в клинику. Чьи-то тонкие пальцы касаются его плеч, и Алаз невольно вздрагивает. Противно. Лениво оборачивается, а копна рыжих волос сразу же бросается в глаза. Ведь только её ему не хватало. — Привет. — Девушка ободряюще улыбается, кладя свои руки на плечи Алаза, будто бы они — это давние знакомые, яро доверяющие друг другу. Видимо, по его глазам можно прочитать хаотичные мысли, ибо девушка моментально прячет руки за спину. — Как дела? — Садится на барный стул, закидывая ногу на ногу. Знала бы она, как ему плевать на эту короткую юбку и яркие глаза. — Нормально. — Алазу вовсе не хочется обижать её, поэтому приходится стиснуть зубы, дабы не ляпнуть лишнего. Жестом руки просит бармена налить ему что-нибудь крепкое, ведь без алкоголя ему теперь точно не справиться. На сцене суетятся музыканты, свет медленно гаснет, а затем он замечает, как по лестнице спускается Аси. А следом за ней Толга. Алаз, грязно выругавшись, скрывается в шумной толпе, позабыв о брошенном на столе портмоне и девушке, которая отчаянно пытается завоевать его сердце, принадлежавшее только Аси. Он сразу узнаёт уже знакомую мелодию, плавно переходящую в щемящую боль. Алаз опускает глаза, хочет сбежать, но ноги будто бы врастают в пол. Когда вижу я тебя, почему же немею? Поблеклые губы приоткрываются, а медный и вздрагивающий голос уносит Алаза куда-то далеко. Туда, где нет страха потерять её, расстроить или обидеть. Когда вижу я тебя, розы в моих руках вянут. Он боится поднять взгляд, боится, что если посмотрит, больше не сможет уйти. Когда вижу я тебя, моё сердце останавливается, Когда смотрю в твои глаза — я самый счастливый человек на планете. Голос Аси сдавленно дрожит, а ноги подкашиваются. А Алаз, проклиная себя, всё же возвращается к барной стойке. Будь что будет. Не молчи, сердце, расскажи, давай же, сердце, мне расскажи, Мою любовь любимому, мою печаль любимому, Давай же расскажи, как я его люблю, Давай же расскажи, что вижу я его во снах. Он смотрит прямиком на неё, иногда крепко-крепко зажмуривая глаза. Возможно, что это всё-таки чудесный, но такой кошмарный сон Алаза, который пытается свести его с ума. Но музыка, будто бы специально подобранная ею, ощущается им как целым миром из чувств, ярких цветов в весеннем букете, застывшем в её руках. Давай же, расскажи о моих бессонных ночах, Давай же… расскажи. Аси делится с ним своей историей, открывает ему свой внутренний мир, обнажая душу. Когда вижу я тебя, меня охватывает пламя. А Алаз давно горит. Горит изнутри, снаружи, но всё никак не сгорит дотла. Когда вижу я тебя, моё сердце пылает, Когда вижу я тебя, оживают воспоминания, Когда вижу я тебя, время останавливается.***
Улица встречает его мокрым асфальтом, скопившейся грязью в цветочных клумбах у бара, и звенящей тишиной. Алкоголь давно выветрился, осталось лишь горькое, обжигающее послевкусие во рту. Алаз замечает смутный девичий силуэт вдалеке, а присматриваясь, сразу же узнаёт Аси. Она слегка покачивается, одной рукой застёгивает тонкий пиджак, а другой пытается схватиться за лестничные перила. Видимо, у неё тоже спиртной марафон. — Почему Толга оставил тебя в таком состоянии? Аси вновь покачивается, а в следующую секунду едва ли не летит на свидание с грязным асфальтом. Алаз, сам того не ожидая, ловко подхватывает её, прижимая как можно сильнее к груди. — А что, — прибавляет Аси, делая вид, будто размышляет, — надо было чтобы он меня до дома подбросил, брат Алаз? Алазу так и хочется ответить, что братом он ей никоим образом не является, а уж после проведённой вместе ночи — железное нет. Снимает с себя высохшее пальто, попутно разглядывая голые ноги Аси. Укутывает её в него, не позволяя вырваться из крепких недообъятий. — Хотя бы не оставлять тебя настолько пьяную одну. — Будто бы свирепо рычит он, но на самом деле лишь переживает. — Пошли, давай. Аси хмурится, совершает жалкую попытку бегства, но от Алаза ещё никто не уходил так самовольно и драматично. — Куда я могу пойти с тобой, Алаз? — Спрашивает она, повисая в его крепких руках. По-детски поднимает глаза к небу, то ли улыбаясь, то ли ухмыляясь. — Ты знаешь как называется эта звезда? Это не тот вопрос, который он ожидал от неё услышать. Алаз тяжело вздыхает, отрицательно качает головой и понимает, что ночь определённо будет весёлой. — Не знаю, Аси. Она вновь хмурится, а затем переводит взгляд на соседнюю звезду, более массивную и яркую. Вот только у Алаза единица по астрономии была. — А эту? Алаз навлёк на себя самую настоящую беду, когда повстречал Аси. Иначе и сказать нельзя было. С каждым днём эта девушка открывается ему с разных сторон: сначала показывает себя сердобольной и милостивой, а затем суровой и ригористной. Но ему нравится. Нравится до такой степени, что он готов проживать с ней сотни тысяч лет, но при этом ежедневно узнавать что-то новое и особенное. Алаз чувствует себя свободным, словно является перелётной птицей, покинувшей родные земли в холодные времена. — В честь тебя назвали, бунтарка. — Улыбается он, наблюдая за её реакцией. — Правда что ли? — Аси удивлённо хлопает глазами, а Алаз жалеет, что у него с собой нет камеры. Такое выражение лица обязательно надо было бы запечатлеть. — Конечно, — уверяет её, наигранно играя бровями, — разве я бы стал обманывать тебя? Потом даже найдём информацию, сама убедишься. А сейчас я отвезу тебя домой, Аси.***
Алаз обладал почти всеми недостатками и пороками, которые, словно жуткий и болезненный лишай, прилипают к людям, которые с самого рождения не испытывают никаких бед. Зачастую они удостоены всех прелестей этой жизни, в то время, как другие пытаются выжить среди хаоса и препятствий. Но всё-таки он, как травмированный в детстве ребёнок, ценил настоящую и искреннюю любовь. Поэтому когда Аси попросила остаться, а затем страстно прильнула к его обветренным губам, оставив на них безгрешный поцелуй, Алаз уже не мог остановиться. — Ты будешь жалеть, Аси. — Бросил он вновь, надеясь, что появится возможность вовремя прервать это безумие. — Хватит, — тихо произносит она, закрывая ладонью ему рот, — замолчи. И всё же Аси испытывала к Алазу безудержный и ненасытный интерес, смешанный с скрытым, но глубоким недоверием. Боялась, что он сбежит под утро, оставив её одну в постели. Страшилась, что снова услышит ненавистную, но не завершённую фразу: «Аси, та ночь…». А что та ночь? Аси посмотрела в глубь комнаты: кровать, в которой они лежали вместе, руки Алаза, прижимающие её как можно ближе к себе, а затем громкий удар двери… И совсем остывшая постель. Необходимо было стереть все воспоминания о той яркой, сумасшедшей ночи. Они оба знали, что поцеловавшись ещё хотя бы раз, обратной дороги уже не будет. Аси, напрочь пропахшая горьким алкоголем, готова была рискнуть. А жизнь Алаза всегда состояла из постоянного и необдуманного риска, ибо безопасность — по большей части предрассудок. В длительной перспективе избегать опасности не безопаснее, чем идти ей навстречу. Жизнь — либо дерзкое приключение, либо ничто. Всё на кону. Всегда. Чего ему стоили поцелуи с ней? Сердце, которое на протяжении всего существования было каменным и безжизненным, начинало медленно биться от любви. Алаз, привыкший заменять слова поцелуями, был не готов к тому, что с Аси всё было несколько иначе: в их соприкосновениях губами не было ни горя, ни чувства вины, ни смерти. Только жизнь — и ее хватало на всех. И он в неё — с головою, как в омут: азартно, жгуче, эмоционально и возбуждённо. На взводе, срывая с неё нижнее бельё, Алаз лихорадочно бился в смертельной агонии, ибо ждать больше не мог. Тонкие пальцы Аси вплетались в его волосы, оттягивали их назад, не причиняя никакой боли. Она пытливо заигрывала с ним своими хитрыми глазами, сдавливала свои руки на шее Алаза. Они оба лезли вон из кожи, чтобы сплести свои души во мраке собственных чувств. Опьянённые, жадно вдыхали аромат с непокорных и неприбранных волос, срывали голоса, но прекрасно понимали, что ночь — не бесконечна, а впереди — туманный рассвет, который впервые будет наполнен тонкими, изящными чувствами, которые отныне не получится скрыть. Алаз давно перестал считать поцелуи, следовавшие одни за другими. Целовал, ибо знал, что на лице Аси вот-вот дрогнет улыбка, которая непременно озарит весь свет. В комнате были открыты окна, занавески, выстиранные днями ранее, подавались беспощадным порывам ночного ветра, а обнажённые тела Аси и Алаза покрывались колкими мурашками. Но разве ветер был этому причиной? Быть может, что нескончаемый поток сладострастного наслаждения сводил с ума не только разум, но и сердце. Алаз был настолько нежным, что спустя несколько часов, перемешанная нежность, спутавшаяся с грубой и знойной бурей, окончательно свела с ума Аси уже в который раз за эту ночь. Она, словно померкшая звезда, обмякла в крепких руках Алаза, оставив далеко не последний поцелуй на его сухих губах. А он, обернувшись к окну, заметил первые блестящие лучи багрово-красного солнца, нещадно проникающие в комнату. Зарождался новый день, а предыдущая ночь настолько укоренилась в памяти и сердце, что даже спустя много лет она уж точно не будет навеки запечатана в небытие.***
Сквозь решётки, плотно прилегающие к окнам, можно было заметить толпу детей у грузовика с фруктами и овощами, пожилую женщину, доказывающую соседке свою правоту, и молодых парней, собирающих мусор с дороги. Алаз натягивал светлые брюки, стоя у двери в спальню Аси. Девушка по-прежнему спала, лишь иногда её правая рука подрагивала во сне, а губы бормотали тихие слова. Алаз, проснувшись часами ранее, долго лежал в тёплой постели, рассматривая бледное лицо Аси. Накручивал прядь её волос на указательный палец, вдыхал свежий аромат. Он знал, что выйдя сейчас на улицу, обязательно обернётся назад в надежде, что она не успеет проснуться до его прихода. Накинув пальто, и поцеловав Аси в лоб, Алаз покинул стамбульские трущобы, направляясь на другой конец города. В голове созревал волшебный план. Романтиком он никогда не был, но с недавних пор появлялось внезапное желание сделать что-то приятное для Аси. Он толком не знал, что она любит на завтрак, какие её любимые цветы, да и любит ли она их вообще. «Скорее, она ножи раскладные любит, чем букеты твои, Алаз» — именно об этом думал он, когда задумчиво витал в облаках, стоя у цветочного магазина на окраине города. Разумеется, возвращаться без подарка он не собирался. Приехал ведь уже. Аси ассоциировалась у него с бордовыми розами, которые когда-то росли в саду его матери. Да, те самые розы, шипы которых много лет назад впились в его кожу. Так было и с Аси. Красивая, роскошная, но до жути колючая. Поэтому ему оставалось лишь надеяться на то, что этот букет не полетит ему прямиком в лицо. Надежды Алаза не оправдались. Аси всё-таки проснулась раньше, чем он успел приехать. Входная дверь была заперта, и как бы он не пытался её дёргать, открыть не удавалось. — Что за привычка дверь сносить, Джесур?! — Послышался громкий голос Аси, а спустя минуту она стояла перед ним, закутанная в плед. — Это не Джесур, бунтарка. — На лице Алаза появилось выражение такого глубокого волнения, что и ей стало немного некомфортно. Аси увидела, как щёки Алаза порозовели от холода, а быть может и стеснения, а затем она опустила глаза, наконец заметив букет алых роз, и небольшой крафтовый пакет в его руках. — Это, — запнулась она, — что? Вновь подняла взгляд на Алаза, а брови свела к переносице. — Цветы. — Как ни в чём не бывало ответил он, молясь всем Богам, чтобы Аси поскорее впустила его в дом. Не май месяц же всё-таки. — Я поняла, что это цветы, Алаз, — закатывает глаза она, — для кого они? Он тихонько склоняет голову, упираясь свободной рукой на дверь. — Для Ямана, конечно же. — Бросил Алаз, тяжело вздыхая. Эта девушка сведёт его с ума. — Аси, ты совсем ненормальная? По-твоему, для кого я могу принести эти цветы?! Порывы ветра буквально срывают крыши домов, что уж говорить о людях, которые замерзают даже в зимних куртках. Алаз, теряя терпение, подходит вплотную к Аси, морально готовясь к гневной тираде. — Забери их уже. — Вручает ей цветы, а сам наконец заходит в дом, закрывая входную дверь. — Это ещё не всё, Аси. Но клянусь, если у тебя опять будет такая реакция, я прямо здесь и умру от перенапряжения. Ставит небольшой пакет на пол, склоняясь над ним. Достаёт оттуда миниатюрную коробочку, срывает прозрачную плёнку и вручает ей. — А это… — Звезда, которую я сорвал прямиком с неба для тебя, Аси. — Улыбается, когда видит её замешательство. Она осторожно забирает подарок из его рук, рассматривая со всех сторон. — Алаз, — обращается к нему она, — ты пил что ли? Какая звезда? Что это? Во всяком случае, он сделал всё, чтобы этот сюрприз был неожиданным и несколько милым. Но кто ж знал, что Аси будет настолько упрямой и сонной, что ничего не поймёт. Не произнеся ни слова, Алаз обошёл её со спины, тыкнув указательным пальцем в место, где мелким шрифтом было написано несколько слов на турецком. Все подарки, которые мы дарим — обычно недолговечны, ведь они находятся в пределах нашей планеты. Подтверждается внесение записи в «Международный каталог планет и небесных тел» о присвоении звезде с координатами: «601h58m11.283 S+20A°16°26.5» двенадцатой величины в созвездии орион имени: Аси-Кыз. — Я не обманул тебя, бунтарка. — Улыбается Алаз, а сам радуется, как пятилетний малыш. — В небе действительно есть звезда с твоим именем, а здесь, — показывает на небольшую карточку, — это написано. — Ты? — Хмурится она, бегая взглядом туда-сюда. — Что ты сделал, Алаз? — Подарил тебе звезду, Аси. Мы говорим: «Спасибо тебе за то, что ты есть», когда не можем сказать: «Я люблю тебя.» Мы говорим: «Мне незачем больше жить», когда хотим, чтобы нас переубедили. Мы говорим: «Здесь холодно», когда нам необходимо чье-нибудь прикосновение. Мы говорим: «Мне от тебя больше ничего не надо», когда не можем получить то, что хотим. Мы говорим: «Я не поднимала трубку, потому что была занята», когда нам стыдно признаться в том, что слышать этот голос больше не доставляет нам радости. Мы говорим: «Я никому не нужна», когда мы в действительности не нужны одному-единственному человеку. Мы говорим: «Я справлюсь», когда стесняемся попросить о помощи. Мы говорим: «Ты хороший друг», когда забываем добавить»… но тебе не стать для меня кем-то большим». Мы говорим: «Это — не главное», когда знаем, что у нас нет иного выбора, как примириться. Мы говорим: «Я доверяю тебе», когда боимся, что мы стали игрушкой. Мы говорим: «Навсегда», когда нам не хочется смотреть на часы. Мы говорим: «Я была рядом», когда не можем найти себе оправданье. Мы так много всего говорим, что когда на языке остаются три последних неизрасходованных слова, мы поджимаем губы, смотрим в пол и молчим. До заветного признания остаётся буквально один шаг, но жизнь вынуждает их отступить. По крайней мере, сейчас.Мы — мост через вечность, возвышающийся над морем времени, где мы радуемся приключениям, забавляемся живыми тайнами, выбираем себе катастрофы, триумфы, свершения, невообразимые происшествия, проверяя себя снова и снова, обучаясь любви, любви и любви. Р.Бах