***
Канделябры, висевшие на зеркалах, полноценно освещали залу, как ласковые лучики солнца блистали по белым стенам с позолоченной лепниной. Огонёк на свечах трепетал, надуваемый порывами воздуха, который бежал от пышных юбок знатных дам. Танцевали мазурку. Созванный оркестр играл слаженно, ускорялся, пылал жизнью, а вникаемые в музыкальные образы пары резвились, как в последний раз. Молодые люди, гонимые жизнью, как кровь по венам, резво менялись партнёрами, дворянки изящно двигались в отточенных движениях, то подавая кавалерам ручку, то отнимая её. Мазурка юному графу претила, как и фраки, поэтому он позволил на собственном приёме остаться при своём, разодетый только в пышную блузу со свободными рукавами и утончённо сидевшими на нём брюками. Его фигура была крепка и высока, он предоставился в расцвете сил, но жаром к дамам не пылал. Отнюдь, старался поскорее сбежать в укромный угол и отпить из бокала первоклассного белого вина. Полонез уже прошёл, а прехорошенькая графиня Морозова с мазурки удосужилась сбежать. Её смоляные пряди, ниспадающие на аккуратное личико, переливались, когда дама вертела головой в поисках знакомых; букли на темечке дыбились, а кипенное платье взбитое, как молоко, трепыхалось. Поля была другом семьи графа Петрова: когда-то глава семейства, Борис, вёл дела с её дедом, уважаемым в обществе человеком. Ныне его суставы ломала подагра, и боле игорный дом не привлекал Морозовых, так что юная графиня осталась рядом в качестве воспоминания. Девушка всё-таки отыскала Антона взглядом, элегантными шажками очерчивая пол. Она придерживала подол платья, чтобы ненароком не допустить казуса и не упасть, что вполне казалось возможным из-за неуклюжести Полины. Она всегда была такой, слегка взбалмошная и разбалованная, младшая дочь в семье. Право играла на скрипке так, что дух захватывало, и её представлений на приёмах граф ждал с упоением. — Ваше Сиятельство! — кинулась графиня к Антону, забавно морща носик. Благоразумные дамы никогда не позволяли себе лишних эмоций, но подвижная мимика Полины всегда работала быстрее, чем разум. Она не стушевалась. — Знаете ли Вы-с, что мой жених с войны возвращается? — Жених? — с интересом переспросил Антон, склоняясь чуть ближе к пылавшей жаром девушке. Её щёки налились румянцем, подобно яблокам, спевшим в саду летом. Ещё ближе — моветон. — Да, офицер он, вчера телеграмма пришла, — чуть тише произнесла графиня Морозова. Её движения полнились неловкостью, белоснежный веер из слоновой кости взметнулся вверх, расправляя ткань. — Значит, свадьба скоро-с? Снисходительная улыбка графа колыхнула в Полине едва уловимое раздражение, тотчас прикрытое веером. Девушка вздохнула и осторожно протянула руку к бокалу на столешнице, тоска явственно сквозила в её образе. — Папенька говорит, что он хороший. Ему всё хорошо, когда при статусе! И за неуча бы за бесценок отдал, лишь бы связи были, — совсем уж горестно произнесла она, прикладываясь розовевшими устами к стеклу. — Графиня, Вы не серчайте. Война людей выстраивает. — Легко Вам, неслужившему, говорить… А Роман на войне восемь лет пропадает, может, на человека уже не похож. Где это видано, чтобы мальчиком отправляли в места, откуда сотнями мертвецов вывозят? — Откуда в Вас такая осведомлённость? — подивился граф, превозмогая себя, чтобы не наговорить капризной даме лишнего. Губа Полины дёрнулась, значит, готова была заплакать. Антон знал её как облупленную, с детства воспитываемый бок о бок. — Сумасшедшая у него семья, сумасшедшая! Папенька меня убьёт, я отказать хочу… — совсем тихо захныкала она, прикрывая глаза веером. Он взвился вновь, подобно капюшону кобры, устрашив графа. — Тише, графиня, милая… Напомните их фамилию, может, помочь Вам смогу… — услужливо предложил Антон, закрывая девушку от любопытных взглядов. — Пятифановы-с. Про таких юный граф никогда не слышал. Он задумчиво приложил тонкие пальцы к губам, поправил очки в посеребренной оправе, возвёл глаза к потолку с блёклой фреской. Отец любил фарс также сильно, как отбивать деньги в своём игорном доме. Херувимчики с детскими лицами угнетали, поэтому взгляд вернулся к мнущейся графине. — Я выпрошу приглашение для них. Постараюсь помочь Вам, — ласково, как разговаривал с младшей сестрой, успокоил девушку он. Васильковые глаза, показавшиеся из-за веера, просияли. — Спасибо, Антон! Лучшего скакуна подарю, нет, закажу у скульптора статую в твой чудесный садик… Этикет позабылся сразу же, и с губ графини слетали слова, точно они остались наедине. Антон устало вздохнул, опираясь на столешницу бедром, а после поднёс к губам бокал. Эта встреча с офицером могла быть полезной, а могла разочаровать их обоих. Проблема заключалась в том, что Полина ещё не знала, чего на самом деле желала. Оркестр вновь заиграл, началась весёлая мелодия «Полонез Си-бемоль», почившего недавно Франца Шуберта.***
Лесной царь тянул свои костлявые лапы к лицу Романа, когти, желавшие выцарапать глаза, уже оказались покрыты красными всплесками. Личины царя менялись: вот убиенный чеченский парнишка, запомнившийся до мельчайших черт, а вот отец с чёрным от безумства и запекшейся крови лицом. Пасть рвалась, и гнилой запах, гаденький запашок смерти, сочился наружу, вытекал тонким ароматом в ноздри. Роман вырвался из объятий смерти, чтобы вновь в них угодить. Бежать! Ему стоило бежать! — Убивец! Ты — убивец! — рычало чудище позади, а витиеватые ветви хлестали убегающего юношу по лицу. Он тяжело дышал, мундир давил на грудь так, что с каждым вдохом лёгкие болезненно сокращались. Чёрный лес принимал Романа в своё лоно, как родная мать. Звери вокруг плакали; волки горестно выли, медведи ревели, высунув тёплые обтянутые кожей носы из берлог, совы ухали, подгоняя выбившегося из сил парня. Нога попала в углубление на промёрзшей северной земле. Юноша упал подобно мешку ненавистного когда-то русским картофеля, свалился прямо к крепкому дубу, который корнями обнял ослабевшее тело. Крик вырвался из глотки, но был нем. — Я — офицер! Офицер! Сгинь, чудовище! Лесной царь навис над ним, как плаха нависает над приговорённым к смертной казни. Секунда, и его омерзительная пасть открылась, а гнилые зубы, рядок свай, как в крепости Грозная, вцепились в глотку. Экипаж резко остановился, эта грязная «сидейка» с богатенькими выродками, которые сдавливали тело Романа по обе стороны, и тучная дама испуганно нависла над ним, сотрясая за плечо. Он невидящим взглядом прошёлся по ней: скромное платье и желтоватые от табака зубы. Значит, вырвался из кошмара. — Ваше Благородие, Вы кричали, — виновато произнесла женщина, отстраняясь от юноши. Фуражка слетела на пол, лоб покрыла испарина, точно он пробежал пару вёрст наяву. — Москва? — выдавил Роман, усаживаясь ровнее. Его руки, обтянутые в белые перчатки, дрожали. Сейчас он выглядел совершенно дурно, даже готовился попросить о помощи, но вовремя сжал зубы. — Москва-с, — протянула дама, раскрывая дверцу. Повеяло ноябрьским холодом. — Почтовый двор. «Славно, вот и приехал», — пронеслась резкая мысль. Он поднял фуражку, когда все вышли наружу, и двинулся следом. От этого двора до дома было верст десять, не более. Сжав одеревеневшими пальцами ручку поклажи, Роман вознёс зажжённую трубку к губам. Дым приятно оцарапал горло, а ледяной ветер показался совсем не страшным. Наконец-то он смог взять ямщика с двумя хилыми коняшками, с худыми костлявыми боками и паром, бьющим из раскрытых ноздрей. На таком экипаже ездить было пошло, но на лучшее не оставалось времени, ведь голод и усталость брали своё. Роман был рад увидеть русского мужика с поводьями, потому что все нерусские лица его начинали раздражать. Расплатившись, он наконец-то смог растянуться по всему сидению, страшно устав за свой долгий путь. Колено ныло сильнее обычного, глупая старая травма, полученная по ошибке: тогда юноша свалился со склона, боясь попасться под пули врага. Его быстро поставили на ноги, всунули мушкет и заставили стрелять по горцам, хотя уже в тот момент он понял, как всё это убого. К вечеру Роман остановился напротив усадьбы, насчитывавшей около двадцати душ. Родной дом совершенно не изменился, оставался всё таким же громоздким и чистым, а подле крыльца кусты раскинули голые ветки, так и норовя схватить ими гостей. Родители встретили его тепло, можно сказать, горячо. Не видевшая сына восемь лет, читавшая портреты его состояний лишь в редких телеграммах, мать Романа расплакалась, утирая сухое лицо платком. Отец хлопал по плечу, любуясь карминовыми эполетами и пестелем на поясе. Гордился, раздувая губы в улыбке, которая поднимала его серые усы. — Да, Рома! Война из тебя мужика сделала, — отзывался Николай, подталкивая сына в лопатки. — Поди же в дом. Анна! Не реви, лучше попроси служку чаю разлить. «Нет, — подумалось ему тогда, — война меня испепелила.» Сказать это отцу он не смог. Проглотил всё, словно встретился с чужими ему людьми. Слёзы не вызвали сочувствия, а любимая маменька показалась Роману диковинным зверьком. Он вручил родителям подарки, а после отлучился в комнату, рассматривая привычный когда-то интерьер. Чуть позже ему сообщили, что граф Петров, известный московский помещик, собирает у себя приём, где будут известные певицы и музыканты. А самое главное — там будет невеста Романа, которую мать выбирала долго и тщательно, и встреча перед предстоящей свадьбой могла их познакомить ближе. В этом не было нужды, ведь Анна уверовала, что сын никогда не ослушается родительской воли. А Роману мечталось, чтобы зубы Лесного царя оказались настоящими.***
Первым вечером зимы всё семейство Пятифановых собралось на приём, одевшись так парадно, что глаза слепило сильнее, чем от белого снега. Юноша, как пятно, в своём мундире — не положено снимать. Пуговицы начищены до блеска, волосы уложены и скрыты фуражкой, а легкая щетина сбрита, и всё для того, чтобы точно впечатлить молоденькую графиню. Маменька наседала и вещала, что ни в коем случае такую девушку нельзя упускать, другой в Москве днём с огнём не сыщешь. А Роману хотелось зарыться с головой в снег и потерять всё, что ему когда-то было дано. Не интересовал ни вечер, ни невеста, ни уважаемый граф Петров. Кошмары преследовали, иногда даже не под покровом ночи, танцуя над чахнувшим Романом. Богатство чужой усадьбы сразу бросилось в глаза. Колонны, как атланты, стояли на крыльце, подпирая второй этаж. Резная балюстрада на широкой лестнице стремилась ввысь, на небольшом балкончике сверху она также, как штыки, расползалась по бокам. Пилястры и сандрики украшали огромные окна, завешанные тюлем изнутри, а тёмное дерево ярко контрастировало с белизной элементов. Не хватало вензелей, чтобы совсем уподобиться итальянцам. Изнутри уже слышалась музыка, распаляющая гостей. Они приехали чуть погодя после открытия, опаздывая достаточно, чтобы их всё ещё уважали. Маменька перебирала весь свой туалет, пытаясь найти подходящие украшения, всё-таки решив нацепить на свои волосы пару искусственных локонов. Отец же выглядел совсем просто, хотя в таких местах стоило оставаться вычурным. Внутри собралось множество знатных дам и кавалеров, только Роман никого тут не знал. Фуражка была сдёрнута с головы и зажата в беспокойных пальцах. Уезжал он из Москвы совсем зелёным, не ходившим на светские рауты, танцевать мог лишь самые простые и известные танцы. За время на войне на свет появилось так много новшеств, с которыми знакомиться не было времени, что юноша и вовсе не стал. Мир тут являлся новым и неизученным, не таким, как на юге. Бледные дамы в Москве оставались утончёнными и элегантными, приехавшие в лёгких шубках, а на Кавказе, где жара стояла практически весь год, девицы были чернявыми и темноглазыми, вбирая в себя все чудеса природы. Голоса их меж костров звенели в темноте ночи, пахли они степью и свежей травой, а на лошадях рассекали, как самые настоящие дьяволицы. Роман сразу увидел свою невесту с васильковыми глазами; её платье венчали ленты такого же цвета, пышные рукава клубились, как дым из трубки, а мягкие смолянистые пряди потрясывались от смеха — улыбки видно не было, она оказалась сокрыта под белым веером. — Здравствуйте-с, Пятифановы? Борис, — представился высокий мужчина, протягивая руку отцу. Роман вздрогнул от тяжелого взгляда, который мазнул по его мундиру. — Жаль, что раньше не удосужился пересечься с вами. — Бросьте! Николай, — отец крепко сжал руку графа. — Это Аннушка, жена моя, а это — Рома, сын. Борис, дымящий трубкой, усмехнулся. — Пойдёмте-с, представлю вас моей семье. Роман, а вы…? — Подпоручик, — быстро отозвался юноша, двигаясь за мужчиной. Он бесстыдно, с ноткой ленности, выпускал в воздух дым и широко шагал вперёд. — Обер-офицер, значит-с. Хорошая партия. В конце залы стояли обитые рытым бархатом диваны, на которых располагались уставшие от танцев дворяне. Подле них возвышались столы, ломящие закусками и алкоголем. Борис приглашающе махнул рукой, а сам всмотрелся в толпу, удаляясь сквозь неё к другому концу помещения. Взгляд Романа скользнул в сторону диванов, ловко наткнулся на блещущего красотой и изыском юношу, застопорившись на нём. «Лошадь в очках», — сразу же возникло в его голове. Парень поднялся, а его хорошенькую фигурку обтянула блуза на английский манер, с пышными рукавами и раскрытым горлом. Он мягко двинулся ближе, практически плыл по воздуху, как мираж, поднявшийся над костром. В душе Романа колыхнулось лёгкое любопытство, позабытое за длительный период ужаса и страха. — Здравствуйте-с, меня зовут Антон, сын графа Петрова, — практически промурлыкал юноша, протянув худощавую руку Николаю. Он с благоговением её пожал. Тыльная сторона ладони Анны была поцелована, а после молодой граф устремился к Роману. — А я Вас ждал. Уж много слухов ходит. Даже сквозь ткань перчаток офицер чувствовал тепло чужой кожи. Антон выделялся среди массы одинаковых людей, казался слегка вульгарным, как вырезанная картинка, прилепленная не к месту. Роман стушевался, когда услышал последнюю фразу. — Правда, Ваше Сиятельство? — хмуро переспросил он. Антон хитро улыбнулся, а стекло на его глазах блеснуло. — Вы, господа, познакомьтесь с моей маменькой и веселитесь. А я хотел бы показать офицеру дом, если вы не против. Родители, конечно же, немедленно отпустили Романа, трепеща перед бледным графом. Настоящий аристократ, рядом с ним офицер был похож на грязную обезьяну в мундире. Он быстро отбросил горестные мысли, и в его руку ловко всунули бокал белого вина. Хорошее вино; пузырьки облепили стенки тонкого стекла, точно желали разъесть его. Дом Антон ему не показал, но увёл на второй этаж, ловко затащив на балкончик. Места там было как раз-таки на двоих, ещё и беспокоить никто бы не стал, потому что прошли они через комнату графа. Холодный воздух тут же обдал лицо, освежая. Внутри усадьбы ужасающе пылало. — Графиня Морозова хорошо о Вас отзывалась, — ласково проговорил граф, осторожно наклоняя бокал и рассматривая жидкость, что в нём плескалась. Очень аккуратно подступал к истинной цели разговора, приврав, но Роман на это лишь нахмурился. — Да? Она меня совершенно не знает. — Я тоже не знаю. Это не мешает мне видеть Вас насквозь, — губы графа расплылись в улыбке, он заметил лёгкое замешательство на чужом лице. Офицер выглядел просто очаровательно и мужественно, хотя за глазами скрывался лишь маленький мальчик, не понимающий, как подступиться к элите. — Вы хотите жениться? — Нет, — честный ответ сам слетел с губ. Роман приложился к бокалу, выпивая вино залпом. — Но я должен. — Вы ничего и никому не должны. Графиня Морозова думала, что офицер приедет сумасшедшим и абсолютно пустым, что оказалось недалеко от истины. И теперь, когда Антон познакомился с ним, отпускать его в объятия подруги не хотелось. Роман казался поломанным, но не до конца. Ещё можно налить меж трещин клея и собрать воедино. Офицер сгорбился и опёрся руками на балюстраду с широким краем. Антон вторил ему. — И как там на Кавказе? Страшно-с? — приглушённо спросил граф, практически касаясь плечом чужого эполета. Вечер разлился мглою по двору, музыка совсем тихо лилась из приоткрытых окон на первом этаже, под блузу залетали порывы ветра. — Вам правда интересно или Вы желаете меня помучать-с? — устало спросил офицер, даже не посмотрев на графа. Антон жалостливо вздохнул, выпрямляясь. — Думаю, пора возвращаться. Прохладно, — он решил оборвать эту тему. Нечто стыдливое прокралось в его мозг. Граф почему-то думал, что все офицеры гордятся тем, что воевали. А этот казался совершенно несчастным. — Извиняюсь за мою бестактность, Ваше Благородие. Сейчас будут танцевать кадриль. — И Вы танцуете? — тихо поинтересовался Роман, следуя вглубь комнаты. Граф шёл легко и тихо, в то время как привыкшие маршировать ноги офицера гулко стучали по полу. — Нет, я танцую только с теми, кто мне лицеприятен. Таких здесь редко встретишь. Только, пожалуйста, сохраните мои слова в тайне, — он обернулся через плечо, заметив слабую улыбку Романа. — И, если правда не хотите жениться, то не общайтесь с графиней. Можете познакомиться, но не смотрите на неё пристально. Её отец сегодня будет за Вами наблюдать и решать, достойны ли Вы её руки… А Ваших маменьку и папеньку я помогу отговорить, в случае чего. — И зачем Вам это? — растерянно спросил Роман, остановившись. Они уже дошли до двери комнаты, за которой царил праздник. Антон повернулся полностью, мягко улыбнувшись офицеру. — Знаете, я отвергаю эту пошлую моду на фиктивную любовь. И хочу, чтобы моя прелестная подруга оставалась счастливой. «Верно, со мной счастливой она уж точно не будет. Этот молодой граф Петров и правда приятный человек…» Остаток вечера проходил достаточно сухо и скучно, веселиться Роману совершенно не хотелось. Он познакомился с графиней Морозовой, а после избегал её, простаивая в стороне, как печальная статуя. Светлая макушка Антона мелькала в толпе постоянно, взгляд цеплялся за белые вихры ненароком. Граф всё-таки станцевал после кадриля, уведя Полину подальше, хватаясь за её красиво очерченную под корсетом талию. Роман понимал, что без женитьбы ему будет лучше, даже если придётся раньше положенного вернуться на войну. С молодой женой, которая могла бы вынашивать его ребёнка, офицера бы не отправили в горячую точку. Может, он смог бы служить в уезде, разнимать пьяные дебоши и постоянно пить с сослуживцами… И страшные звери больше бы не приходили во снах. Ему больше не требовалось бы убивать. Пальцы мелко затряслись, когда офицер понял, какая жизнь ждёт его дальше. Этот вечер — один из немногих — подарил ему глоток свежего воздуха, после чего перерезал глотку. — Ваше Благородие, Вы в порядке? — обеспокоенно донеслось сбоку, а чужая рука сжала предплечье Романа. Это был молодой граф, совсем немного захмелевший, с прелестным румянцем на щеках. — Вам плохо? Давайте снова поднимемся на балкон… Какой же до одури странный юноша. Роман согласно промычал, а граф услужливо протянул ему руку, покрепче сжимая офицерскую ладонь. Какая же горячая кожа, будто лава. До балкончика они добрались в спешке, будто от чего-то бежали. Возможно, от самих же себя. Роман стремительно приложился к трубке, выдыхая ядовитый дым, и вновь сгорбился над каменным изваянием. Взгляд его впился во тьму дороги, с которой они приехали. Кто-то уже собирался домой. — Вы молодец. Обещаю, что всё получится. — Я не хочу возвращаться. Сизый дымок взвился вверх, а граф мягко улыбнулся и возложил свою кисть на тыльную сторону ладони офицера. Большой палец осторожно пробрался под край рукава мундира, обвёл кожу нежным движением. Дыхание Романа замедлилось, он с интересом посмотрел в бесхитростные глаза графа. — Знаете, мой отец влиятельный человек. Когда игровые дома утвердились, то к нему начало стекаться всё дворянство. И офицеры с военноначальниками в том числе, — юноша не убрал руку, лишь сильнее придвинулся к Роману. — А ведь это, всё-таки, запрещено-с. — К чему Вы клоните? — К тому, что всегда можно найти выход. Я могу сделать так, чтобы вся Москва стояла на ушах. А вы, внезапно, окажетесь переведены на службу сюда… На войну должны идти только преступники, для хороших мужчин это просто дурость. Роман представил, что же ему скажет отец, когда поймёт, что ни жениться, ни возвращаться на Кавказ он не планирует. Стало смешно, просто до одури забавно. На лице Антона читалась симпатия к офицеру, а в словах звучала искренняя обеспокоенность. Забота. Точно, о Романе ещё никто и никогда так не заботился. Пылающее под мундиром сердце ухнуло куда-то вниз, раздробив кости и внутренности в однородную кашицу. Антон подрагивал от прохлады, его растрёпанные локоны колыхались по ветру. Их захотелось пригладить, но обе руки были заняты. — Вам легче? Давайте потанцуем, — предложил граф и нехотя убрал ладонь. Нагретое место сразу же обдало холодом, и Роман поёжился. Трубка была затушена и убрана. — Но тут нет музыки. — Мы придумаем свою. Я могу посчитать ритм. Что Вы умеете танцевать? Может, вальс? — граф, поняв, что ему не отказывают в таком сумасбродном жесте, обрадовался. Вопросы из его рта лились возбуждённой рекой. Роман сообразил, что правда приятен Антону. Его глаза блестели, как самые настоящие путеводные звёзды, пока он вёл его обратно в свою комнату, в которой совсем тускло тлела свеча. Этого хватало, чтобы как следует рассмотреть друг друга. — Вальс — это же пошло… — неловко прошептал Роман, внимательно следя, как Антон придвигается ближе. Он совершенно обезоруживающе улыбнулся ему, по-детски рассмеялся. — Что Вы! Вальс — это пошло только на балу и при Императоре, а здесь никто об этом не узнает. Ваше Благородие, готовы разучивать? — Давайте, пожалуй, просто Рома. Ведь об этом никто не узнает. Антон возложил руку офицера себе на талию, прочувствовав, что теперь они мыслят одинаково. Из-за этого графа охватил мандраж. — Хорошо, а я — просто Антон. Ну-с, не хочешь снять перчатки? Чтобы лучше меня чувствовать, — прошептал юноша, слегка поднимая голову, чтобы смотреть Роме в глаза. Они, как два обсидиана, чернели на смуглом лице. Он качнул головой в немом соглашении, а после потянулся к белой ткани. Изрезанные шашкой пальцы коснулись блузы вновь, осторожно пройдясь по рёбрам. Антон вздрогнул, пока Рома внимательно следил за реакцией графа. В его руки попало такое милое создание, с одной стороны твёрдое, как камень, а с другой — словно глина, из которой можно было вылепить любую фигурку. Совсем тесно, интерес брал верх — а можно ли быть ближе? Пальцы переплелись, кожа к коже, горячее дыхание царапало губы. Антон явно веселился, чувствуя, как робость сменяется энтузиазмом. — Я умею танцевать вальс. Только нужно немного вспомнить, так что заранее прошу прощения за отдавленные ноги, — сипло усмехнулся Рома. Движение началось под мерный перестук сердца. Антон одними губами шептал счёт, рассматривая лицо офицера и подмечая в нём каждую деталь, пока их собственная музыка звучала в мыслях. Рома тоже смотрел. Жадно вбирал в себя каждый сантиметр чистой и светлой кожи, пересчитывал ресницы и блёклые родинки. Нечто лёгкое колыхнулось в нём, на это краткое мгновение стерев всю боль и злобный оскал кошмара. Как же здорово и приятно было танцевать, отбросив ненужные личины, позабыв все терзающие переживания. И как трудно это всё оказалось заканчивать. — Ты забавный, офицер, — прошелестел граф, устало усаживаясь на кровать. Алкоголь и гормоны, звавшиеся эндорфинами, бурлили в крови. — А ты — интересный, граф. В эти слова Рома вложил всю чувственность, на которую был способен. Антон с весельем посмотрел на офицера, когда тот присел на край кровати, а после потянулся ближе, явно желая заполучить чуть больше внимания за этот вечер. — Всё образуется. Я помогу, — заверил его Антон. Он осторожно уложил руку на колено офицера, пытливо отслеживая реакцию. Рома не противился, отнюдь, трепетал. — Приедешь к нам ещё? Моя сестра сыграет тебе на пианино, а потом мы снова потанцуем. Обменяемся подарками на Рождество. Летом можем устроить выезд на лошадях или отправиться на охоту… Рома, медленно склонившись, приподнял голову графа за подбородок и прикоснулся к его губам своими. Глаза юноши расширились в испуге, но было то от внезапности. Нежность этого жеста заставила щёки офицера заалеть, а мысли скрутиться тугим узлом, но ему очень уж хотелось это сделать. Антон смущённо отстранился, слизывая этот робкий поцелуй со своих губ. Почему-то этот молоденький граф со своими прогрессивными взглядами притягивал, закинул на шею Ромы аркан ещё в первые секунды, такой ласковый сейчас и совершенно хмурый при других. Офицер впервые в жизни мечтал, чтобы время перестало бежать вперёд, рассыпаясь сквозь пальцы песком. — Я приеду. Обязательно приеду. Антон нерасторопно кивнул, пьянея от их знакомства ещё больше; млея под изучающим офицерским взглядом. Свеча, выгорев полностью, погасла, и в наступившей тьме Рома понял, что никакие кошмары ему больше не страшны.