«О чём ты?»
«Расскажи-ка мне.»
Главное — притвориться дурачком. Хоть это и никогда не работает, зато оппонент сразу быстро печатает ответ: «о ответил» «ну я о том, что у тебя дом сгорел» «ты там случаем сейчас не на помойке валяться?«А тебе так хочется увидеть меня на мусорке?»
«И вообще, поучи русский язык, неуч.»
«Валяться — инфинитив, а тебе надо использовать этот глагол в другом виде.»
«„… на помойке не валяешься?” — вот как надо.»
«Про пунктуацию вообще молчу.»
Достоевский хмыкает, довольно взмахнув подбородком, будто выиграв какое-то соревнование. Хотя всего-навсего учит японца могущему русскому языку. «фак» «я тебе что вунеркинг?»«Вундеркинд.»
«И ты давно не ребёнок.»
«тоже мне» «хах» «зато я русский знаю получше чем некорые асобы»«Иди словарь открой, балбес.»
«чтоооо?» «я опять что-то не так написать?» «блин тупой инфи… чёта там»«Инфинитив.»
«да» «точно» «а кстати» «что делать с родителями?» Фёдор напрягся. Нахмурил брови, сдвинув к переносице, и злостно посмотрел на экран ноутбука. Ох, что-то очень нехорошее сейчас будет. Тема родителей... всегда была трудной.«А что с ними?»
«ты сам скажешь, что у тебя дом сгорел или мне это сделать?»«Сами узнают.»
«ну тоже как вариант» «тогда удачи не сдохнуть там» «и на мусорке не валяйся на крайний случай. лучше мне напиши» Достоевскому так и хочется написать: «Обязательно», но он сдерживается и лишь захлопывает крышку ноутбука, когда из ванной выходит уже немного расслабленный Коля. Собеседник подождёт, не развалится. Ждёт же по несколько часов, чтобы поговорить хотя бы пару минут, значит и сейчас не умрёт. Ну, так искренне думает Фёдор. А тем временем Коля, сбросив полотенце на спинку стула, недовольно мычит и шагает прямиком к кровати, которую никто даже не удосужился застелить. Делать нечего. Недолго думая, парень решает истребить эту проблему, а потому берёт краешек одеяла и перекидывает его на другой конец. И так несколько раз, пока пышная накидка идеально не заполнит всё пространство кровати. Сверху бросает покрывало, а следом плюхается на него, вопросительно смотря на друга. Надо же что-то делать. И делать придётся в срочном порядке. Но никто из двух не может начать этот разговор. Это как-то… странно. То есть, как заговорить? Ситуация не из простых. И что делать дальше — непонятно. Хотя у Коли есть идейка, что можно в данный момент сделать, но не факт, что это понравится Фёдору. Хотя попытаться стояло. — Думаю, что… — резко начинает шатен, откладывая ноутбук в сторону, но его бесцеремонно перебивают. — А на сколько ты забронировал номер? — вдруг спрашивает Николай. Достоевский хлопает глазами, явно неожиданный, что Коля решит всё-таки что-либо сказать, но взмахивает рукой, мол, тот может продолжить, когда он ответит. — До конца этого дня. Гоголь, заметно кивая, сначала смотрит в окно, через которое уже виднеется утреннее солнце, вышедшее из-за облаков, потом — на часы, что показывают на цифру «восемь». О чём-то думает, сопоставляет в своей голове все обстоятельства и моменты, цокая языком, а следом выносит свой вердикт: — Тогда мне нужно сходить в мастерскую. Сигма должен прийти к девяти и открыть её. Где-то в кабинете у меня есть записная книжка, в которой я держу все номера телефонов своих знакомых… так что могу поискать там номер Вани и позвонить ему. Вдруг он уже освободился, — предлагает Николай и выжидающе смотрит на друга, думая, будет ли одобрение или нет. На его счастье, тот кивает. — Хорошая мысль. Но не проще будет сейчас сходить к нему домой, чтобы посмотреть, вернулся ли он? — добавляет Достоевский и встаёт с насиженного места, отправляясь в ванную комнату. — А если его не будет, то уже можно пойти в мастерскую и доложить обо всём Сигме. Думаю, он не особо обрадуется потом, когда узнает, что его директор потерял дом и теперь сократит работу на какое-то время. Гоголь удивлённо моргает. — Что? А почему я должен сократить? — Ну так ты думаешь, что будет время для кропотливой работы? В ближайшие несколько дней, боюсь тебя огорчить, скорее всего, мы будем заняты поиском нового дома, — объясняет Фёдор, зайдя в другую комнату. Немного там копошится, пока Коля пытается обработать информацию, а следом выходит с расчёской в руке и продолжает: — Так что придётся Сигме немного повременить с заказами. — Но подожди, мне же надо будет как-то заработать деньги на первое время. Моя карта сгорела, и все сбережения перекрыты. Мне следует наоборот взять побольше заказов, чтобы накопить хотя бы на что-то. — О, не беспокойся, у меня много средств, нам хватит. И я не имею в виду, что ты насовсем прекратишь работать. Просто тот объём, что был ранее, придётся немного сократить. Ты же говорил, что даже одно самое простое кольцо делается пару дней минимум. Неужели ты успеешь в одиночку справиться с большим объёмом? — заканчивает шатен и ставит друга в неловкое положение. Точно. Тот ведь и не подумал. Николай кусает изнутри щёку, явно обдумывая дальнейшие действия. Не хочется подводить ни тех, ни других. Это же неправильно. И дом найти надо, и работать следует по расписанию. А то Сигма снова вставит за такую неразбериху. Впрочем, с ним ещё можно договориться. Не зря Гоголь является главным в своём деле. Фёдор смотрит на раздумья друга, чуть наклонив голову, а следом садится на диван, чуть расставив ноги. — Ладно, потом подумаешь. Лучше иди сюда, я косу заплету, а то как чушка ходишь. Его слова — как глоток воздуха. Вечно говорит именно тогда, когда нужно. Коля не удерживается от смешка. — Как скажешь. Быстренько подскакивает и усаживается между ног Фёдора, подставляя свои волосы ему на расправу. Это приятно — чувствовать, как Достоевский перебирает каждый локон, бережно и так аккуратно, что все нервные окончания сходят с ума. У него руки мягкие, небольшие и творят чудеса. Просто берут нежно прядь белоснежных волос, отделяют от остальной массы, а следом сплетают всё воедино, образуя косу. Федя оставляет чёлку висеть над глазами, и Коля, как и всегда, пытается сдуть её с лица, но та лишь на время отлетает и потом снова падает. Ну и ладно. Зато лицо не такое широкое и пустое на вид. Тем более, что сзади уже начинает красоваться элегантная коса с самой макушки, которую за пару минут неторопливыми движениями сплетает шатен. Будто учился этому всю жизнь. Хотя тут жизнь всему научит. Ещё с самых школьных лет, когда только переехал в Россию и познакомился с таким надоедливым, но очень активным учеником — Колей, Фёдор умел отлично плести косы. И не то чтобы он где-то этому обучился, просто так обстоятельства совпали. Сначала другу из другой страны плёл, теперь — Николаю. Потому что, как оказалось, волосы этого белобрысого оболтуса в сто раз хуже, чем волосы того же самого Фёдора. Вечно путаются, секутся и вырываются с корнями. После мытья они и вовсе напоминают один общий колтун, для которого нужно хотя бы минут пятнадцать для того, чтобы просто прочесать это. Поэтому при таком раскладе Достоевский нашёл выход из ситуации. Надо просто сразу всё заплетать. А сам Коля этого не умеет. Тогда вопрос в другом: почему волосы не отрежет? Ведь без них было бы куда проще. Ну… Коле просто жалко. Растил их с детства, растил, а тут стричь. Ну, не хотелось. Поэтому то, что Фёдор начал заплетать ему косы на целую неделю вперёд — это чудо. Становились грязными волосы очень медленно, что упрощало задачу. Так что сейчас, видя счастливого и уже ухоженного Николая, Фёдор еле заметно хмыкает, доплетая широкую косу и закрепляя её резинкой. Коля вскакивает с пола, бережно проводит пальцами по разделам косы и щупает её, чувствуя нежность каждых волосков, которую подарил им именно Федя. — Спасибо, Феденька. Твоя коса, как и всегда, чудесна, — хвалит Николай и благодарно смотрит на соседа, довольно улыбающегося в ответ. — Пожалуйста, — лишь отвечает тот, и Гоголь замечает кое-как намотанный бинт на ноге шатена, который, видимо, тот перевязал после душа самостоятельно. И повязал не самым лучшим способом. Итак, Фёдор сделал доброе дело Коле, а теперь Коля должен сделать хорошо и Феде… — Давай лапу, — диктует Гоголь и снова садится на колено, вытягивая вперёд руку, явно ожидая, что его просьбу скоро выполнят. Фёдор часто моргает, удивлённо подняв брови, и морщит нос, не желая этого делать. — Я всё повязал уже. Не надо. Блондин скептически смотрит то в глаза напротив, то на чужую ногу и цокает в сторону, самостоятельно беря эту лодыжку в руки. Достоевский протестует, и его ногу тянут в бок, отчего тот соскальзывает со своего места, падая вперёд, прямо в объятия друга. Шатен облокачивается руками о крепкие плечи соседа и жмурит глаза, пытаясь не свалиться с края дивана. Они близко. Они очень близко. Их глаза — в нескольких сантиметрах друг от друга. Их губы почти рядом. Коля распахнул глаза и ощутил чужое дыхание на своей коже. Что же это такое? Как реагировать? Фёдор дышит рвано, немного встревоженно. Отчего же? Неужто нервничает? Николай смотрит ниже, на небольшой нос, на розовые губы. Хочется отвести взгляд, спрятаться, сделать что-нибудь со своим желанием, которое кажется ему слишком великим и несбыточным. Ему хочется… что? А что, чёрт возьми, ему хочется? Крепко зажать соседа в своих объятиях? Хочется подарить ему всю нежность и любовь, что сейчас кипит внутри? Хочется взорваться изнутри и заново собраться по кусочкам, аккуратно и бережно, становясь новой версией себя. Хочется покорить его, овладеть, присвоив себе. Хочется... наверное, и списка не хватит, чего Николаю сейчас хочется. И всей жизни не хватит, чтобы это пересказать. Но это особо и не важно. Сейчас, наверное, вообще важно не это… а лишь то, что они чувствуют. — Эм… — чуть произносит Фёдор и чувствует, как ещё сильнее сгибается его больная нога и как всё больше к нему приближается Коля. Блондин тянется, держась одной рукой за ногу другого, чуть выше колена, и его губы совсем рядом с ухом бедного шатена, который выжидающе затаил дыхание. Неужели что-то задумал? Фёдор нервно сглатывает, шарит глазами по лицу напротив, отводит взгляд и перехватывает дыхание, а Николай тихо произносит точно на ухо только то, что должен услышать лишь Достоевский: — Почему волосы сырые, Феденька? Шатен хлопает того по плечу. Ну начудил. — Да ты долбоёб, что ли, — бранится парень и фыркает в сторону, отодвигая ладошками от себя друга. Он не ожидал. Он не знал. Он впервые задумался о том, что ему нечего было делать. — А что так грубо, Федюш? Николай приподнимает одну бровь, а Достоевский лишь нервно дёргает глазом, успокаивая свой бешено скачущий пульс и точно давая понять, что лучше бы тот смирился. — Ладно, заслуженно. — Ну тебя, — заканчивает шатен и уже хочет убрать ногу, но её быстро перехватывают в воздухе, не давая путей для отступа, — иди лесом. — Только после того, как перевяжу тебе ногу. Фёдор цокает, явно недовольный этому событию, но делать нечего. Гоголь снова аккуратно ставит лодыжку себе на колено и принимается распаковывать этот «подарок». Бережно снимает бинт и видит, что ничего особо не поменялось со вчерашнего дня. Хотя отёк немного спал. Нога уже не настолько огромная. Дотянувшись до мази, парень стал малыми движениями снова наносить лекарство, несмотря на протесты с другой стороны. Ну а что ещё делать, если Фёдор не хочет в больницу? Хотя в данной ситуации надо бы туда. Коля до сих пор не понимает, почему тот так упрямится и ни в какую не идёт туда. Хоть пистолетом пытай, а не пойдёт. Впрочем, очень серьёзные травмы он не получал за это время, а всё, что было не смертельно-опасно, лечил сам Коля. Не зря окончил медицинский курс. Очень удобно. Особенно с тем, что Фёдор болеет чуть ли не каждый месяц. Не тяжело, конечно, но обычная простуда его одолевает. Ещё и на воздухе бывает редко; предпочитает сидеть дома и не высовывать свой нос. Ну, Коля-то не возражает, но иногда всё равно вытаскивает того из своей берлоги, чтобы хотя бы ненадолго погулять. И Достоевский идёт, хоть и через тысячу «не хочу». Николай закатил рукава, когда начал работать с мазью, чтобы не запачкать их, и Фёдору открылось интересное зрелище. Что это? На руках грубым слоем висят ещё не зажившие шрамы. Алые, красивые, но до ужаса пугающие. Достоевский заметил это ещё очень давно, но никогда не спрашивал напрямую. А если и намекал как-то, то Гоголь просто уходил от ответа, закрывая эту тему. Не хотел говорить. Скрывал что-то. И скрывает по сей день. Новые раны Федя заметил ещё позавчера, когда Коля готовил блины. Почему он это делает? Фёдор не дурак уж точно, всё понял сразу. Но вот только причин для этого он до сих пор не знает. — Что это у тебя на руке? — как можно осторожнее спрашивает шатен и умоляюще-ласково смотрит в разноцветные глаза, желая узнать ответ. Это же ненормально. Что-то случилось. Коля сразу меняется в лице. Не хотелось ему говорить этого. — На работе поранился случайно, — отвечает тот и спешно закатывает рукава обратно, возвращаясь к тому, что делал до этого. Ему хочется забыть. Хочется не вспоминать про такое. Он глупый, глупый. Так палится. Боже. Он честно не хотел. — Забудем. Фёдор согласно кивает и делает вид, что этого разговора не было, лишь бы Коля не надумывал себе чего лишнего, а следом чувствует, как растёт количество слоёв на его ноге. Доделав своё дело, Гоголь аккуратно наматывает новый бинт, почти загипсовав ногу. Достоевский даже глаза распахивает от его прочности. При таком раскладе не побегать. Даже не походить толком. А это плохо. — Ты там что сделал, придурок? Почему я ногу не чувствую? — удивляется парень и пытается переставить ногу, понимая, что ступать на неё почти то же самое ощущение, что голой стопой вставать на мягкий шар. — Мазь наложил, чтобы ожог не тревожил, — объясняет Николай и тихонько хихикает, пока не получает хлопок по голове от друга. — Да за что?! — Я тебя не просил, блин. Как мне теперь ходить? «Федя так мило злится», — думает Гоголь и невольно заливается смехом, видя, как его друг искренне не понимает такой реакции, а потому пытается что-либо сказать, но другому всё равно, он просто истерически хихикает, пока его не пинают здоровой ногой и он не падает на задницу назад. — Иди уже в мастерскую, Сигма наверняка заждался тебя, — всё-таки говорит Фёдор, и Николай усаживается на полу, постепенно успокаиваясь. Шатен отворачивается к окну, а Гоголь, потеребив того по волосам и сказав напоследок посушить ему их, идёт одеваться. О, но перед этим заходит в ванную, чтобы отмыть руки от мази. Находит свои вчерашние вещи, заботливо сложенные Фёдором на одной из полок, и быстренько переодевается, запрыгивая в кроссовки. Набрасывает куртку и говорит на пороге: — Я ушёл. Если что узнаю, то позвоню уже оттуда. За Николаем захлопнулась дверь, а Фёдор вновь смотрит в окно, пытаясь скрыть назойливую улыбку в изгибе своей ладони.***
Николай забыл о том, что можно было сразу направиться в гости к другу, поэтому отправился на работу. От отеля идти до мастерской не так уж и близко, как оказалось. От бывшего дома Коля мог дойти пешком до работы за минут десять, а сейчас пришлось потратить целых полчаса, чтобы добраться целым и невредимым. Жаль, конечно, что только ноги его устали. Прискорбно. Фёдор выгнал Гоголя так быстро, что тот даже не успел как следует подумать. Просто практически выставил за дверь. «Иди, иди…» — думает Николай, повторяя слова друга. Почему так скоро-то? Ещё и обиделся за что-то… Коля переборщил? Ну, вроде пошутил так же, как и всегда. Не слишком сильно, но при этом эмоционально-мощно. Хотя кто знает этого Фёдора, он может сказать что душе угодно. Никогда не подгадаешь, что выкинет на этот раз. Точно так же и с Колей. Тоже может долго думать, а в итоге он сделает то, что даже в голову не могло прийти… Впрочем, в этом они немного схожи. Достоевский в целом… личность скрытая. Очень многое остаётся в тайне, и даже Гоголь не знает всех подробностей. Например, он никогда не спрашивал Фёдора о родителях. Когда тема случайным образом забиралась именно к ним, то тот всегда отмахивался, говорил что-то из кожи вон выходящее и переводил эту тему. Насколько Коле известно, они проживают в другой стране, поэтому Федя никогда к ним не ездит. Ну… Коля даже никогда и не слышал, чтобы тот с ними в принципе разговаривал. Наверное, это что-то очень личное, поэтому Гоголь не спрашивал об этом напрямую. Если надо будет — Фёдор всё сам расскажет. А сейчас это было не жизненно важно. Также Николай без понятия о прошлом Достоевского. Ну, типа… эм, а откуда он? Да не в курсе. А где учился раньше? Да хрен его знает. А что вообще?.. Коля ничего не понимает. Этот человек — просто загадка века. Как ни спросишь что-то, тот лишь легко выкручивается, и уже оказывается, что вы час болтаете совсем о другом. Где конкретно Фёдор жил, рос, учился — он не говорил. Сказал лишь раз, что за границей. Ну и ладно. Без разницы так-то. Коля его любым принимает. Хочет того или нет. Николай подходит к давно знакомому зданию — к своей любимой мастерской, которую открыл несколько лет назад, чтобы достичь своей мечты — самостоятельно производить ювелирные украшения. Здание хоть и не самое новое, да и ремонт так себе, но Коля всё равно любит его до самого центра своего широкого сердца. Это то, чем он дышит. То, чем ему нравится заниматься. И, кажется, это уже навсегда. Вот сейчас будет интересный момент. Открыто или нет? Раньше Николай всегда приходит к девяти или около того, значит, они и открываются в девять. А сейчас… парень по привычке залез в карман куртки и ничего там не нашёл. Ну конечно. Он же забыл телефон в доме. В сгоревшем доме. Жаль. Ну, в общем, по подсчётам Гоголя, сейчас явно не девять. Так что же делать? Возможно, что тут закрыто. Непонятно. Надо пробовать. Подойдя ближе ко входу, Николай беспокойно смотрит на ручку, думая, повернётся или нет. Что же это? Лотерея. Как карта ляжет. Ну-ну. Интересно, как легла на этот раз. Сконцентрировавшись, парень замечает лёгкие звуки, доносящиеся из-за двери. Значит, там кто-то есть. И этот кто-то… Открыв дверь и пройдя внутрь помещения, Гоголь сразу бросает взгляд на слегка взъерошенного помощника, который перетаскивает куда-то какие-то коробки. Откуда он вообще их взял? — Николай? Вы что-то рано сегодня, — произносит первым Сигма и ставит коробки на ближайший стол, вопросительно смотря на мастера. — Какими судьбами? — Это ты мне скажи, — отрезает Николай и шагает к часам. Время полдевятого. — Мы же в девять открываемся, какого чёрта ты тут? — Вообще-то мы открыты ещё с восьми, если вы не знали, — быстро мониторит парень и скрещивает руки в победном жесте. — Просто вы приходите к девяти. А я тут уже давно. — Ахуеть… Сигма недовольно косит глаза. Ой. Коля обычно не ругается на работе. Сигма ещё слишком юн для такого — как думается Гоголю. Хотя Сигме уже… ну, достаточно. — Ну так в итоге, чего так рано пришли? Вы же всегда опаздываете. — А! — вскрикивает блондин и взмахивает пальцем, точно вспомнив что-то очень важное. — Мне нужна моя тетрадь с номерами телефонов. — А-а… Что, опять телефон сломали? — Чего? — кричит парень, ища эту самую тетрадь. Уже успел прийти в саму мастерскую, встав у стола, и переворошить всё на свете в поисках пропажи. — Арх, божечки, да где ж она. И нет, я не сломал телефон, — уже громче отвечает Николай, — он сгорел. — Реально? На плиту положили, что ли, неаккуратно и зажгли её? — с усмешкой произносит Сигма, зайдя в мастерскую и ожидая, когда же его начальник додумается спросить у него, где же его тетрадь. Сам он никогда не найдёт. — Что? Сигма, блин. Где тетрадь? — сдаётся тот. — В правом ящике на средней полке. Гоголь щупает каждый уголок, перерывает все шкафы, вытащив наружу всё их содержимое, а следом победоносно радуется, найдя заветную тетрадь. — О, нашёл! — И благодаря кому? — Спасибо, Сигмуш. Очень выручил, — довольно серьёзно хвалит Николай, и Сигма не удерживается от лёгкой улыбки и алого румянца на щеках. — Да, пожа-… — А по поводу телефона скажу то, что он сгорел вместе с домом. — …луйста… — парень довольно кивает, приятно получая благодарность, а затем громко восклицает и ошарашенно смотрит на блондина, что с любопытством разглядывает тетрадь. — Что?! — Сгорел, говорю. — Да я понял. Что случилось-то?! Сигма — парень эмоциональный, хоть по нему этого и не сказать. Он вроде и пытается сдерживаться и быть адекватным, но с Николаем такое не всегда получается. Но хотя бы один член агенства должен был нормальным. Ну и, наверное, им является хомяк, что иногда бегает в колесе и почти всегда спит верх пузом. А… Да, пожалуй, лишь хомяк тут в здравом уме. Спит и ест. Красота. Гоголь за ним, кстати, вообще не ухаживает. Вечно забывает то покормить, то наполнитель для туалета поменять. Весь в работе. Иногда подойдёт, погладит, слегка поиграется, жалуясь на жизнь и тупых клиентов, а потом уходит, и дальше забывая про него на долгие часы, дни… Спасибо Сигме, что успевает везде: и заказы найти, и их же отвести заказчику, и еду заказать, принять, отдать Николаю, съесть самому и отдохнуть пару минуток… пока Николаю опять что-то не понадобится. Бедный Сигма. — Ах, точно, — резко вспоминает Гоголь и шлёпает себя по лбу, отвлекаясь от тетради. — Я же поэтому и пришёл. Короче, вчера вечером тако-ое произошло, ты в шоке будешь, лучше присядь, — приказал он, и Сигма доверчиво уселся на стул рядом. — В общем, остался я вчера дома, спал для полудня, а то и больше, потом проснулся и пошёл на кухню. Там мой Федька уже во всю херачит коржи для торта с утра пораньше. Сигма приподнимает одну бровь. — Так это же… — пытается он объяснить, но тот не слушает. — Цыц, — взмахом показывает блондин. — В общем, сморозил я какую-то хуйню, из-за которой Федя уронил себе на ноги кастрюлю с кипячённым молоком, из-за чего он получил и ожоги, и рану от удара тупым и, самое главное, горячим предметом. — Какой ужас… — Сигма сочувствующе прикрыл рот ладошкой. — И не говори. Дальше понёс я его в зал, осмотрел рану и понял, что там пиздец полный. В больничку надо. А этот ни в какую! Ну блять, делать нечего, пошёл в аптеку за мазью для него. И пока я на полчасика отходил за лекарством, дом сгорел. Прихожу — он уже горит, Феди нет, все суетятся. Благо, нашёл я Федю потом. А то аж перепугался не на шутку, — завершает Николай и хмурит брови, вспоминая, что ощущал в тот момент, когда не нашёл своего друга… Было страшно. Не за себя — за него. — Боже… — Сигма покачал головой. — А из-за чего пожар-то? Николай похлопал ресницами, вопросительно глядя в ответ. Ну… он же без понятия. Он даже и спросить про это забыл как-то. В спешке всё было. Да и интереса не было. А сейчас… надо будет обязательно спросить у Фёдора, что же именно случилось вчера. Из-за чего случился пожар. Почему дом вместе с их нитью объединения сгорели заживо? Всё странно. Какая бы причина не была — странно, что пожар вообще произошёл при Фёдоре. — Я… я не знаю, Федя не сказал, — Николай обречёно вздыхает и садится на близстоящий стул, опуская тетрадь себе на колени. Что-то настроение даже упало. Как-то депрессивно стало. Сигма сочувственно смотрит на ювелира, решая, как бы его приободрить. И выбор его пал на то, чтобы приготовить ему чай. Сказав, что скоро вернётся, парень отправился в соседнюю комнату, где есть всё необходимое для крепкого кофе или лёгкого чая. Николай проводит рукой по волосам, вспоминая нежное ощущение того, как ему утром плели эту косу… и как же приятно это было. И чтобы это ещё раз повторилось, им стояло бы найти новый дом. А для этого надо хоть где-нибудь жить. Гоголь вновь раскрыл свою тетрадь, пролистал пару страниц и нашёл раздел под названием «Самое важное». Тут есть номера телефонов его родных, Фёдора, конечно же, и Ивана. А, ну ещё и свой бывший номер есть, который сгорел. Просто он забывал его часто, вот и записал. В общем-то, пора творить дела. Как раз вовремя приходит Сигма с двумя чашками чая в руках, когда Николай просит его поделиться с ним своим смартфоном. Тот сначала ничего не понимает, но спустя секунд десять он громко произносит: «А-а!» — и даёт ювелиру свой телефон. Пододвинувшись ближе к столу и переложив на него блокнот, Коля стал забивать первый на очереди номер телефона, а следом начал ожидать ответ. Шли лишь гудки. Сигма рядом спокойно попивал чай, и Николай от такого тоже не отказался. Взял в руки чашку, отпил глоток, как вдруг гудки прекратились, а на той линии сказали: — Ало? Кто там? Такой родной и знакомый голос, который, кажется, Гоголь не слышал так давно. — Вань, это Коля, — проглотив напиток, сразу отвечает блондин и понимает, что Иван до сих пор не в адеквате, а потому вообще не врубает, что творится. — Николай Гоголь, — уточняет он. — А-а! — тянет тот и радостно хихикает. — А что сразу так не сказал? Я бы сразу всё понял. Что звонишь с другого номера? Поменял, что ли? — Нет, кое-что произошло. Есть серьёзный разговор, — грозно и слишком спокойно для себя сказал Николай. — А по телефону никак? — Нет. У меня дом сгорел. — О Боже. Сочувствую. — Ты мне не сочувствуй, а домой езжай! Чтобы через час был там, понял? И только попробуй быть нетрезвыми, я всех твоих котов выкину на улицу, — пригрозил Коля, и Иван тотчас прекратил смеяться. — Ты не посмеешь… — Очень прискорбно, но посмею, если не приедешь через час домой. — Да ладно, ладно. Скоро буду, бывай, — договаривает тот и сбрасывает. Коля, конечно, не привык быть таким жестоким и грубым с кем-либо, но с этим дураком — как говорит сам парень — по другому просто нельзя. По-любому где-то опять гуляет. Вот и надо домой его гнать. Пара кошек его скажут «Спасибо». Потому что его гулянки сводят с ума. Гоголь сдувается, как воздушный шар, и падает лицом на стол, устало вздыхая. Эх. Теперь опять придётся идти к Ивану домой. Хотя там и до Феди недалеко, в случае чего. В общем, надо пережить первое время, а потом всё будет круто-классно. И он просто надеется, что Гончаров будет к нему милостив и впустит в дом и разрешит остаться там на время. Ну он же не изверг… вроде. Это ещё не доказано. Так что нужно просто идти. Но перед этим надо поесть. Сигма принёс печеньки и горячий чай. Как заботливо. Николай берёт одну печенюшку в руку, быстро ест её, запивая всё чаем, а следом вспоминает, что Федька его сегодня ничего не ел. Упс. Прокололся. Ну ничего. Коля обязательно ему что-нибудь купит на обратном пути, если деньги останутся. Хотя должны остаться. Ведь в карманах куртки Коли можно открывать целый банк. — А, Сигмушка, драгоценный мой товарищ, — начинает Николай, развернувшись на стуле к парню, а тот уже чувствует что-то неладное, — не бери пока заказы. Боюсь, что в ближайшее время не смогу уделять работе должное ей количество внимания. Сам понимаешь. Сигма сопутствующее кивает. — Угу… тогда откажусь от нескольких предложений, что поступили недавно. Думаю, ещё не поздно. — Спасибо, очень кстати. Если возможно, то попроси их подождать, если они не против. Я могу взять заказы позже. — Ладно, как скажете. Попрошу их подождать. — Благодарю, завтра обязательно начну что-нибудь делать. Или сегодня ещё заскочу. Не знаю, посмотрим. Сигма лишь согласно кивает и допивает свой чай, тем временем как Николай небрежно встаёт из-за стола, задев тот рукой и выругав пару некультурных словечек, и отправился на улицу, а точнее — в гости к своему давно знакомому другу, на которого возлагаются большие надежды.***
Дошёл Николай до нужного места относительно быстро. Когда шёл в первый раз в мастерскую — было затрачено больше времени. А сейчас двадцать минут, и он уже тут. Гончаров опять где-то шастал, так что Гоголь искренне надеется, что у того проснулась совесть и он придёт домой вовремя, потому что если нет — Коля даже не знает, что с ним сделает. Наверное, как и обещал, выкинет с окна всех его кошек, которых уже аж пара штук. А питомцев Иван очень любил. Так что было бы хорошо ему прийти домой ещё до того момента, как Коля зашёл бы на территорию этого района. Ну, попытка — не пытка. Надо пробовать. Парень очень верит, что его друг не дурак и уже прямо сейчас сидит дома и ждёт его звонка. Что ж. Дождался. Вспомнив подъезд, Николай подходит к одной двери, быстро жмёт на клавиши в нужной последовательности и ждёт. Ну-ну. Откроют ли? Били-пили-би. Вдруг музыка прекращается, а на её место приходит другая мелодия — более яркая и доброжелательная. Иван дома. Иван открыл дверь. О, хвала небесам, он не забыл дорогу домой! Это хороший знак. Особенно для Коли, который хочет поговорить с ним на серьёзную тему. Для этого тот должен быть в полном адеквате. И чтобы убедиться в этом, Гоголь шагает внутрь подъезда, пробегает несколько этажей по каменным ступенькам, видя вокруг обшарпанные и потрёпанные жизнью стены и то, как они обваливаются, и подходит к нужной квартире. Ладно. Дело за малым. Нужно стучать. Стук длинный, два коротких, два длинных. Их давно заученная последовательность стуков, при котором каждый узнаёт другого. Дружба долгая, всё-таки. Замок по ту сторону сразу щёлкает, и дверь открывается. На пороге стоит слегка покошенный, но вполне вменяемый Иван, который выглядел… ну, относительно неплохо, кстати. Тёмные джинсы, какая-то спальная широкая футболка, полностью мятая, и на голове пробежался чёрт. Даже не ясно, спал он или действительно где-то был. Больше напоминал большого сонного кота, которого разбудили средь бела дня и он вообще не вдупляет, что происходит. Хотя этот, вроде, ещё понимает. — О, Колька, привет, — говорит Гончаров и буквально затаскивает непривычно для себя нервного Николая в дом, закрывая за ним дверь на замок. Оборачивается, и друзья хлопают друг друга по ладоням, цепляясь и обнимая за плечи для приветствия. — Ну привет, Вася, — отвечает Николай, делая акцент на последнем слове. По лицу Ивана сразу стало понятно, что он как раз ничего и не понял. — Чего? Ваней же был, вроде. Откуда Васёк взялся? — недоумевает парень и любезно вешает куртку друга на крючок в прихожей, думая, как бы не наступить на грязный придверный коврик, потому что сейчас они топчутся прямо почти на нём. А чистые носки пачкать не хочется. — Ну так ты мне кота напомнил. А раньше у меня был кот Вася, который жрал мышек и… — Ой, всё, — прерывает Гончаров и махает на друга рукой, проходя мимо него на кухню. При входе, если посмотреть налево, можно увидеть проём, ведущий прямиком на кухню. — Называй как хочешь, только аппетит не порти. — О-о, у тебя есть еда?! — восторженно восклицает блондин и следует по пятам за другом, переходя через прихожую в другую комнату. Усаживается на одном из стульев, плюхаясь с грохотом на сидушку, и ждёт, пока Иван идёт к плите. — Ага, конечно. Даже если бы и была, я не отдал бы её тебе, — отвечает парень, взяв чайник в руки и наливая кипяток в кружки. — Бу-ука. Я не так уж много и ем. — А-то, — и, развернувшись к другу лицом, Гончаров продолжает: — Чай, кофе, меня? — Можно было бы и последнее, но я уже пообещал это другому. Так что ебашь кофе, чтобы взбодриться, — невзначай отвечает Николай, и Иван лишь удивлённо приподнимает брови. — Ого. Что же я слышу, Николай? Так вы уже обручены с кем-то, а я и не знал? Парень считает на руках секунды до того момента, когда до Коли наконец-то дойдут слова друга и он вынырнет из своего облака мыслей, убрав руку из-под щеки. Раз, два… — Что?! — почти кричит тот, и Гончаров любезно прикрывает свои уши, хотя сохранить им хорошую слышимость. — К… какое обручение, Боже! Вань, ты совсем дурак? — обиженно дуется парень, пока Иван ставит на стол одну чашку кофе и одну чашку чая — для себя. Распаковывает пакет с конфетками и укладывает рядом, кивком давая понять, что их может съесть. Он-то знает, что Коля точно такие ест. — Ну, просто сделал вывод из того, что ты сказал. А что, что-то не так? У Коли заливаются румянцем щёки. Кажется, он уже это не контролирует. — Всё не так. Ни с кем я не обручён, пизди больше. — Тогда с кем ты хочешь потрахаться? — Что? — Николай пытается понять, ослышался ли он, но, придя к выводу, что нет, снова восклицает: — Да ни с кем, Ваня, блин! Просто… эм… я такое случайно другу сказал. — Мне докапываться до тебя с вопросом, кто это, или сам скажешь? — Иван хитро щурит глаза, отламывая кусочек хрустящей конфеты, состоящей из стружки молочного шоколада. О, а неплохо. Раньше такие хомячил на переменах лишь Коля, а Ваня только скромно смотрел на это извращённое лакомство, думая, как у его друга ещё не слиплась пятая точка от такого количества сладкого. Сам же Гончаров такое вообще не ел. Но сейчас берёт конфеты, когда к нему хочет прийти Коля, чтобы он ел их вместо самого Вани (просто Гоголь может съесть весь его холодильник, коли придёт, поэтому он откупается хотя бы этим). — Ты и так знаешь ответ. — Ну тоже верно, — соглашается парень и кидает другу точно такую же конфету, что ест и сейчас, а Коля почти роняет это лакомство, спешно махая перед собой руками. Следующие минуты пройдут в полной тишине со стороны Ивана и в полном шуме со стороны Николая. Так эмоционально и с такими подробностями он не рассказывал даже Сигме, но зато лучшему другу решил всё вывалить в чистом виде. И хоть сам Гончаров не особо врубается в происходящее, потому что ещё не до конца проснулся, да и в целом слушать бредни Коли — тот ещё геморрой, парень делал вид, что активно слушает и вникает в суть, хотя на деле даже не помнит, как всё началось. Просто в этом нет необходимости. Он уже и так всё знает. Но Коле об этом говорить точно не стоит. Склонив голову и оперевшись о свою руку, Иван сухо зевает, следом смахивая с уголков глаз слёзы прощального сна, что уже не придёт сегодня это уж точно. Эх. А он так хотел поспать потом. В общем, Николай разошёлся ни на шутку и погнал рассказывать про то, как он с Фёдором заселились в отель, потому что одна амёба не ночевала сегодня дома — за это хозяин квартиры отхватил удар по голове, несколько хлопков по плечу и руке и множества тыков ногой под столом. Ну, всё не так страшно, как могло быть. Гоголь вообще мог избить… ну, за то, что Ивана ночью не было. Что шлялся не пойми где и с кем. Помнится, в школьные годы постоянно приходилось отбиваться от этой гиперактивной занозы в заднице. Стоит отойти куда-нибудь, не предупредив, так она сразу в атаку. Хотелось же Ивану, как и всем подросткам его возраста, пойти куда-нибудь в клуб, потусоваться с ребятами и просто отдохнуть. Вот он и ходил. А друга не посвящал в это. За что потом и получал выговор строгого режима... Иван же всегда такой был. Иногда, когда Коля сам этого хотел, брал его с собой на какой-нибудь движ, что происходил в их селе. Село-то не дюже большое, так что каждый друг друга знал, и свои компании для так называемых «вечеринок» — это были обычные сборища у кого-нибудь дома, либо же клуб или поляна за гаражами — назначали сами, звали только тех, кто был удостоен чести. Гончаров водился со всеми, знал каждого члена этой компании, не отставал от Николая, который был в курсе всего происходящего и которой знал, где лежит каждый камень. Как раз благодаря его способности узнавать про каждое место, многие школьники не попадались на глаза полиции, а их места заседания никто никогда не распознавал. А сейчас... Время прошло. В этом городе, конечно, Коля всё так же ориентируется отлично, знает каждую улицу, но вот на такие сборища, увы, уже не ходит. Поменял такую жизнь на более спокойную. Открыл свою мастерскую и теперь живёт без риска — как думает Иван. Но а вот сам парень... продолжил дело своей молодости. И недавно нашёл себе очень интересную работку. Правда, другу ещё не рассказал, но пока и случая такого не представлялось. Ну, как-нибудь скажет. Наверное. — Итак, — резко произносит Иван и ставит локоть на стол, указывая раскрытой ладонью на друга, — что мы имеем: у тебя сгорел дом, поэтому теперь тебе негде жить, и из-за этого ты примчался ко мне и вынул меня из сладкого сна. — Во-первых, дом сгорел у Феди, — замечает Николай и отгибает один палец в счёте, — а так как я там проживал, жить негде теперь нам обоим, — после этих слов парень отгибает ещё один палец. — Во-вторых, ты спал? Гончаров мнимо открывает рот, будто говоря другу, что тот совсем дурак, раз его в данную минуту интересует лишь этот вопрос. Гоголь по лицу другого всё сразу понимает и в защитном жесте поднимает руки, произнося: «Понял» — а затем ждёт окончательного ответа от Ивана. Ну, им же надо где-то жить. А он единственный и неповторимый любезный друг обоих: и Коли, и Феди, что сможет помочь им в таком непростой ситуации. — Давай проясним: ты хочешь, чтобы я разрешил вам остаться у... — Да! — резво отвечает Коля, перебив друга. На его лице столько эмоций: и сияние, и мольба, и почти слёзы (театральные, конечно, просто вдруг Ваня поверит). Сложно отказать. Иван просто обречённо вздыхает, пьёт напоследок чай и устало произносит: — Ладно, так уж и быть. Коля вне себя от счастья. Услышав заветные слова, вскакивает с насиженного места и радостно кричит: «Еее, победа!» — пока Иван пытается сделать вид, что только что не пожалел о своём решение. Хотя что тут думать. Этот вопрос был решён ещё очень давно.