***
Та роковая ночь была чистой му́кой. Шэдоухарт заползла в свою палатку, простерлась ниц перед статуей Селунэ – одним из последних подарков Тава, – умоляя богиню указать ей путь, а затем уснула в слезах. Она задавалась вопросом, сможет ли продолжать двигаться без благословения Шар, подавляющего ее эмоции, но обнаружила, что Селунэ каким-то образом более эффективно направляет ее путь без темного мрачного подавления. Даже перед лицом ужасной правды о том, что Тав предпочитал видеть ее сломленной, безжалостной и жестокой, она не отступилась. Ее путь изменился. По крайней мере, она чуть приободрилась. Возможно, если она сумеет полностью посвятить себя Селунэ, это избавит ее от разных мрачных мыслей. Первый день был просто нереальным. Она наглухо закрыла тент своей палатки, выскользнув, чтобы поклевать еду, лишь когда в лагере стало тихо и пусто. Неделю жрица провела в изоляции, в медитации, молясь, чтобы Селунэ указала ей путь к миру. Принятию. Наконец, в ту ночь, когда ей действительно хотелось посмотреть на звезды, Шэдоухарт выползла наружу – но лишь для того, чтобы услышать болтовню возвращающихся друзей. В своей обычной дерзкой манере – насколько ей удалось собраться с духом – она поинтересовалась, не нуждается ли кто-нибудь в исцелении. Джахейра, которая посвятила себя Селунэ в качестве лунного друида после всех страданий, увиденных в окрестностях Лунных Башен, вскинула бровь. – Может я и несколько старше тебя, но все же способна позаботиться об этих несчастных, пока ты отдыхаешь. Шэдоухарт слабо улыбнулась. – В последнее время я провожу большую часть времени с нашей богиней, так что я буквально переполнена силой. – Она неуверенно подошла к Джахейре. – А ты, кажется, и сама несколько пострадала. Друидка попыталась опустить руку, которую прижимала к груди, но получила в ответ лишь понимающий взгляд и смирилась. – Прекрасно. Не стану второй раз предлагать тебе передохнуть. Принимайся за работу. К ним подошел Гейл. – Хочу, чтобы ты знала: я действительно пытался уберечь их всех от неприятностей. – Он ткнул большим пальцем себе за спину. – Но, конечно, наши вестники гибели не могли держаться внутри моей сферы неуязвимости, как бы я ее ни растягивал. Карлах ухмыльнулась, зажимая рану на боку. – Не пойми меня неправильно, мне нравится мой арбалет, но это совсем не то, если не увидишь, как противник напустит в штаны, прежде чем на него обрушится молот. Скажи, Лаэ? Лаэзель двигалась едва заметно прихрамывая. Шэдоухарт могла бы и не обратить внимания на это, если бы не привыкла к ее обычной походке с прямой спиной и стремлению быть «в порядке». – Это ты предпочитаешь молоты, – холодно пробормотала гитьянки, – но я, безусловно, понимаю, что ты имеешь в виду. Она посмотрела на Шэдоухарт достаточно серьезно, чтобы заставить ту заволноваться. – Я рада слышать, что ты снова будешь нас лечить. Джахейра – компетентный целитель, но она настаивает на том, чтобы сопровождать свои услуги лекциями. Джахейра нахмурилась. – Лекциями? Я просто попросила тебя не бросаться на целую банду без плана, а попытаться поразить как можно больше целей ударом с разворотом! – Цк’ва! Я могу сразить двенадцать противников одним движением двуручного меча, но только если они находятся достаточно близко друг к другу. Обрушив на них гнев Матери Гит хратх аджак, я могу вселить ужас в их сердца и точно отмерить взмах оружием. Карлах просияла: – В первом сегодняшнем бою на рассвете она вырезала целую засаду культистов раньше, чем любой из нас успел ударить. Даже Тав! «Тав». На лице тифлинга тут же проступило огорчение, и она прижала ладонь ко рту. Но, стоило отдать ей должное, не стала извиняться за то, что упомянула имя их лидера. Полудроу только теперь подошел к лагерю, шагая в ногу с Минтарой. – Что сделал Тав? – небрежно спросил он, доставая из ящика яблоко. – Ничего полезного, – раздраженно ответила Лаэзель. Тавлин в замешательстве нахмурился, но ничего не ответил, лишь стал жевать медленнее. Шэдоухарт переводила взгляд с одного на другую, когда гитьянки встала прямо перед ней. – Я буду искать исцеления последней, жрица, после того как ты осмотришь остальных. – Уже повернувшись спиной, она закончила фразу: – И после того, как ты поешь. Шэдоухарт осталась недоуменно смотреть ей вслед – поведение Лаэзель показалось ей достаточно странным, чтобы отвлечь даже от вида бывшего возлюбленного. После того, как она поест? Лаэзель имела в виду, что ее волнует, поела ли жрица перед работой? И... она почему-то злится на Тава? Конечно, они с гитьянки стали почти друзьями – если классифицировать каждое из их вербальных столкновений как близкое общение. Они хорошо работали вместе и защищали друг друга. Было бы ложью сказать, что, преодолев львиную долю своего гнева по отношению к гитьянки, она не начала хоть сколько-нибудь... дорожить... своим членством в их микро-группе. Лаэзель сама по себе была целой армией. Безрассудной, но не настолько, чтобы подвергнуть опасности кого-либо, кроме самой себя. Во всяком случае, они с Карлах всегда серьезно относились к защите задней линии. А сейчас она была... не полностью милой, но почти доброй и надежной. И Лаэзель стала первой, кого Шэдоухарт встретила на наутилоиде – столь же неприятной и высокомерной, какой она сама была тогда. В каком-то смысле, гитьянки была рядом с ней дольше, чем кто-либо еще из присутствующих. Кроме... «Тава». У нее скрутило живот, но это тут же прошло. Впрочем, гитьянки не могла злиться на Тава за то, чем обернулись его с Шэдоухарт отношения. Нет, конечно, нет. Они были не настолько близки, и она была не из таких. Должно быть, бард просто сегодня сильно сдал позиции. Вообще-то, эта мысль была довольно приятной. Как и чувство, что она, возможно, не единственная, кто не считает, будто у Тава из задницы сияет свет Латандера, но... там явно было что-то много большее. И она не хотела молиться, чтобы бард потерпел крах. Больше нет. Астарион оторвал ее от этих мыслей, подскочив ближе в своей тунике, заляпанной кровью. – Что ж, раз уж вы с гитьянки настроены столь великодушно, я готов стать первым. Жрица вздохнула. – Тогда пошли.***
Шэдоухарт была благодарна за то, что путешествовала с товарищами, которые знали ее достаточно, чтобы сдерживать свое желание как-то утешить. Всё, что можно было извлечь из таких речей, было бы омрачено чистым унижением. Она не хотела слышать о чем-либо кроме того, что будет на ужин и чего они добились за время отлучки. К счастью, все выбирали именно одну из этих тем, когда подходили к ней за лечением. Даже Уиллу каким-то образом удалось ограничиться лишь откровенно обеспокоенным взглядом. Как вообще кто-то может выглядеть столь чертовски заботливым в дьявольском облике? Ну, Карлах не в счет. И в итоге жрица обнаружила, что не хочет прыгать в Чионтар, и смогла прикончить почти половину своей порции. Она вернулась в свою палатку, чтобы поесть, довольствуясь отдаленными голосами товарищей, болтающих друг с другом. Шэдоухарт почти чувствовала, как Селунэ напоминает ей, что все они – даже ее хренов ублюдок бывший – теперь ее семья... в каком-то смысле. Она позволила этой мысли эхом разлететься по всем закоулкам разума, добившись того, что это согрело ее, хотя бы чуть-чуть. Жрица как раз собиралась отставить тарелку в сторону, когда Лаэзель откинула полог ее палатки. Гитьянки настороженно заглянула внутрь, как будто здесь ее могли поджидать какие-нибудь ловушки. – Мои извинения. Ты еще не доела. Створка палатки закрылась. – Постой. – Шэдоухарт вытерла руки полотенцем. – Ты как раз вовремя. Если я съем еще кусочек, то лопну. Заходи. Лаэзель вернулась, она молча внимательно посмотрела сначала на Шэдоухарт, потом на ее тарелку. – У тебя ухудшился аппетит? Обычно меня впечатляет то, сколько наших припасов ты способна съесть, несмотря на то что ты такая невзрачная. «Невзрачная?!» Шэдоухарт побледнела и попыталась подавить раздражение. – Ты что, следишь за моими предпочтениями в еде? Гитьянки подошла и села перед ней, стараясь не сгибать раненую ногу. – Я слежу за всем. А запоминаю только то, что кажется важным. – Она оглядела Шэдоухарт с ног до головы, казалось, что-то обдумывая. – Когда ты отдала сердце своей новой богине, в тебе что-то изменилось, хотя я не могла понять, что именно. – Ты говоришь о моих волосах? – «Пожалуйста, пусть дело будет в волосах». Лаэзель выглядела слегка растерянной. – Нет. – Она скрестила на груди худые мускулистые руки. – Ты сияла, мало чем отличаясь от женщин-гитьянки, которым предстояло зачать ребенка. Шэдоухарт украдкой бросила взгляд на руки Лаэзель, как делала уже миллион раз. – Так... я выглядела... беременной? Лаэзель раздраженно зарычала, лицо ее исказилось в знакомой гримасе. – Иногда я задумываюсь, не умышленно ли ты неправильно меня понимаешь. – Она вздохнула, затем закрыла глаза и продолжила более спокойным тоном. – Я говорю о том, что ты выглядела изменившейся. Твоя душа казалась... необремененной. Шэдоухарт почувствовала приближение знакомой клонящей к земле печали. – Почему ты заговорила об этом сейчас? Гитьянки бросила взгляд на еще наполовину заполненную тарелку. – Потому что тебе явно нездоровится. Затем она протянула руку и смахнула со щеки Шэдоухарт слезу, которую та до этого момента не чувствовала. Какая-то крошечная частичка полуэльфийки жаждала бездумно прижаться к ладони Лаэзель, пусть лишь для того, чтобы получить хоть толику успокоения, но, к счастью, кисть гитьянки отодвинулась так же быстро, как приблизилась. Конечно. Лаэзель просто волнуется, что их группа станет несбалансированной или что ее придется тащить за собой... Или, возможно, гитьянки считает ее стремления... скучными или слабыми. Точно так же, как Тавлин. Она сжала кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони, чтобы сдержать слезы. – Я собираюсь доесть все завтра. Незачем меня отчитывать. Лаэзель нахмурилась. – Так, ты восстановилась? – Я в порядке, – рявкнула Шэдоухарт немного громче, чем собиралась. – Кроме того, похоже, у тебя будет гораздо больше поводов для беспокойства, чем у меня, если я не позабочусь об этом. – Она указала на плохо перевязанную рану на икре Лаэзель. – Или ты восстановилась? Гитьянки открыла было рот, чтобы что-то ответить, но ограничилась лишь сожалеющим взглядом, прежде чем пододвинуться ближе к целительнице. Шэдоухарт размотала повязку. Нога выглядела так, будто ее проткнули насквозь. – Как, черт возьми, ты вообще ходила? – Пробормотала жрица, используя свою силу, чтобы начать очищение и заживление раны. – Так же, как ты завтра вернешься на поле битвы. Бледные руки вздрогнули, когда Шэдоухарт уставилась на нее. – Хромая? Лаэзель ответила прямым взглядом без тени злого умысла. – Стойко. Это нервировало жрицу. Опять то странное чувство, которое посещало ее и раньше. Неужели она была невнимательна? С каких это пор Лаэзель начала... сочувствовать? – Ты сравниваешь эту рану с моими ранеными чувствами? Осторожней, звучит так, будто они важны для тебя. Лаэзель едва заметно поморщилась, когда Шэдоухарт закончила. – Я не говорю, будто знаю, что ты чувствуешь или вообще считаю это целесообразным. Но, возможно, ты удивишься, узнав, что мне больно видеть, как ты страдаешь. И снова Шэдоухарт была ошеломлена. Она положила руки обратно себе на колени и опустила голову. Как Лаэзель удалось сказать именно то, в чем жрица нуждалась? Пока горькие слезы стояли у нее в глазах, она пыталась как-то придраться к гитьянки, к ее словам, вообще к чему угодно, лишь бы снова ухватиться за чувство одиночества. В конце концов, именно так она и поступала в течение долгого времени. Затем слезы полились рекой, она подняла голову и увидела, что теперь Лаэзель сидит на коленях, торжественно глядя на нее, и в глазах гитьянки отражаются пляшущие в воздухе огоньки заклинания, освещающего палатку. «Очаровательно». – Я не собиралась тебя расстроить. Я пойду. Лаэзель чуть качнулась, собираясь встать, но Шэдоухарт успела метнуться вперед и схватить ее за запястье. Когда гитьянки тут же не отдернула руку, жрица осмелилась поднять глаза. – Ты не расстроила меня. Ты права, у меня... дела идут не очень. Но предстоит еще многое сделать, и я больше не могу просто сидеть и плакать. Это жалко. Спасибо, что не сказала об этом. Лаэзель ухмыльнулась. – Пожалуйста. Мне не нужно озвучивать то, что ты и сама знаешь: праздность порождает безумие. И лишь к лучшему, что мы обе были преданы гораздо более могущественными силами, чем наш потакающий своим желаниям лидер. Пусть твоя месть переплюнет все мыслимые возможности. Гитьянки развернула руку ладонью вверх и в свою очередь обхватила пальцами запястье Шэдоухарт. Жрица почувствовала, как утешение, принесенное этим маленьким жестом, поднимается вверх по руке. – Спасибо. Лаэзель почтительно кивнула и встала. На выходе из палатки она остановилась. Шэдоухарт вытерла слезы. – Что-нибудь еще? Гитьянки расправила плечи. – Если бы мой партнер решил бросить меня на глазах у своей новой любовницы, я бы, скорее всего, убила его. Поскольку наш лидер спас мне жизнь, я бы его просто покалечила. Скажи хоть слово, и я... – Она сжала руку в кулак. – И оставлю его на твою милость, как единственного целителя, способного это исправить. Лаэзель говорила совершенно серьезно, и Шэдоухарт не показалось, будто это просто фантазии. Так... гитьянки действительно была недовольна тем, как Тав поступил? Шэдоухарт все еще не могла осознать факт поддержки со стороны Лаэзель. Эта ночь принесла столько сюрпризов от гитьянки, что жрица лишь спросила: – Что бы ты сделала? Лаэзель не повернулась к ней лицом, но явно задумалась. – Отрубила бы обе руки. С особой жестокостью. Чтобы он даже подтереться самостоятельно не мог. Шэдоухарт не собиралась натравливать гитьянки на Тава, но поступившее предложение настолько согрело ее, что она не смогла сдержать сорвавшийся с губ смешок. Она не знала, что подумает Селунэ о приятном волнении, которое вызвали эти мысли, но в данный момент ей было все равно – в конце концов, она не собиралась просить об этом. – Боюсь, что в этом нет необходимости. Пытки больше не относятся к занятиям, которые доставляют мне удовольствие, но я действительно очень... очень ценю твое предложение. Лаэзель обернулась и улыбнулась так свирепо, как умела только она. – И все же ты смеешься при одной мысли об этом. Хоть ты и изменилась, у тебя всегда было чувство юмора воина. Подумай об этом, и направь свою праведную ярость. – И с этими словами она ушла. Шэдоухарт наблюдала, как Лаэзель нарочно столкнулась плечами с Тавом на обратном пути к костру. Ее щеки вспыхнули. Тав выглядел таким... маленьким рядом с гитьянки. Раньше она этого не замечала, так как сама была одного роста с полудроу. Почему ей было так тепло? Она не собиралась долго думать об этом – только некоторое время, чтобы уснуть, чувствуя окутывающее ее нежное тепло. Конечно, было приятно иметь... друзей.***
Шэдоухарт как-то успела забыть, насколько всеобъемлющей была ежедневная работа по освобождению Врат Балдура от бесчисленных угнетателей. У нее почти не оставалось времени, чтобы вообще думать о чем-либо, тем более о расставании. Ночами становилось тяжелее, но теплая еда и несколько мимолетных слов от спутников – не в последнюю очередь от Лаэзель, – заставляли ее двигаться вперед. Гитьянки больше ничего не говорила о Таве, но приняла предложение иногда вместе медитировать по ночам. Эта мысль пришла Шэдоухарт в голову после того, как разговор с Лаэзель стал причиной самого спокойного сна с тех пор, как Тав бросил ее. Присутствие гитьянки каким-то образом оказывало заземляющий эффект. Тем не менее, боль, как это обычно бывает, полностью не ушла, и у нее появился новый шрам в коллекции. В отличие от старого шрама, этот посылал болезненные сигналы с разной интенсивностью и в самые смущающие и сбивающие с толку моменты. Но порой и тогда, когда она этого ожидала – например, когда она чувствовала, что делает шаг к свету. В частности, сейчас, когда их веселая компания собралась поразвлечься, а Тав и Минтара строили друг другу глазки – или какой там эквивалент данного действия у злобных дроу? – пока остальные осматривали местный цирк. Они только что окончательно разобрались с этой несносной каргой, и Карлах попросила вернуться в Ривингтон, чтобы посмотреть представление. И даже нынешняя странная надменная версия Тава не смогла отказать «самой нормальной умирающей в мире» в небольшом развлечении. Что делало этот день еще приятнее, вся их компания отправилась на прогулку вместе. Карлах, Астарион, Гейл и Уилл безуспешно играли на деньги с настоящим джинном. Хальсин, Минск, Бу и Джахейра вели напряженную беседу перед клеткой с ускользающим зверем. «И кого волнует, куда, черт возьми, делись Тав и Минтара?» Кроме нее. Отчасти. Стоя у входа, она наблюдала за тем, как Тав пытается убедить Минтару пройти с ним любовное испытание у дриады, которая безмятежно наблюдала за парочкой, разве что с легчайшим намеком на беспокойство. Шэдоухарт еще не стала настолько ярой селуниткой, чтобы не наслаждаться видом двух дроу, переживающих небольшие неприятности в раю. Хотя не должна была бы. Она нахмурилась, когда Минтара все же согласилась, и эти двое взялись за руки, и тупая, отвратительно красивая улыбка расцвела на... омерзительном... лице Тава. Это было ужасно. Ну, должно было быть! Полу-иллитид с... – Думаешь, если будешь пялиться еще напряженнее, двое обитателей подземелья вспыхнут сияющим пламенем по велению твоей богини? Шэдоухарт вздрогнула и повернулась к Лаэзель, которая смотрела на нее, с любопытством подняв бровь. Первым делом она отметила шутку, которая была забавной. Затем ощутила смущение из-за того, что ее поймали. И, наконец, Шэдоухарт осознала, что гитьянки – а это было непохоже на нее – решила надеть что-то кроме доспехов... и вообще пойти. Когда все собирались на выход, она не увидела Лаэзель и решила, что та сочтет подобное развлечение пустой тратой своего драгоценного времени. Гитьянки наклонила голову к плечу и прищурилась. Шэдоухарт осознала, что пялится, и, отвернувшись так быстро, как только могла, откашлялась. – Это одежда Уилла? Лаэзель стояла рядом с ней с огромным мечом за спиной и в легко узнаваемом наряде. Сказать, что на гитьянки он выглядел лучше, было бы преуменьшением. Отрекшись от Влаакит, она отрастила волосы, и теперь каштановые пряди спадали до середины спины. Половину она все еще собирала на затылке, но оставшиеся лежали свободно, и в прическе осталось лишь несколько украшенных драгоценностями кос. Верхняя часть костюма по понятным причинам была свободной, лишь открывая слишком откровенный, особенно в свете полуденного солнца, вид на тугой живот гитьянки. Брюки сидели немного ниже в талии, чем те, которые она обычно носила, – и Шэдоухарт могла видеть эту нелепую дорожку из черных меток, уходящую под ткань. Жрица моргнула. Лаэзель всегда выглядела так и ходила по лагерю чуть ли не полуголой. Почему здесь все казалось другим? Почему ей так хотелось просто... смотреть? – Они больше не нужны Уиллу. Шэдоухарт нахмурилась. Да, на Уилле был наряд, который практически всучил ему спасенный владелец магазина, но это не объясняло выбор одежды гитьянки. – И он отдал его тебе? Лаэзель кивнула. – Да. Он упомянул, что доспехи могут быть неподходящими для... цр’ка. И мне известно, что ваши сородичи находят мою одежду странной, несмотря на удобство и свободу движений, которые она обеспечивает. Шэдоухарт ненадолго задумалась, чем этот наряд был лучше. И предположила, что отсутствие ремешков – уже что-то. Кроме того, «странная» – не совсем то слово, которым она описала бы обычный наряд гитьянки. – Чк! Почему тебя это так озадачивает? Разве тебе не кажется, что он из тех, кто поделился бы? – То, что Уилл отдал тебе свой старый костюм, наименее удивительно из всего. Лаэзель нахмурилась: – А что наиболее удивительно? – Эм. Буквально все остальное. – Шэдоухарт фыркнула, покачав головой. – Я даже не знала, что вы двое близки. – Не думай, будто тебе известно, с кем я близка, селунитка. Я испробовала Уилла, еще когда мы путешествовали по фаэрунской пустыне. Глаза Шэдоухарт стали размером с блюдца. – Ты. – Она указала на гитьянки. – Трахалась. – Неопределенно повела рукой в воздухе. – С Уиллом? – прошипела последнее слово. Лаэзель закатила глаза. – У меня были потребности, и я начала ценить его очевидно хороший вкус. Он оказался подходящим, и был... заботлив с тех пор, хотя я возлегла с ним только один раз. Разумеется, Шэдоухарт предполагала, что у ее спутников были интрижки друг с другом, о которых она не знала, но Лаэзель и Уилл... что... В сознании жрицы вспыхнул образ: Лаэзель приглашает Клинка прогуляться... когтистая рука сжимает его челюсть... невероятно острый, горько-сладкий привкус во рту. Еще одна вспышка: гитьянки, чья кожа блестит от пота, задыхается и стонет под ней, и... – Я сделала то же предложение нашему лидеру. «О». Она будто примерзла к месту. Что за выбор времени. – Но он уже решил добиваться тебя. Я не думала, что он удостоит тебя даже мимолетным взглядом. Шэдоухарт вздрогнула. Гитьянки невозмутимо продолжила: – Я считала его глупцом. Юнцом. Полностью посвятить себя незнакомцу. Более того, ты была лишь вполовину такой женщиной, как я, и еще в меньшей степени воином. Шэдоухарт отказывалась верить в услышанное, у нее скрутило живот. Гитьянки пыталась злорадствовать? Проворачивала нож? После всего, что было между ними? – И к чему ты клонишь? – выплюнула она. Лаэзель стукнула пяткой по земле, издав при этом низкое рычание. – Насчет Тавлина я не ошиблась... Шэдоухарт вскинула голову. Лаэзель скрестила руки на груди, с усмешкой наблюдая за дроу. – Я ошиблась насчет тебя. К Шэдоухарт вернулось то трепещущее, тревожное ощущение, которое она в последнее время все чаще испытывала рядом с гитьянки. – Ты снова пытаешься заставить меня чувствовать себя лучше? Цитриновый взгляд Лаэзель переместился к ней. – Просто делюсь наблюдением. Только дурак этого не увидит. Шэдоухарт машинально придвинулась ближе к гитьянки. – Могу я тоже поделиться наблюдением? – Говори свободно. Жрица усмехнулась. – Правильно произносится: цирк.***
Когда солнце палило в зените, вся группа – за исключением Карлах и Астариона – собралась в конечной остановке своего циркового путешествия, чтобы посмотреть выступление всеми любимого клоуна Капли. Шэдоухарт не знала, связано ли это с самими шутками или с ее нынешним притупленным чувством юмора, но ее вовсе не тянуло смеяться. Судя по всему, большинство зрителей тоже. Лаэзель, с которой жрица до сих пор удивительно приятно проводила время, усмехнулась. – Разве здесь не найдется развлечения получше этого жалкого шута? Например, выколоть себе глаза! Это, безусловно, было самым забавным, что Шэдоухарт услышала с тех пор, как они подошли к сцене. Откровенно говоря, гитьянки была еще и самым интересным зрелищем с тех пор. Воистину, близится конец света. – А для моей последней шутки этим вечером мне понадобится доброволец! – Клоун поднял руку в перчатке козырьком над глазами, делая вид, будто всматривается в толпу. – А, – воскликнул он, – ты! Толпа расступилась, все принялись оглядываться на Тава, который выглядел столь же раздражающе-самоуверенным, как и всегда, несмотря на внезапное повышенное внимание. В конце концов, он был бардом и весьма одаренным исполнителем. Ему даже почти удавалось изобразить раскаяние после разрыва с Шэдоухарт. И все же жрице пришлось взять себя в руки, чтобы перестать надеяться, что Тав споткнется на ступеньках, несмотря на свои сапоги повышенной устойчивости. – Ах, я был бы рад оказаться на сцене, но, думаю, кое-кто может стать даже лучшим добровольцем, чем я. Желудок Шэдоухарт подскочил к горлу, когда она заметила, что Тав заговорщицки переглянулся с Минтарой, а потом повернулся в ее сторону. Он не посмеет. – Вот как? – Да. Моя уморительная подруга, Лаэзель, – закончил Тав с улыбкой, указывая на гитьянки, которая ответила ему взглядом, определенно наделенным убийственной божественной силой. – Ни за что. – Лаэзель, верно? Поднимайся! Давайте все поддержим ее. Гнев гитьянки был осязаемым, но не более, чем ее равнодушие. – Кайнянк... – пробормотала она, продираясь сквозь толпу так, будто шла на плаху. Шэдоухарт слегка обеспокоенно улыбнулась ей, и глухое рычание гитьянки, казалось, стало чуть тише. Она в равной степени была как впечатлена решимостью Лаэзель довести эту нелепую ситуацию до конца, так и раздражена детской шуткой Тава. – А теперь... – Клоун обернулся к столу, стоящему на сцене, и схватил несколько лежащих на нем молотов. Дети, находящиеся в толпе у сцены, восхищенно ахнули, когда он принялся жонглировать всеми разом с заметной легкостью. – ...ответь, Лаэзель: что сказал клоун воину-гитьянки? – ...Что?.. – буркнула воительница, будто ситуация доставляла ей мучительную боль. Внезапно атмосфера происходящего изменилась, когда на лице клоуна появилось выражение ярой злости. – Слава Абсолют! Прежде, чем кто-либо успел полностью осознать сказанное, клоун выронил все молоты, кроме одного, и ударил Лаэзель с такой силой, что кого-нибудь более хлипкого вырубило бы на месте, если вовсе не убило. Вместо этого гитьянки лишь качнулась назад, явно ошеломленная, а затем упала на одно колено. Шэдоухарт первой начала действовать: – Дверь в пространстве! Жаль, что больше никого из группы не оказалось рядом, чтобы захватить с собой, но времени искать другие варианты уже не было, потому что клоун выпустил выглядящего жутко свирепым пса и маниакально рассмеялся, приближаясь к ее подруге. Тут же она почувствовала знакомую бодрость спешки, которую наколдовал на нее Гейл со своего места. Они действовали вместе, как хорошо отлаженный механизм. Шэдоухарт сделала вдох и призвала мощных призрачных стражей, жалея, что не захватила с собой копье. Во мгновение ока взбешенный пес прыгнул к ней и сгорел в святом свете, а сама она бросилась к клоуну, который только что нанес еще один жесткий удар по животу Лаэзель. Гитьянки согнулась пополам. Глаза жрицы застило красным. Две арбалетные стрелы вонзились в грудь и руку клоуна, когда Тав, наконец, отреагировал на происходящее, принявшись выкрикивать приказы остальным спутникам, которые внезапно оказались окружены остатками порождений Баала. Лишь Шэдоухарт знала, насколько бард был близок к тому, чтобы стать одним из них. Но она успела только мельком подумать об этом, ведь в следующий момент ее стражи коснулись клоуна, прожигая его ноги, а в спину врагу в упор полетел направляющий луч максимальной силы. Столько сложных заклинаний за такой короткий срок вымотали жрицу, но долгое время ей приходилось еще хуже. Она обхватила руками голову гитьянки, из раны на которой обильно текла кровь. – Лаэзель! Останься со мной... – Еще один глубокий вдох, и Шэдоухарт позволила исцеляющему свету своей богини излиться из ее рук в гитьянки. – ...я никуда не ухожу, жрица. Судя по всему, не залитый кровью глаз воительницы не пропустил большую часть случившегося за последнюю минуту. Шэдоухарт почувствовала облегчение. Кивнув, она отвернулась от гитьянки, получив небольшую передышку для оценки ситуации. Минтара и Тав прорвались через окруживших их убийц. Друиды опутали оборотней, стоявших у вольеров, а Минск вонзил меч в труп сбежавшего динозавра. Еще одна группа убийц появилась со стороны аллеи, но Уилл тут же встал у них на пути, а Гейл закидал их волшебными стрелами. А затем в центре битвы приземлился сияющий зеленый трезубец, отбросив всех в разные стороны, чтобы тут же вернуться в руку ее подруги-тифлинга – только подоспевшие к месту боя Астарион и Карлах злобно ухмылялись. Кажется, все было в поря... ...пока ускользающий зверь не взревел, бросаясь в середину толпы. Его оскаленная пасть нависла над матерью с ребенком. – Проклятье! – Шэдоухарт почувствовала, что из носа капает кровь, и взмолилась Селунэ, чтобы ей хватило сил на еще одно заклинание. Через мгновение страж веры встал посреди толпы, и одним махом отделил голову зверя от тела. Полностью обессиленная, жрица рухнула бы на пол, если бы Лаэзель не подхватила ее, глядя на Шэдоухарт со странным ликованием. – А теперь отдохни, селунитка. – Несмотря на кровь, покрывающую ее лицо, и только что пройденное исцеление, воительница выглядела образцом здоровья, когда с легкостью подхватила Шэдоухарт на руки, будто ребенка, и осторожно усадила в небольшой нише позади сцены. – Когда ты очнешься, мы выпьем за твою свирепость. Прежде чем закрыть глаза, Шэдоухарт успела увидеть, как гитьянки выхватила из ножен за спиной двуручный меч и крутанула его одной рукой, прежде чем прыгнуть на головы убийц подобно ангелу смерти. «Истинная свирепость».