Сборник дженовых и не очень драбблов по BSD

— Ну, хватит уже шпионить. Выходи. Чуя неловко помялся на месте, соображая, к кому обратилась сестрица. Потом огляделся. Никого, кроме него, нее и сакуры рядом не было. Чуя потер шею и сделал несколько шагов вперед, все еще вспоминая, как мгновение назад руки сестрицы порхали над пиалами. — Я придерживаюсь мысли, — сказала она, когда Чуя опустился на расстеленный по траве плед, — что школа настоянного чая все-таки самая удачная. Смотри. Чуя посмотрел на маленький чайник. На руки. Снова удивился, как может так двигаться человек: бесшумно, легко, невесомо. Длинные рукава кимоно не мешали сестрице и не сбивали ее с четкой последовательности действий; а эта последовательность журчала вместе разливающейся горячей водой — и быстро, и незаметно, и все же плавно. Должно быть, Чуя пялился на нее слишком уж откровенно, потому что сестрица засмеялась. — Я привыкла обращаться с мечом. Это не сложнее. Ты раньше проводил церемонии? — Не так. — Чуя качнул головой. — Заваривал чай, но по другим правилам. Сестрица улыбнулась, коснувшись его щеки, и Чуя неловко напрягся. Он не привык ко взрослым людям, которые бы… вмешивались в его пространство. Но сестрица не пыталась его погладить или потискать — она аккуратно подхватила лепесток сакуры, упавший Чуе на волосы, и взвесила его в руке. Ветер подхватил его и унес, крошечная розовая точка на ясном голубом небе. — Не существует правил заваривания чая. Не слушай, что тебе говорили иначе. Каждая церемония отличается от предыдущей. — Почему? — Но ведь не существует абсолютно одинаковых чайных листов, абсолютно одинаковых людей, их вкусов и пожеланий. Каждый раз, выбирая, ты должен учитывать, как ты хочешь раскрыть вкус чая. — Сестрица все еще улыбалась. Она была такой легкой, почти невесомой — и смертоносно-опасной: сегодня Чуя впервые увидел, как она убивала. Он тогда еще понял, что многому хотел бы у нее научиться. — На, держи. Можешь пробовать. Чуя с поклоном принял пиалу, подержал в ладонях, подул на горячую воду и совсем-совсем осторожно пригубил чай. На его языке выросло чайное дерево: за несколько секунд, оно прожило несколько сотен лет, а потом его листья оказались заваренными в этом маленьком глиняном чайничке. И почему-то по вкусу напоминали сакуру. Совсем-совсем отдаленно. — Это… вкусно, — с восторгом отозвался Чуя. — Я бы хотел уметь так же. Сестрица едва заметно улыбнулась, глядя на трепыхающиеся под ветром вишневые ветви. — Похоже, ты больше не считаешь наши уроки бесполезными. — Я не… — Чуя осекся, уткнувшись взглядом в плед. Поначалу он действительно… но сегодня! Он ведь думал… — Я не сержусь. Мне бы тоже не понравилось, если бы мне сказали заниматься совсем не тем, что мне по-настоящему хотелось бы. Но Мори-доно допустит тебя к заданию, когда… а, сам узнаешь! — Сестрица, почему бы тебе не сказать? — Смотри-смотри. Лепестки облетают так красиво. Повернувшись, Чуя взглянул на сакуру. В самом деле: лепестки будто повисли в воздухе розово-белым ковром, а потом, пританцовывая, стали опадать на усыпанную уже траву. — Мы с тобой, как герои японской повести: пьем чай и любуемся сакурой. — Только в юкату меня не наряжай, — засмеялся Чуя. И сестрица тоже засмеялась.