***
— Папа, смотри, как я могу! — едва Хосок зашёл в конюшню, его названая, но такая родная дочь стремительно взлетела прямо на спину золотой кобылы, не садясь, а вставая верхом, легко удерживая равновесие. — А Джисон так не может! — Ловко, — оценил Хосок, снимая дочь и усаживая себе на плечи. — Ты настоящая наездница! Но больше так не делай, лошадиные спины не предназначены для такой нагрузки. Вес должен распределяться правильно, как я тебя учил. Всегда помни, моя умница, что наше предназначение — заботиться о них, а не использовать для своих прихотей. Давай-ка, покажу тебе кое-что… Он подошёл к кобылке, которую заботливо отселил в дальнее стойло, оберегая её покой. — Совсем скоро у неё будет жеребёнок, — ласково сообщил он. — Первый золотой жеребёнок на этой земле. Ты будешь о нём заботиться? — Буду, — пообещала Дара, прижавшись щекой к его волосам, столь же огненным, как и её собственные. — И о тебе тоже буду, когда подрасту, папа! А где… Чонгук? Опять он в своём винограднике? — Наверное, — хохотнул Хосок. — Пойдём, вытащим его оттуда! Вечером должны приехать господа прорицатели. — Я люблю, когда они приезжают, — обрадовалась девочка, а когда они добрались до виноградника, где Чонгук действительно слишком часто пропадал, найдя себе новое увлечение, тот рассмеялся. — Опять она тебя оседлала! — и тут же подал Хосоку налитую солнцем гроздь. — Попробуй, это безумно вкусно! — А вот Джисона катать уже не могу, большой и тяжёлый стал, — тот поймал ягоду губами, раскусывая. — Какой интересный вкус! Это новый сорт? Прохладный и терпкий — очень вкусно, Чонгук! Дара только согласно кивала, перегнувшись с его плеч и ощипывая гроздь. — Вино из него получится отменное, — довольно отозвался тот, а совсем негромко, слышимо только Хосоку, прошептал над ухом: — Меня ты до сих пор неплохо катаешь! Тот засмеялся и поставил Дару наземь. — Отнеси маме корзинку с виноградом, пожалуйста. Пусть добавит его в мясо, очень вкусно будет. Тэхён оценит. А когда девочка резво убежала, обнял Чонгука, гибко прижался к нему и зашептал что-то томное, обещающее, горячее. Сколько ночей они провели вместе, но каждая из них была полна огня, а поцелуи волновали словно в первые дни влюблённости. Тот жмурился, впитывал, принимал, но и отвечал пылко: словами и поцелуями. Пламя между ними не гасло. Местный дворец, конечно, разительно отличался от тех, что сверкали в крупных персидских городах, уступая им в великолепии, но места было много, как и слуг. Сахи, однако, готовила для дорогих семье гостей сама, когда их ждали. Юнги, хоть и подарил Тэхёну городской дом неподалёку от дворца, башней всё же обзавёлся — на самой границе империи, в горах, поэтично назвав её «Солнечной крепостью» — и проводил там осень и весну. Тэхён был куда более непоседлив, часто путешествуя туда и обратно; так что канцелярия сатрапа то и дело получала прошение от Юнги построить нормальную дорогу от столицы сатрапии до места, что много позже окрепнет как город и получит название Дербента. Прорицательского дара в Джисоне так и не нашлось, но всякий раз, когда к ним приезжали эти гости, он заваливал их вопросами обо всём на свете. Хоть и подрос уже, а оставался столь же любопытным. И кто мог так же достойно ему отвечать, как те, кто видел больше, чем большинство живущих? Намджун посещал дворец чуть ли не каждый день, привычка ходить слишком много осталась с ним до конца, а мазь, приготовленная Юнги из местных трав, вообще прекрасным образом облегчала боль в ноге, да ещё и пахла приятно! Просто чудо, а не мазь. Намджун прихрамывал уже чисто по инерции, по привычке, а не от боли. Они вновь встретились за общим столом, не договариваясь об этом заранее, но радуясь друг другу и делясь новостями. — Сахи, поставь ещё одну тарелку на стол, пожалуйста, — попросил Юнги, переглядываясь с Тэхёном. — Думаю, она пригодится. — Вот не можешь ты сразу сказать нормально, всегда говоришь загадками! — смеясь, пожурила та, но послушалась. — Не всегда, — тут же встрял Тэхён. — Когда он признаётся мне в чувствах, там всё максимально прямо. И тоже засмеялся. — Вы оба невыносимы, — фыркнул Сокджин. Горы, яркие краски природы, чувство нужности во дворце, а главное — любовь и непрестанная забота Намджуна растворили печаль в его глазах, что, казалось, поселилась там после смерти царя. — Сказал человек, что гладит чужое колено, не в силах отнять от него руку, — парировал Юнги. — Кстати, Намджун, мне изготовили новую доску. Приезжай поиграть. — С удовольствием! — легко согласился тот, накрывая ладонь Сокджина своей. — Давно я не слышал твоих поражённых стонов. — И не услышишь, — заявил Юнги с самым решительным видом, и уже через несколько минут шуточный спор едва не перешёл в не менее шуточную перепалку, когда в малой столовой появился ещё один человек. — Я как раз к ужину? — Чимин! — Хосок бросился к нему, едва не сбив с ног, и крепко обнял. — Чимин! Ты вернулся! Тот оставил дом Чонгука ещё до смерти царя, лишь изредка отправляя короткие письма — из Суз, из Египта, из Афин. Чимину хотелось посмотреть на мир, увидеть разные города и народы. Чонгук поднялся следом, широко улыбаясь, но Сахи его опередила, переняв Чимина из рук Хосока в свои. — Как ты вырос! Как похорошел! Как здорово, что ты приехал, Чимин! Садись скорее, мы тебе уже тарелку приготовили… — Нет, сначала пусть всех обнимет, — улыбнулся Тэхён. — Эй, ты же обнимешь меня, да? Он не дождался ответа — обхватил друга руками раньше, чем тот смог что-то произнести, и ласково добавил: — Я очень скучал, просто безумно! — Ты совсем медведем стал, Тэхён, у меня рёбра трещат! — засмеялся Чимин и признался ласково и доверчиво, словно они расстались вчера. — Я тоже скучал. И конечно, я всех обниму! Но гостинцы вы получите уже после ужина. — Ты к нам надолго? — спросил Чонгук, когда Тэхён, наконец, отпустил Чимина из крепких объятий. — Твоя комната всегда тебя ждёт. И пусть Чимин в ней ещё ни разу не оставался, она всё равно ему принадлежала, Чонгук верил словам прорицателей, когда те говорили, что этот путешественник обязательно вернётся. — До весны, а там посмотрим, — пообещал Чимин, крепко обнимая и Чонгука, и Намджуна, и Сокджина. Даже Фарнаку досталось объятие. — Ой, вы не представляете, кого я встретил в пути! Сына нашей старой служанки! Тот, что пропал. Он перебрался к побережью и сейчас рыбачит. Семьей обзавёлся, и дети у него симпатичные. А такой шалопай был! — Лоботряс он был, — хмыкнул Намджун, вспоминая, как часто на него ругался. — Ой, Чимин! — ему в тон воскликнула Сахи. — А у нас с Фарнаком родилась дочь… Я вас обязательно познакомлю после ужина! Сейчас она в детской отдыхает. А Дара такой красавицей растёт! И Джисон о тебе часто спрашивал… — А ты сам пока семьёй не обзавёлся, да? — спросил Чонгук с какими-то очень намджуновскими интонациями. Тот оценил. — Поздравляю! — просиял Чимин и признался: — Я очень соскучился по детям! Вы моя семья, Чонгук, другой у меня нет. — Ну, если однажды ты придёшь просить у нас руки какой-нибудь Дары, я точно не буду препятствовать, — хохотнул Чонгук и взял Хосока за руку, показывая, что это он так шутит. Чимин бросил быстрый взгляд на Хосока, с волос которого уже сыпались искры, и засмеялся. — Джисон быстрее вырастет, если уж вы так настаиваете, чтобы я связал жизнь с кем-то из детей. — Если он будет не против, то почему бы и нет, — поддержал Чонгук, кажется, уже без шуток. — Перестаньте, они же ещё совсем дети! — попросила Сахи. — Давайте лучше поедим. Чимин, расскажешь нам о своих путешествиях? А Тэхён как-то озорно хохотнул в сторону. — Есть вещи, что не меняются, но твоя еда, Сахи, стала ещё вкуснее! — заключил Чимин, когда они уже насытились. С детства увлекавшийся травами и снадобьями, Чимин вырос в хорошего лекаря. Учился у лучших в Египте и Афинах, постигая мастерство целителя. А за ужином и после рассказывал об этих путешествиях и своём обучении. — Совсем вырос, — одобрительно сказал Юнги. — Смотри, Чонгук, переманят его в очередном путешествии куда-нибудь на службу. Такие лекари везде нужны. — Не переманят, — самоуверенно отозвался тот. — Чимин, согласишься ли ты врачевать здесь, при нашем дворце? — Щедра ли будет плата? — Чимин заулыбался так, что глаза превратились в полумесяцы. — И правда, вырос, — восхищенно ахнул Хосок. — Не скупись, Чонгук! — Когда это я отличался скупостью? — тот обернулся к своему огненному возлюбленному, а Чимину пока вскользь добавил: — Договоримся. — Вот теперь вся семья в сборе, — тихо сказал Сокджин, склонившись к Юнги. — Признайся мне, ты это предвидел? — Есть множество путей, Сокджин, — отозвался тот. — Судьба столкнула вместе наши судьбы, соединила в одной точке, но свою общую дорогу по кирпичику мы выстроили сами. Каждый из нас. — Но не без помощи друг друга, — заметил Тэхён, прислушавшись к их разговору. — Потому-то она и общая, — согласился Юнги, притягивая его ближе. — Помогая друг другу, разделяя общие ценности и стремления — несмотря на то, что все мы разные. — А ты всё равно самый яркий, — ласково мурлыкнул Тэхён, наблюдая за тем, как Сахи вынесла из детской спальни дочку, чтобы познакомить её с Чимином, к Хосоку на колени запрыгнула Дара, а Джисон с любопытством поглядывал на Чимина, вспоминая его. У будущего не было одного пути, но Тэхён очень надеялся, что у них, у всех, кто был в этой столовой, этот путь ещё долго будет общим. Что щедрая земля, где они все обрели свой новый дом, будет ещё долго их кормить, а после них появятся люди, которые обретут такое же счастье и поддержку друг в друге. — Так и будет, — шепнул ему Юнги, незаметно целуя в шею за давно отросшими волосами. Жизнь в Персеполе казалась каким-то дивным сном — зыбким, чудесным и туманным. Здесь всё было иначе — здесь они были свободны, легки и счастливы. И они сами, и дети, что только познавали мир, и дети детей, которым ещё нескоро было появляться на свет. До падения Ахеменидской империи под натиском Александра Македонского оставалось больше трёх десятков лет…Эпилог
24 мая 2024 г. в 06:38
В Персеполе некоторое время всё действительно было хорошо, но в дальних сатрапиях или в том же Египте вспыхивали восстания.
А в последние годы жизни царя в его семействе с новой силой разгорелись раздоры, кончавшиеся злодействами и смертями.
Старший сын царя Дарий ожесточился против отца за то, что тот удалил из его гарема красавицу Аспазию. На том настояла Парисатида, рассудившая, что ни за что не допустит крепкой любовной связи внука с ионийской гречанкой.
При содействии одного коварного вельможи, оскорблённый Дарий хотел убить и отца, и бабушку, но и этот заговор Сокджином с помощью Намджуна был раскрыт.
Царь велел предать смерти и Дария, и его подельника.
Прочие вельможи полагали, что престол достанется по смерти царя или тому его сыну, которого любил народ за кротость и прямодушие, Ариаспу, или даровитому не по годам и смелому Арсаму, которого отец выделял больше других сыновей, ведь тот был сыном Азарии.
Но Ох, третий сын от Статиры, довёл благородного Ариаспа своими интригами до такого отчаяния, что тот отравился. Другого брата, Арсама, не достигшего и шестилетнего возраста, Ох велел тайно убить. Печаль об этом ускорила смерть царя, и Ох достиг цели своих злодеяний.
В течение десяти месяцев он скрывал смерть отца, рассылая предписания от его имени во все концы империи, с приказом признать его самого в качестве нового правителя.
А официально заняв трон, Ох приказал истребить всех своих ближайших родственников, чтобы предотвратить в будущем всякие подобные заговоры. Лишь в один день было убито восемьдесят его братьев.
Он пощадил лишь свою сестру, Атоссу, которую планировал взять в жёны.
Сокджин успел поговорить с царём до его смерти, у ложа ослабленного вестями и болезнью владыки.
— Твой сын уничтожит всё, что осталось от Азарии, — с почти жестокой прямотой высказался он. — Её приближённых, золотой табун, абисиндского жреца… За себя я не боюсь, но судьба моих друзей меня пугает. Прошу, о мой царь, дозволь Чонгуку забрать золотой табун в Армению.
Он много лет старательно уводил царские помыслы от повеления, которое Чонгук так и не выполнил, но сейчас говорил об этом прямо.
— Разве тот так и не отправился туда? — на склоне жизни царский разум подводил его, как и память. Прорицатели, вещающие о том, что будет с империей дальше, тоже не облегчали положения. Но бороться больше не было сил. — Пусть, — слабо выдохнул он, глядя на верного вельможу сквозь пелену. — Пусть забирает… Позаботься и о себе, Сокджин. Ты преданно служил мне много лет, но вовсе не обязан продолжать служить моим безумным детям… Позови казначея, я выделю тебе щедрую награду за твою верность. А потом — уезжай.
— Я буду с тобой до твоего последнего вздоха, — Сокджин прижался лбом к его руке. — Я служил тебе всю жизнь и не брошу тебя одного.
Он почти не отходил от царя, отвлекая его от боли разговорами и колыбельными, лишь через слуг передавая поручения Намджуну. А поручений было много: Чонгук должен был принять правление над сатрапией ещё при жизни царя, подтвердив своё право перед царевичем Охом. Хосоку следовало подготовить золотой табун к долгому перегону.
Легенда о семейном безумии сыграла на руку Юнги — он так изящно разыгрывал сходящего с ума пророка, что наследник был только рад от него избавиться, боясь приложить к этому собственные руки и прогневать богов смертью жреца.
— Джая уже с год как спит на восемнадцатой сатрапии, — приговаривал Юнги. — Отстрою тебе башню, сын Аполлона, хоть все стены изрисуй!
— Да, эти уже закончились, — усмехнулся Тэхён, разглядывая стены вокруг. — Нужно строить новые!
Разумеется, раньше прочих людей, они оба поняли, что в Персеполе лучше не оставаться. Эпоха подошла к концу.
Под тихое пение Сокджина царь запоздало отправился следом за абисиндской возлюбленной, а Чонгук с Хосоком, Сахи, детьми, золотыми лошадьми и служанками — в Армению. Намджуна с Сокджином они, конечно, позвали с собой.
А прорицателей и звать не пришлось: едва только были тайно проведены должные погребальные обряды, Юнги пообещал молодому царю правление, что потомки запомнят на века, и распрощался, освободив башню для молодого преемника.
Запросил отставку и Сокджин: и себе, и Намджуну разом. И даже царевич Ох не мог бы усомниться в нём: верный советник был при царе всю жизнь, заботился о всех царских детях, но при новом дворе был не нужен. Слишком умный, слишком хитрый, слишком опытный — его следовало тайно убить, чтобы избавиться от угрозы, но даже жестокости сердца Оха не хватило на такую награду за долгие годы служения и верности.
Царским повелением Сокджин получил прекрасную внушительную усадьбу в Киликии, но не провёл там и недели. Земли, что он купил в Армении, были не столь обширны и плодородны, но дом поражал утончённым изяществом. А главное, в Персеполе об этом не знали.
Скучать Сокджину там точно не пришлось: Чонгук часто приглашал его к себе во дворец, немного понимая о том, как нужно грамотно руководить целой сатрапией, и спрашивал совета в этом непростом деле. Много лет сатрапия платила дань серебром и лошадьми, но вместе с новым наместником получила золотой табун, да и новые порядки.
Под чутким руководством Сокджина, сопровождаемым и мудростью Намджуна и наставлениями прорицателей, поселившихся не так уж и далеко от дворца, Чонгук неплохо справлялся со своим назначением и ни о чём не жалел.
Главой его личной гвардии стал Фарнак, старый сослуживец и начальник одного из отрядов царской охраны. Он попросил руки Сахи и у Намджуна, и у Чонгука, и в сатрапию они въехали уже сочетавшись браком.
Ещё одного человека, принятого в их большую семью, дети приняли спокойно. Дара считала Джисона не дядей, а братом, и во всём тянулась за ним: и в лазании по деревьям, и в стрельбе из лука, и в скачках на лошадях. Хосок только головой качал, но не мешал: на золотых лошадях детям ничего не грозило. А через год в их семье стало ещё на одного человека больше — у Дары появилась сестра, тёмноокая и черноволосая, в обоих родителей.