***
Дворцовые дела снова увлекли двух мужчин, разлучая на время, ведь у каждого те дела были свои. Но в город Намджун с Сокджином выбрались вместе, поздно вечером, уже по традиции. — Надеюсь, царь никогда не узнает, как я обращаюсь с его генералом, — фыркнул Намджун по дороге. — Но как иначе с ним обращаться? Этот несносный мальчишка еле на ногах стоит. Лекарь велит ему лежать, нормально есть и спать, а он опять куда-то рвётся. Как я могу его отпустить? Вернётся домой в таком состоянии, а дальше что? Сахи, конечно, будет его кормить, но вдруг ему снова хуже станет? Все лучшие лекари здесь. Опять я что-то не то делаю, да? — Не могу судить, — Сокджин ближе прижался к его плечу. — Мы ведь почти незнакомы с ним. Знал бы, что это принесет столько бед в дом твоей племянницы, никогда бы не предлагал царю подарить Чонгуку этих красавцев. Хосок сегодня нашёл меня и попросился на конюшни. Он что, хочет умереть? Я помню, каким он был в прошлый раз. Эти твари просто его затопчут. — Он и мне об этом говорил, — кивнул Намджун. — Правда, собирался спать в обычных конюшнях ещё вчера. Упрямился. А я ведь ему даже свой дом предложил. Или диван уступить. Но ему стоит побыть во дворце, это точно. Юнги за ним проследит, я надеюсь, если у него сейчас не один только Тэхён в голове. Он переплёл с Сокджином пальцы, даже не спрашивая, куда они идут. Если бы тот заявил, что они пешком следуют в Пасаргады, Намджун бы согласился, даже с больной ногой. Да хоть в Сузы. Хоть в Афины. Намджун бы пошёл с Сокджином куда угодно, хоть на тот свет. — И я с тобой не согласен, — улыбнулся он легонько. — В доме моей племянницы благодаря Хосоку появился ребёнок. И она очень любит эту девочку, как и этих юношей. Ты бы слышал, как она их защищает, Сокджин! К тому же, от Чонгука детей ждать не стоило. Я пытался сегодня с ним об этом поговорить, но он только огрызается, мол, это не моё дело. А ведь мог бы быть честным. На худой конец, просто развестись. Но и на это он рычит. Я его вообще не понимаю. А что до Хосока… Отговорить его, похоже, не получится. Но я снова могу приставить ему в помощь крепких мужчин. Царю царей по-прежнему так нужны эти лошади? И, кстати, нет ли у тебя новостей из Киликии? Вокруг нас всё тихо, как будто зачинщики покушения умерли своей смертью. Но что-то я не верю в то, что всё так просто обошлось… — По этому делу мы и идём, — откликнулся Сокджин, крепче сжимая его руку. — Но пока мне нечего сказать, посмотрим, что узнаем при разговоре. А что до Хосока… Я бы всё равно купил его, не мог пройти мимо. Но мне грустно от его страданий, он и так видел довольно боли. Возможно, стоило бы оставить его себе — но что уж теперь говорить? — Себе, как наложника? — уточнил Намджун, чуть прищурившись. Казалось, что он готов был взревновать Сокджина не только к царю царей. Но если с владыкой сложно было тягаться… — Сокджин, человеческая жизнь полна страданий, ты же прекрасно это понимаешь. Я ценю твоё доброе сердце, но избавить чужое от боли может только время… — Намджун, — тот даже приостановился, глядя на него. — даже если так… Разве это имело бы для нас какое-то значение? Ты теперь будешь ревновать не только моё сердце, но и моё тело? Девушек, что делают мне массаж, мне тоже распустить и выгнать? — Зачем же их выгонять? — удивился глава царской стражи. — Они превосходно делают свою работу. Как и прочие слуги. Но если ты захочешь пригреть на груди красивого наложника, тут уж… Да, я буду ревновать. Буду. Если тебе это так не нравится, буду об этом молчать, — последнее он забавно пробурчал, словно мальчишка под строгим взглядом отца. — Я не буду приводить к себе никаких красивых наложников, — Сокджин прижался ближе и ласково фыркнул ему в плечо. — Хоть и не подозревал, что ты так серьёзно к этому относишься. Но в моей постели мне достаточно тебя. Больше мне там никто не нужен, Намджун. — Но ты бываешь в постели царя царей, — негромко проговорил тот, обхватив его двумя руками и жмурясь. — Нет, я всё понимаю, но… Стараюсь не слишком часто об этом думать. — Я сейчас не знаю, ругаться мне, смеяться или плакать, — признался Сокджин, меняясь в лице. — Наверное, мне тоже не стоит об этом думать, не прямо сейчас. — Если тебе интересно моё мнение, то лучше смейся, — тихо улыбнулся Намджун. — Но я так соскучился по тебе, что хочу любых твоих эмоций. — В постели Юнги я тоже бываю, — напомнил Сокджин, кусая губы. — Прихожу туда спать. Это ты тоже учитываешь — или за это не надо оправдываться? — Не надо, — Намджун мотнул головой, приняв очень серьёзный вид. — Во-первых, Юнги — мой друг. А во-вторых — твой родственник. Многих и это не останавливало, конечно, особенно — в той же Греции, но Намджун и не думал ревновать Сокджина к Юнги даже после этих слов. — А что, по-твоему, я делаю в царской постели? — со сложным выражением лица уточнил Сокджин. — Ну… а что можно делать в царской постели? — как-то глупо и почти смущённо переспросил мужчина. — Исполнять волю и желания царя? Он прекрасно помнил, как после покушения на свою жизнь царь царей гневался и не желал видеть своего раненого вельможу. Он ведь так Намджуну и сказал: «Я приглашу его ублажить меня ночью, когда общество женщин мне наскучит». Что Намджун должен был подумать? Сокджин погладил его руку и спросил ещё раз: — Желания какого рода ты подразумеваешь? — Всякого, — ответил Намджун, перехватывая его пальцы. — Любые желания, что может испытать мужчина рядом с тобой… Сокджин, прошу, не надо успокаивать мою ревность. Я её хорошо контролирую. А ты вправе служить владыке, я не могу тебе этого запрещать. Ничего не могу запрещать, если уж совсем честно. — Хорошо, — кротко согласился Сокджин. — Успокаивай свою ревность сам. Давай тут пройдём, так ближе. Он вёл Намджуна, не зная, как реагировать на его слова. О, он мог бы предполагать, что Намджун ревнует его к царю, но только потому, что редкие его помыслы не были направлены к владыке. Но провести с ним рядом почти год и предполагать, что Сокджин делит с царём ложе? Намджун видел на его теле только те следы, что оставил сам. У владыки были сильные руки, подумалось Сокджину. Дели они ложе, одежда скрывала бы метки царской страсти. Как много лет назад, осенью после злополучной весны, когда от Сокджина остались только глаза, да и те — тусклые, едва живые. Они оба были тогда много моложе… Царь царей ещё проводил верхом больше времени, чем в богато украшенной повозке. Они ехали в Пасаргады вдвоём, царский двор уже был там, а они следовали верхом, почти не останавливаясь в течение дня, и ночевали не в великолепном шелковом шатре, а на плащах в мягкой траве, и владыка держал его за плечи и ругался, что Сокджин совсем себя изведёт, а тот беззвучно рыдал, уткнувшись в царственные колени, правое с небольшим шрамом в форме полумесяца, и вокруг стрекотали цикады и кузнечики и очень хотелось жить. Сокджин встряхнул головой, отгоняя давние воспоминания. Ни до, ни после ничего меж ними не было, но разубеждать Намджуна сейчас не было времени. — Сюда, — сказал он, прищурившись, и толкнул тугую дверь. Всё лишнее Намджун оставил за той дверью, внутренне (да и внешне) собравшись за один миг. Он помнил, что на таких вылазках могло произойти всякое, вплоть до убийства, поэтому нужно быть начеку. Безопасность Сокджина была прежде всего. Воин в низко опущенном капюшоне проводил их в скудно освещённую комнату, а там Сокджин улыбнулся и раскинул руки для объятий. — Митридат! С каких пор, чтобы увидеться со мной, тебе нужны такие тайны? Ты мог прийти во дворец или пригласить меня к себе, — пожурил он. — Дело слишком деликатное, — молодой мужчина чуть младше тридцати с готовностью обнял его, а потом посмотрел на Намджуна. — Ты привёл с собой главу стражи? — О, царь царей после последних покушений отпускает меня либо в сопровождении целого отряда, либо с главой стражи, — беспечно отмахнулся Сокджин и легко перешёл на фригийский. — Не обращай внимания, мы можем говорить свободно. Тот кивнул, но ни на секунду не расслаблялся, оставаясь серьёзным и молчаливым. И хотя его острый кинжал мирно покоился в ножнах, Намджун был готов обнажить его в любой момент. — Царь царей справедливо ценит и бережёт тебя, — на родном фригийском отозвался Митридат. — Прошу, садись, разговор будет долгим и непростым. Он усадил Сокджина на подушки, предложил закуски и открыл кувшин с вином, разлив по двум чаркам и забыв о Намджуне, как каждый человек его круга забывал о своих и чужих телохранителях. Сокджин отпил вина, восхищённо улыбнулся и похвалил: — Прекрасный урожай, изумительный вкус. Он старался не есть и не пить ничего из чужих рук, но сейчас это бы значило проявить неуважение к гостеприимному хозяину, а Сокджин ждал от него слишком многого, чтобы вносить напряжение с первых же минут. — Ты знаешь, Сокджин, моя семья всегда была верна царю Персии, — начал Митридат после первых светских слов о погоде и делах. — Персия защищает нас от эллинов, моя семья, милостью царя царей, занимает приличествующее ей место. И я не хочу, чтобы это изменилось. — Это так, царь ценит деяния твоих деда и отца, выказывает милость и прочит большое будущее тебе и твоим братьям. Продолжай, — поощрил Сокджин, внутренне подбираясь, как хищник перед прыжком. — Прошу тебя, Сокджин, выслушай меня. Я обратился к тебе, потому что ты известен своей справедливостью и рассудительностью. Митридат вынул из складок одежды свернутый пергамент и подал Сокджину. — Вот что я нашёл в отчем доме. Тот бережно принял пергамент, развернул его и пробежал взглядом по тексту, щурясь в тусклом свете. — Твой отец, Ариобарзан, тайно вступил в переписку со Спартой? Агесилай обещает ему военную помощь? О, Митридат, это же… — Это измена, — со вздохом закончил фригиец. — Я пытался говорить с отцом, но тот отослал меня прочь. — И чего же ты хочешь от меня? — сумрачно спросил Сокджин. — Ты же добр и справедлив, Сокджин! — взмолился Митридат. — Я не ведаю, что за корысть ведёт моего отца, но царь казнит всю нашу семью, когда это вскроется. Матушку, братьев! О, что мне делать? — С кем ещё он сговорился, помимо Агесилая? — покусывая губы, спросил Сокджин. — С Датамом, — признался Митридат, опустив взгляд. — Судьбу твоего отца царь царей решит сам, — тихо сказал Сокджин. — Я не могу тебе ничего обещать, но попытаюсь вразумить его, пока не стало слишком поздно. Что до тебя и твоих братьев… Я найду вам поручения, чтобы вы были подальше в момент, когда это будет решаться. Твоя матушка не пострадает, не тревожься. Я постараюсь разрешить этот вопрос как можно аккуратнее. Когда они, наконец, вышли в ночную тьму, после многословных уверений Митридата в благодарности и вечной преданности, Сокджин взял Намджуна под руку. — Что ты об этом думаешь? — Головы полетят, — отозвался тот, по-прежнему не расслабляясь и не выходя из роли надёжного телохранителя, вглядываясь в темноту и вслушиваясь в каждый шорох, словно за каждым кустом притаились недруги и убийцы. Намджун без слов готов был расправиться со всеми, но надеялся, что сегодня обойдётся без пролитой крови. — Измена царю царей — это непростительный грех, — добавил он. — Дни предателей сочтены. — Мне нужны будут неоспоримые доказательства, — хмурился Сокджин. — Царь благосклонен к Датаму, но это уже вторая нить, что ведёт к сатрапу. Боюсь, когда он узнает, одной головой не отделаться. — Я во всём готов помогать тебе, — произнёс Намджун, остановившись в самом тихом месте и вглядываясь в любимое лицо, что даже в ночной темноте и с напряженным выражением было прекрасным. — Давай вернёмся во дворец и обсудим там детали? Или вернёмся к ним уже утром, если захочешь отдохнуть. — Ты прав, здесь не место, — согласился Сокджин. — Обсудим во дворце. Его покои привели в порядок, зажгли огонь в треножниках и подали поздний ужин. — Я уеду через пару дней, не позже, но ты можешь оставаться здесь, — предложил он Намджуну. — Или тебе нравится ночевать у Юнги? — Гораздо больше мне нравится у тебя, — глава царской стражи притянул Сокджина к себе поближе, ведь ужинать, сидя рядом, было гораздо приятнее. — Когда ты со мной. А у прорицателя с недавних пор по ночам очень шумно. Уже во дворце он мог позволить себе расслабленно улыбаться. — А когда ты вернёшься вновь? — спросил Намджун, поглаживая колено самого важного для себя человека в Персеполе. — Может быть, к осени, — Сокджин прильнул к нему, уложил голову на его плечо. — Или к зиме. Надеюсь, владыка не захочет остаться в Пасаргадах до следующего года. Трудно сказать наверняка, Намджун. Грусть прозвучала в его голосе, затаилась в глазах, но Сокджин заставил себя улыбнуться. — В любом случае, я вернусь. Давай подумаем, что делать с полученной информацией. Ты отправишь людей во Фригию? Нужно присмотреть за Ариобарзаном. Письмо — серьёзная улика, но его можно подделать. Скоро придёт пора Ариобарзану оставить власть в сатрапии, ведь он правит ею по велению царя до совершеннолетия законного наследника. Может быть, поэтому он за спиной владыки договаривается со Спартой? — Если мы говорим о последнем сыне царя царей, то его совершеннолетия ещё далековато, — задумчиво отозвался Намджун. — Но я не ведаю обо всех его детях до сих пор, как и о планах передавать им власть. Тут тебе виднее. Людей я, конечно, отправлю, но из Киликии они вернулись ни с чем. Возможно, Датам почуял неладное и затаился. Могут ли они быть связаны общим сговором против нашего царя? — Нет, я говорю об Артабазе из Фарнакидов, Фригия была пожалована им ещё лет сто назад, — вздохнул Сокджин. — Эта семья издавна в близком родстве с царской. Он притянул ближе блюдо с тонкими, почти прозрачными ломтиками мяса и продолжил только, когда оно почти опустело. — Датам очень талантлив и умён. Он всю жизнь служил царю и осторожен, как лисица. Опасен как на поле боя, так и во дворце, — Сокджин и отвечал на вопрос Намджуна, и рассуждал вслух. — Редкое сочетание ума, изворотливости и отваги. Поймать его будет ой как непросто. У меня был человек при нём, но… Пару лет назад умер от несчастного случая, а внедрить другого достаточно близко у меня не получается. — Возможно, это и так, — Намджун улыбался, слушая его и обнимая, не выпуская из рук, пока ещё была такая возможность. — Но с тобой сложно кому-то тягаться. С твоим умом и хитростью. — Я вовсе не так умён, как мне хотелось бы, — Сокджин расслабился, откинув голову ему на плечо. — И порой слишком добр, себе во вред. Ты лучше скажи, как твоя нога? Мне показалось, ты прихрамывал больше обычного. — Почти не замечаю боли, — отозвался Намджун, медленно наклоняясь к стене, так что и он сам, и Сокджин на нём почти лежал. — Не задумываюсь о ней. Но мажу регулярно, это средство помогает. Он провёл ладонью по плечу Сокджина и чуть сжал его несколько раз, словно массировал. — Так что мы будем делать с этим изменщиком? Как ещё я могу помочь? — Нужно доказать его связь с Датамом, — рассуждал Сокджин. — Попробуем отправить людей, твоих и моих. А потом царь решит его судьбу. Он прикрыл ладонью зевок и рассмеялся. — Почти не мог спать в Пасаргадах. А рядом с тобой так спокойно. Пойдём в постель, Намджун? — Пойдём, — согласился тот, утягивая Сокджина за собой. — Но не обещаю, что ты сейчас же там заснёшь… Сначала я должен покрыть твоё тело поцелуями. Всё твоё тело, Сокджин. — Я так истосковался по поцелуям… — Сокджин податливо подставлял шею, стягивая с себя и Намджуна одежду, и вздыхал нежно и чуть удивлённо под его губами, и стоны его были слаще и громче, чем слышанные в башне прорицателя. …а в башне прорицателя на пороге его покоев стоял ещё один гость. Совершенно точно незваный и неожиданный. Его сопровождали стражники — Чонгук весь вечер уверял их, что никуда не денется, что ему просто нужно прогуляться, а затем он вернётся в постель и будет пить лекарства, пока не лопнет от них. В какой-то момент пришлось даже давить авторитетом. Всё же он генерал, а не пленённая Намджуном наложница. В теле Чонгука всё приходило в норму, но не в душе и не в голове. Последняя неустанно гудела, словно вместо мыслей в ней завелись жирные и громкие насекомые, чьё жужжание усиливалось к ночи и точно не оставляло шансов спокойно заснуть, только если не отключиться резким ударом головы о стену. Тэхён вскинулся ещё до того, как в дверь постучали. Кончик пушистой кисти завис в воздухе, а капелька жидкой красной краски сорвалась прямо на грудь Юнги. — Кто бы это ни был, пусть убирается к дэвам, — сомлевший тон голоса совсем не вязался со словами. Но стук повторился, и Юнги потянулся к руке Тэхёна, сжимавшей кисть, поцеловал запястье и встал, обматывая бёдра первым, что попалось под руку. Попался опять алый, но это Юнги ничуть не смущало. Слуги уже открыли, но не пускали Чонгука внутрь, упрашивая его прийти позже. Юнги отпустил их взмахом руки, показывая, что накрывать на стол не нужно, и прищурился. — Говори быстро, — велел он. — Что за визит в ночи? — Я… Чонгук только сейчас осознал, почему за пределами дворца было так темно, почему в коридорах было так безлюдно. Действительно, он пришёл к прорицателю ночью, выдернул того из постели… Из постели с кем?.. Внутренности опалило и тут же скрутило в узел. — Я пришёл за советом, — выговорил генерал, хотя напряжённая челюсть мешала произносить слова, хотелось рычать. — За помощью. Он и сам знал, что врёт. Он пришёл взглянуть на Хосока, хоть и не надеялся, что наложников Юнги всегда держит подле себя. Но шанс найти его именно здесь был. И почему-то Чонгуку казалось, что станет легче, если они вновь увидятся. Юнги сделал шаг в сторону, пропустив его, махнул рукой в сторону дивана. — Говори, генерал, что за беда у тебя, — проникновенно и почти ласково спросил прорицатель. — Я сомневаюсь в том, что смогу продолжать воевать и командовать армией, — высказался Чонгук, тяжело опустившись на предложенное место. — Дело даже не в том, что моё тело больше не слушается меня… Мой разум… Он погрузился во тьму. Пока я это осознаю, но, кажется, скоро перестану. Это уже не было ложью, но Чонгук надеялся, что всё пройдёт само. Как это было со всеми ранами, которые он получал — они затянутся, перестанут кровоточить и болеть. — Не знаю, что мне с этим делать. В моей жизни больше ничего нет. Но как мне бороться с подобным недугом, я не знаю. Юнги тяжело вздохнул. Этот разговор должен был состояться, но в ночи он был так некстати. Однако не было такого, чтобы кто-то пришёл к нему за помощью, но не получил её. Может быть, Юнги был весьма посредственным жрецом, но прорицателем прекрасным — и видел, как сложны и запутаны пути Чонгука. Он провёл кончиками пальцев по собственной груди, проверяя, подсохла ли краска, и очень серьёзно сказал: — Это разговор не на несколько минут. Подожди меня, генерал. А в спальне поцеловал Тэхёна в висок, вдыхая аромат его волос, и попросил: — Прости, нам придётся прерваться. Ложись без меня. — Я уже думал выйти к вам, — тот расплылся в широкой улыбке, проводя уже сухой кисточкой по линии его челюсти, пока Юнги не выпрямился и не отстранился. — Но почему-то мне ужасно лень вставать… — Отдыхай, радость моя, — Юнги оставил ещё один поцелуй — под ключицей — и набросил одежду на плечи. — Не вставай, вряд ли мы будем говорить о приятных вещах. Тэхён почему-то негромко хохотнул, но блаженно вытянулся и прошептал: — Буду тебя ждать, мой яркий… Юнги сейчас точно был таким — и одежды, и краска на теле, и присутствие Тэхёна в его постели делали его мир ярче, как и его самого, но Чонгук этого не замечал. В его восприятии весь мир был чёрно-белым, хотя первый цвет преобладал. Сидя на диване, Чонгук смотрел куда-то в одну точку, словно ждал, как из неё появится тот человек, из-за которого всё было так печально, из-за которого Чонгук и был здесь. Он не знал, что ему скажет, не было слов, которые могли бы помочь. Но он увидел бы Хосока — возможно, тоже яркого и довольного — и успокоился бы на какое-то время. — Это ведь не вчера началось, — голос Юнги разбил тишину. — Сколько лет твой разум подобен осеннему листу в водах бурной реки? Когда это случилось впервые, Чонгук? Тот вздрогнул, но взгляд его остался прикован к той самой точке, словно вот-вот, и он увидит там желаемое, создаст его силой мысли. — Что именно? — спросил он, не понимая, о чём сам готов был рассказать. — Я всегда знал, что отличаюсь от других, это было очевидно. Но со мной никогда не происходило чего-то подобного прежде. Раньше я не хотел умирать. — Когда ты начал чувствовать, как тьма сдавливает твои виски? Что отличало тебя от прочих? — Не знаю, — отозвался Чонгук, сцепляя пальцы рук в крепкий замок. — Кажется, что так было всегда. Сколько я себя помню. Я умею плавать, этому я ещё в детстве научился, но тёмные воды реки жизни несут меня куда-то. И сейчас я не могу с ними справиться. Кажется, что уже никуда не выплыву. Меня тянет на дно. И если раньше какие-то радости у меня всё же были, то сейчас их уже нет. Это всегда отличало меня от других людей. Когда те говорили о женщинах или мужчинах, о детях, по которым соскучились, о винах, чей вкус божественно прекрасен… Он зажмурился, как будто это могло помочь избавиться от чёрных пятен перед глазами, но их стало лишь больше. — Я не знаю, — повторил генерал. — Но раньше я как-то справлялся. Чонгуку было тяжело говорить о своей тьме, не проще, чем жить с ней. И он понимал, что даже царский прорицатель не сможет избавить от неё, не снимет лёгким движением белой руки ту пелену, что отрезала генерала от простых, человеческих радостей. Он не ждал сильнодействующего лекарства или подсказки, в каких краях его найти. Не искал и осуждения, подтвердившего бы вновь — он сам во всём виноват, самому и справляться с этим. А если не справится, то прочих виноватых тем более не будет. Но он хотел бы справиться. Хотел бы оттолкнуться от илистого дна и сделать глоток свежего воздуха над чёрной водной гладью. И стоило бы спросить у Юнги, где сейчас Хосок, как он, но Чонгук сомневался в том, что ему ответят. Не было у Чонгука никакого права спрашивать. Хосок больше ему не принадлежал. Никогда не принадлежал. Но здесь, в этой башне, где находился его новый господин, а значит — бывал и сам Хосок, во тьме Чонгука становилось чуточку светлее. — Что радовало тебя раньше? — Юнги не перебивал его, смотрел внимательно, а с вопросом налил из кувшина воды с лёгким цветочным ароматом и придвинул чарку к незваному, но нуждающемуся в помощи гостю. Он хотел спросить что-то ещё, но дверь открылась, словно на неё навалились всем телом. Окровавленный и изрядно помятый Хосок ввалился в покои прорицателя и растянулся бы на пороге, не поймай его подскочивший Юнги неожиданно сильными руками. — Эти лошади… — выдохнул Хосок. — Они… Юнги прислушался, словно и впрямь мог слышать что-то через толщи стен. — Убывающая луна плохо на них влияет. — Он отвёл со лба Хосока волосы, тронул ссадину на лбу, и тот устало и неожиданно доверчиво прикрыл ресницы. Чонгука шарахнуло о самое дно, но он поднялся, не сводя с вошедшего глаз. Так, будто моргни он или взгляни в сторону, Хосок растает, как во сне. Вопрос, что рвался наружу, прозвучал бы упрёком, неуместной грубостью. Чонгук проглотил его, шагнув ближе. — Тебе… — а прочие слова, которые он подбирал с таким трудом, звучали тихо, хрипло и нелепо. — Тебе очень… больно? Хосок вздрогнул, услышав его голос, и Юнги неосознанным жестом прижал его ближе. — Мне… мне… — зашептал Хосок, но замолчал. Юнги обернулся на Чонгука и попросил: — Подожди меня. Он увлёк Хосока, тяжело опирающегося на его плечо, в спальню и вернулся оттуда только через несколько минут. — Извини, Чонгук. Давай продолжим. Тот застыл, глядя на вновь закрывшуюся дверь. — Что это за лошади? За что с ним так? — пробормотал он и резко обернулся к Юнги, тяжело вздыхая. — Извини, это не моё дело, конечно… — Разве Намджун тебе не рассказывал? — удивился Юнги. — Ты же сам согласился отдать Хосока в царские конюшни. Или я что-то не так понял? Он вернулся к дивану и сел напротив, ожидая, когда Чонгук вернётся на место. — Рассказывал, — неуверенно признал тот, вновь взглянув на дверь, что отделяла его от Хосока. — Но я сейчас путаю истину и сновидения, правду и вымысел… Он всё же опустился, но не на диван, а на пол, там же, где стоял — с дивана дверь не так хорошо просматривалась, пришлось бы сидеть, извернувшись. — Всё путается, всё, что было или происходит. Даже я сам кажусь себе ненастоящим, — добавил он, глядя уже в пол. Юнги помолчал, поднялся, чтобы найти среди ровного ряда флаконов и горшочков нужный, и протянул Чонгуку. — Вернёшься к себе, выпей половину. И половину завтра днём. Посмотрим, станет ли лучше. Он потёр собственные виски, словно происходящее вокруг вызывало у него головную боль, и негромко проговорил: — Я не собираюсь учить тебя обращаться с семьей. Но если в твоей жизни будет иной человек, о котором будет тревожиться твоё сердце, смиряй свой гнев хотя бы до того, как дашь ему возможность объясниться с тобой. А теперь ступай. Завтра договорим. Твоё дело серьёзно, но… Из-за закрытых дверей донёсся тихий, приглушённый плач. Едва различимый, но очень горький. — Но у меня сейчас есть важнее, — резко закончил Юнги. — Иди, Чонгук. Генералу казалось, что он получил не какое-то лекарство, а несколько оплеух. И чужие слова, и этот звук, что он тоже расслышал, и то, что приходилось уйти — всё это било по его лицу, заставляя всё ниже опускать голову. Но было больно, а это значит, что он всё ещё был жив. Больше он ничего не сказал, лишь вздохнул в сторону спальни, выходя из покоев прорицателя. Тэхёну пришлось убрать с постели все краски и кисточки, переставить свечи поближе, взять чистую тряпицу и тёплую воду, чтобы омыть лицо Хосока от засохшей крови. А теперь он сидел рядом и осторожно поглаживал его по волосам, не задавая лишних вопросов, но и не мешая проявлению эмоций. Хосок умел терпеть боль. Бывало, падал от неё без чувств, когда её становилось слишком много, и сознание заволакивало белым или красным. Но умел терпеть, улыбаясь, как бы плохо ни было. Но боль душевная — острая, горькая, удушающая — оказалась ему неподвластна и изливалась на плечо Тэхёна. И ей было совсем неважно, кем был Хосок, а кем — Тэхён. Тот не мешал ей изливаться, но всё же успокаивал — мягкими движениями рук, своим ощутимым присутствием, а вскоре и тихой песней, как плачущего ребёнка успокаивает любая мать. Язык, на котором Тэхён пел — негромко, низко и тягуче — был Хосоку незнаком, но эта песня уносила с собой любые печали. Тот вздыхал всё свободнее, покойнее, пока не затих совсем, вцепившись в изрезанную шрамами ладонь Тэхёна. Юнги закрыл за Чонгуком дверь, но возвращаться в спальню не спешил, справедливо рассудив, что присутствие Тэхёна поможет Хосоку много больше. Он вошёл, когда тревожные жалобные звуки утихли. Сел рядом, а когда стихла и песня, заглянул Хосоку в лицо. — Мне его вернуть? — Нет! — тот зажмурился и замотал головой. — Нет, прошу. У меня сердце рвётся от тоски, но не надо. Он не хочет меня видеть. И я не хочу… вновь умолять его. — Ложись, тебе стоит отдохнуть, — сказал Тэхён, отпуская его. — Юнги, давай поднимемся наверх? Я хочу посмотреть на звёзды. — Там поднялся сильный ветер, — предупредил Хосок. — Могу я… остаться сегодня на диване? — Располагайся, — кивнул Юнги. — Возьми одеяло, подушек там довольно. Хочешь поесть? Он задавал вопросы, а сам смотрел на Тэхёна: подавал ему хитон, затягивал на щиколотках ремешки обуви, укутывал плечи плащом. — Нет, только лечь, — устало вздохнул Хосок, приняв одеяло с лёгким поклоном. — Спасибо. Доброй ночи. Наверх Тэхён поднимался в молчании, лишь только крепко сжимал руку Юнги. Ветер, что завывал на самой верхушке, был ему не страшен. Главное, что небо над головами было чистым. — Тяжело, — сказал Тэхён, устроившись на каменной плите и привалившись к плечу Юнги. — Я хотел бы помогать людям, но совсем не знаю, чем помочь этому человеку, чьё сердце так болит и чья судьба так туманна… — Тумана всё больше вокруг и не только в его судьбе, — Юнги вдруг взял его ладонь и вжался в неё лицом. — Что-то происходит, что-то плохое, тягостное. Ещё два дня назад этого не было, а сейчас я чувствую, что над всеми нами… Что-то нависает. — Но разве просто так мы наделены силами? — Тэхён поднял голову и сжал его руку своей, а потом прижал к лицу уже обе ладони. — Пусть мы и не в силах остановить и предотвратить все беды, мы можем быть готовы ко встрече с ними. Что сейчас так тревожит тебя, мой яркий? Ты теперь не один. У тебя есть я! — и улыбался он так, что одна эта улыбка претендовала на место самого верного оружия против любой беды. — То, что ты можешь пострадать, — одними губами прошептал Юнги. — То, что я могу потерять тебя, едва обретя. Раньше он не боялся. Ему не за кого было бояться, надобно было лишь ограждать Сокджина от совсем неотвратимых опасностей. Но сейчас у него был Тэхён, и Юнги скорее умер бы сам, нежели позволил хоть волосу упасть с прекрасной головы. — Дождёмся новолуния, — твёрже сказал он, накрывая ладони Тэхёна своими. — Станет яснее. Пока это только предчувствия, не знание. Завтра ночью всё станет понятнее. — О, Юнги! — глаза Тэхёна восторженно блестели. — Предчувствуешь ли ты, что я сделаю сейчас? — и губы приблизились к губам, но лишь тёплым выдохом подразнили их. — Поцелуешь меня? — с надеждой спросил тот. — Не предчувствую, но надеюсь. — Вот тут ты совершенно прав, — мурлыкнул Тэхён, прижимаясь ближе всем собой. Ветер не утихал и колыхал их волосы и одежды, но поцелуй под звёздами был долгим и горячим, никакая стихия не могла противостоять той, что случалась между двумя людьми.***
Сокджин не проснулся, когда Намджуну пришло время отправляться на обход. Он поднялся только к полудню, сияя нежной красотой отдохнувшего человека, и завтракал у Юнги, с любопытством посматривая на следы краски, что змеились по шее прорицателя. Тэхён в ходе эксперимента обнаружил, что если добавлять немного краски в хну, та становится ярче и не смазывается, не стирается слишком быстро. Так что прорицатель был весь изрисован символами, письменами и причудливыми узорами. Особенно Тэхён постарался над его руками — они стали ещё краше под вуалью рисунков. — Сокджин, а какие твои любимые цветы? — вдруг спросил он за тем завтраком. — Белые пионы, — откликнулся тот. — Жаль, что даже в оранжереях Юнги они не растут круглый год. — Принято, — улыбнулся Тэхён, так хитро, словно собирался переключиться со своими рисунками на самого Сокджина или даже Намджуна. — Что этот хитрец собирается делать? — опасливо уточнил Сокджин у Юнги, но тот только засмеялся. Так расслабленно, словно не высказывал Тэхёну свои опасения ночью. Сокджин протянул Юнги пиалу для тёплого ягодного отвара и повернулся к Тэхёну. — Я бы хотел представить тебя царю, не дожидаясь его возвращения. Отвезти тебя в Пасаргады, когда буду возвращаться туда. Тот удивлённо моргнул, улыбка слегка потускнела. Хотя Тэхён за эти дни просто расслабился и уже начал забывать, что прибыл сюда вовсе не для того, чтобы раскрасить жизнь одного прорицателя. — Если Юнги может поехать с нами, то я не против, — сказал он, взглянув на него. — Я почти не покидаю дворец, — отозвался тот. — У меня много жреческих обязанностей, Тэхён. Но Пасаргады, я уверен, тебе понравятся. Там очень красиво. — Это как-то связано с нашим вчерашним разговором? — прищурившись, уточнил Тэхён. — Ты хочешь, чтобы я поехал туда? Или всё-таки мне стоит остаться? — Для твоего будущего это будет полезно, ты же сам это понимаешь, — Юнги говорил очень ровно. — Да и Сокджин о тебе позаботится. К концу лета царь будет слушать твои слова как дитя — родную мать. Но только после новолуния, до этого никого из вас из дворца не выпущу. Не дело встречать его в дороге. — Ладно, я поеду, — подумав, решил Тэхён, но улыбка с лица пропала окончательно, а взгляд чуть потяжелел. Он и впрямь забыл о царе, с которым ему стоило бы познакомиться, прежде чем устраиваться тут и считать, что здесь ему самое место. Вполне возможно, что тот не станет держать двух прорицателей в своём дворце. И тогда Тэхёну придётся уйти. Это вот совсем не радовало. Но будущее, тем более собственное, для Тэхёна не было предопределено. — О, нам вдвоём будет куда веселее в Пасаргадах, — Сокджин улыбнулся Тэхёну, словно надеялся своей искренней улыбкой вернуть исчезнувшую. Но потянулся и коснулся руки Юнги. — Прости, что увожу того, кто заставляет тебя так сиять. — Главное, верни его в целости, — ворчливо отозвался тот. — Я буду ждать. Вас обоих. Не успели они окончательно доесть свой поздний завтрак, дверь снова отворилась — вошёл Намджун, а следом за ним и Чонгук с хмурым видом. — Юнги! Скажи мне, пожалуйста! — заявил глава царской стражи, чей вид был возмущённым. — Что ты ему вчера дал? Он же вообще с ума сошёл! — Да он пришёл не в себе, — изумился прорицатель. — Что опять не так, генерал? Мысли не прояснились? Чонгук ничего не отвечал, только тяжело смотрел на Намджуна, а тот развёл руками. — Он пытался попасть в царские конюшни. Хорошо, что ребята не позволили ему туда пойти. Пришлось применять грубую силу. Чонгук, ты чего добиваешься? Чтобы я тебя запер в какой-нибудь темнице? Тот снова ничего не ответил — для него это было унизительно. То, что царская стража не позволяла ему, царскому генералу, пойти туда, куда хочется. И то, что её глава отчитывал его как мальчишку. Будь он ему хоть отец родной, а не дядя жены — Чонгуку хотелось самому съездить кулаком по лицу Намджуна. — Могу дать что-нибудь, что будет держать его в оцепенении, — предложил прорицатель. — Может, ночь проведу спокойно. Он бывал язвительным, и с чужими, и среди друзей, но сейчас в его голосе плеснулось настоящее раздражение, и Сокджин поспешно встал на ноги. — Генерал, прошу, на несколько слов, — мягко сказал он и направился в оранжерею, знаком предложив Чонгуку следовать за ним. А там, вдохнув медовый аромат ярких жёлтых роз, ласково спросил: — Зачем тебе туда? Это же опасно, ты не можешь этого не знать. Ты хотел увидеть Хосока? — На войне тоже опасно, — процедил тот, не меняясь в лице. Рядом с ним, таким хмурным, кажется, даже цветы тускнели. — Я хотел… его защитить. — Не боишься навлечь на него новую опасность? — Сокджин говорил тихо. — Если лошади нападут на тебя, он может пострадать, успокаивая их. — Да какая разница, если мне всё равно туда нельзя? — вспыхнул Чонгук. — И домой нельзя. Самое лучшее место — темница, где я никому мешать не буду. Он отвернулся и еле сдержался, чтобы не скомкать в ладони слишком красивый цветок, что больно резанул по глазам своей идеальностью. — Чонгук, не надо мне грубить, когда я думаю, как тебе помочь, — прохладно попросил Сокджин. — Я никогда не был тебе врагом. — Вряд ли ты сможешь мне помочь, — помолчав, отозвался тот. — Но ты хотя бы спросил, зачем мне туда. За это спасибо. И… извини, если я кажусь тебе грубым. Я сейчас точно не могу как-то иначе себя вести. — Разговор часто помогает многое прояснить, — Сокджин смягчился. — Почему ты просто не поговоришь с ним? — О чём? — спросил Чонгук, мысленно считая лепестки на той самой красивой розе. — О том, что ты чувствуешь. О том, что он чувствует. Может быть, вы будете ругаться. Может быть, даже плакать. Но разве это не лучше, чем молчаливое страдание? Ему плохо. Тебе плохо. Стоит ли это длить? Разве время вам поможет? Оно никогда не помогает, Чонгук, поверь мне. Нет такого времени, чтобы утишить боль. — Это ничего не изменит, — Чонгук мотнул головой с тяжёлым вздохом. — То, что я сделал, останется между нами. Даже если он сможет меня простить… Что дальше? Я не стану кем-то другим. Да и он тоже. Не знаю, что мне сказать ему… Я просто не знаю, Сокджин… Он сжал пальцы рядом с цветком, хватая лишь воздух. Плечи тихо содрогнулись и опустились. Даже Намджун, наверное, не смог бы найти на Сокджине тонкий кинжал, но тот появился в его руке, холодно и опасно сверкнув, когда тот бережно срезал с куста розу и протянул её Чонгуку. — Он как этот цветок. Яркий и нежный. Так и поступай с ним, как с цветком. Ты можешь смять его в ладони, а можешь поставить в воду и преподнести тому, кто будет ему рад. Сокджин тяжело вздохнул, глядя куда-то над плечом генерала. — Многое остаётся меж людьми. Непонимание, злость, обиды, разочарование. Но многое из этого можно преодолеть, если найти слова. Если найти смелость в себе просить прощения. Если ты любишь его, Чонгук, то добивайся, умоляй, действуй. А если нет — возвращайся домой и не тревожь его сердце. — Я уже это сделал, — Чонгук вздрогнул от его слов, напряжёнными пальцами держа розу. — Я уже отдал его, Сокджин. Но он не вещь, чтобы постоянно отдавать его и забирать. Я не в праве требовать его себе обратно, тем более, у прорицателя. Ты говоришь, что я должен добиваться? Умолять? Действовать? О, ты думаешь, на это мне нужна смелость? Мне нужно безумие, чтобы я действовал. Я — не подарок, Сокджин. Нет того, с чем бы я сравнил себя сейчас, но если ты сравнишь меня с его болью, ты будешь совершенно прав. И я не уверен, что смогу быть чем-то, кроме боли. Ты понимаешь, что я хочу сказать? — Но что-то он разглядел в тебе за те несколько дней, что вы были вместе, — возразил тот. — Что-то, что заставляет его страдать сейчас. И, смею предположить, это не задетое самолюбие от того, как вольно ты решил его судьбу, во всяком случае, не только оно. Ты был пятым его хозяином, Чонгук, и это я не считаю то время, что он провёл во дворце, прежде чем отправиться в твой дом. Не думаю, что это каждый раз его так потрясало. — Он жил в моём доме, как свободный человек, — Чонгук перевёл взгляд с цветка на Сокджина. — Меня там не было, но там остался Чимин, моя жена, маленькая девочка, что он назвал своей дочерью. Даже Намджун говорил, что за это время они стали семьёй. Я не могу судить, что бы чувствовал я на его месте, но если мне ещё позволяет разум здраво мыслить, именно поэтому он и страдает — я выкинул его из этого дома. Я бы очень не хотел, чтобы он страдал по мне. Я этого не стою. Но ты прав, мне следует оставить его в покое, если так будет легче всем… — Возможно, в твоих словах есть истина, — Сокджин согласно склонил голову к плечу. — Он может тосковать и по своей семье… Но всё же я бы советовал тебе поговорить с ним. Ты верно сказал, ты не можешь требовать его обратно… Никто не может, потому что Юнги освободил его. Хосок не связан никакими узами, он свободен, но всё равно несчастен. Он прикрыл глаза, словно свет слепил его. — Мне не дано видеть прошлое и будущее, но чувства людей я подчас слышу слишком хорошо. Слышу, как тебе больно, как ты мечешься в своём теле, как зверь в клетке, словно хочешь найти выход. Чувствую, как в нём больше не играет огонь. В нём… Что-то страшное происходит, Чонгук. Если бы я мог читать мысли, я мог бы советовать что-то стоящее, но это от меня скрыто. Я знаю только, что вам обоим ныне очень тяжело. — Подожди, — наконец, Чонгук нашёл в себе слова, а то от новостей онемел. — Юнги освободил его?! И он остался во дворце? И проводит время в конюшнях? Где… Где он сейчас, Сокджин? Наверное, нам стоит поговорить перед тем, как я уйду. — А куда ему было идти? Он остался здесь. Юнги чему-то учит его. И он попросил взять его в царскую конюшню. Я лично вчера вписал его имя в число работников. Он и сейчас, верно, должен быть там. — Ты можешь попросить его прийти ко мне? — Чонгук догадывался даже своим спутанным сознанием, что Намджун его не отпустит на конюшни, как бы он ни просил. — Я пойду обратно и буду его ждать в комнате главы стражи. Сокджин закусил краешек губ, раздумывая. — Если он так же упрям, как и ты, он может отказаться. Давай сделаем так, — мысль показалась ему удачной, и он светло улыбнулся. — Иди в мои покои. Там никого нет, вам не помешают. Я пошлю к нему слугу с просьбой зайти ко мне. Не обещаю, что это будет в ближайшее время, но как только он освободится, он придёт. И вы сможете поговорить без помех и свидетелей. — Хорошо, — кивнул Чонгук, вновь глядя на розу в своих пальцах. Ах, как было бы чудесно, если бы он мог просто подарить её Хосоку! Но он не мог. А поговорить им всё же следовало, тут Сокджин был прав. Он вышел из оранжереи и колко взглянул на Намджуна, но всё же сказал, что впредь будет разумнее себя вести, а потом попросил стражников, что привели его сюда, сопроводить его в покои Сокджина. Намджун удивлённо изогнул бровь. — Сумасшедшее влияние ты оказываешь даже на неразумных людей, Сокджин, — сказал он с восхищением. — Пусть побудет там до вечера, — тихо сказал тот, усаживаясь рядом. — Там приятная прохлада, прекрасный вид из окна, слышно, как поют птицы. Надеюсь, ему станет легче. Всё равно я не вернусь туда до темноты, у меня слишком много дел. — Я мог бы сказать, что муж неразумный всё знает на свете, в углу своём сидя, но он сейчас оставит царя с единственным прорицателем, — хмыкнул Юнги. — Не буду вмешиваться. — Что ты имеешь в виду? — спросил Намджун, удивлённо глядя уже на него. — Что если я продолжу говорить, Сокджин свернёт мне шею, — ответил прорицатель и подхватил Тэхёна под руку. — Прекрасный мой, давай пройдёмся? Если Сокджин пустил генерала в свои покои, миловаться эти двое начнут прямо здесь. — Кто бы говорил вообще! — фыркнул Намджун, но приобнял Сокджина, стоило двум прорицателям направиться к выходу. — И всё же я совсем не узнаю генерала, — задумчиво сказал Тэхён, послушно выходя с Юнги за двери. — Как будто сюда меня вёз другой человек. — Мы с ним толком и не сталкивались раньше, — Юнги спустился было на несколько ступенек, но развернулся и повлёк Тэхёна наверх. — Мне трудно судить. Но его пути и помыслы путанны. — Я и раньше это видел, но не настолько… сильно, — тот вздохнул и сжал его руку. — Юнги, скажи мне честно, я ведь не успел тебе надоесть? Юнги обернулся, и на лице его была мука столь же отчётливая, как рисунки на теле. — Будь моя воля, я бы никогда не расстался с тобой даже на день, — страстно, искренне выдохнул он. — Держать твою руку, видеть тебя, говорить с тобой, касаться тебя — величайшее счастье, что было мне даровано судьбой, Тэхён. Лишиться этого — как лишиться воздуха. Но разве могу я думать только о себе? Тебе и впрямь надобно встретиться с царём, а в Пасаргадах он примет тебя благосклонно. Его не будут отвлекать заботами, как здесь. А Сокджин присмотрит за тем, чтобы ты был в безопасности, ему я доверяю. — Просто я уже чувствую, что буду… тосковать, — отозвался Тэхён, поглаживая его пальцы. — Но я постараюсь произвести на царя впечатление и вернусь к тебе в новом статусе. Обещай мне не приводить в свою постель каких-нибудь красивых наложников, пока меня нет, — смешливо фыркнул он. — Это я могу тебе обещать с уверенностью, — Юнги поймал губами его улыбку. — Я бы тоже хотел взять с тебя обещание, но могу лишь попросить… Когда царь примет тебя и одарит со всей щедростью, помни, что мои покои и моя постель ждут тебя. — Я попробую устоять перед царским величием, — дразняще ответил Тэхён и доверчиво прижался к его плечу, добавляя: — Главное, чтобы меня ждало твоё сердце, Юнги… — Даже мысль о том, что нам, возможно, придётся ходить друг к другу через весь дворец из башни в башню, заставляет меня печалиться, — отозвался Юнги, хоть губы его и улыбались. — Моё сердце уже твоё, прекрасный мой, ты пленил его сразу же, и каждый твой взгляд, каждая улыбка, каждое слово добавляют новый виток сладостных пут на нём. Оно будет ждать тебя сколько потребуется. — Я закончу расписывать камни и оставлю их везде в твоих покоях, — ласково пробормотал Тэхён, прижимаясь ещё плотнее. — Они будут защищать тебя, но не трогай их без надобности, хорошо? — Как скажешь, — согласился тот, обнимая. Хотелось остаться так навсегда, в тесном объятии на башне, держа Тэхёна в своих руках. Но даже царский пророк не всегда мог делать то, что хочется.