***
Намджун внёс Чонгука в свою комнату, распорядился накормить его и никуда не выпускать, даже если тот будет биться о стены, как птица в клетке, перевёл к своим дверям несколько мужчин из стражи (самых здоровых и выносливых, что помогали ему с лошадьми), а потом, отчаянно прихрамывая (нога снова разболелась так, что проще её отрезать), направился к прорицателю. Ну, а куда ещё ему было идти, чтобы поделиться? С глубокой тоской он проходил мимо покоев Сокджина, сомневаясь, что так протянет до конца лета. Может, бросить всё и рвануть в Пасаргады? Хотя бы увидеться с тем, по кому тосковало сердце. Подержать его руки в своих. Послушать чарующий голос… Тэхён за этот вечер изрисовал уже кучу камней, но не позволял Юнги смотреть на процесс, экспериментируя с красками и кистями. Сказал, что покажет, когда закончит. — И вот ведь не шутка: каждую ночь в моей постели новый мужчина, только не говори об этом Сокджину, — попросил Намджун, зайдя к Юнги, который его всё-таки дождался. — Ты снова пришёл спать ко мне? — ужаснулся Юнги и тычком отправил его на диван. — Показывай ногу. Почему ты так хромаешь? Когда ты в последний раз вспоминал о мази? — Я нёс Чонгука на руках, — Намджун послушно осел и потёр колено. — Клянусь, он тяжелее, чем буйвол! И сам он идти не мог. Пришлось… Всю лестницу, все коридоры. Мне кажется, нога сейчас сама отвалится, хотя я мазал её сегодня днём. Юнги цокнул языком и достал горшочек с новой, масляно-густой субстанцией. Пахнуло мятой и луговыми травами. — Сейчас будет лучше, — тихонько обещал он, втирая мазь в колено друга. — Потерпи немного, скоро будет лучше. Ты ел? Тебя покормили? Он развернулся в сторону спальни и громко позвал: — Тэхён, если ты сейчас не придёшь ужинать, я заберу твои краски и спрячу их до завтра! — Покормили, дважды. И предупредили, что могут больше не пустить, — вздохнул Намджун. — Я не знаю, когда эта девочка стала такой взрослой… Неужели, материнство так её изменило? Тэхён тоже не чувствовал себя голодным, но нос из спальни всё же высунул. — Ты не сумеешь их настолько хорошо спрятать, чтобы я их не нашёл! — нахально заявил он. — О, Намджун, ты наконец вернулся! Все его пальцы были перепачканы, на щеке тоже виднелись следы, но даже это Тэхёну шло не меньше, чем драгоценности. — Я спрячу их на себе, — пригрозил Юнги и откинулся на подушку с ворчанием. — В карманах и рукавах. Полная башня людей, а поесть не с кем! — Ты же понимаешь, что я тебя просто раздену и выверну все твои карманы вместе с рукавами? — хохотнул Тэхён, подходя ближе. — И ладно, так и быть. Давайте поужинаем. Что ты там говорил про Чонгука, Намджун? — с интересом спросил он. — У тебя потрясающий слух, — восхитился тот. — Я принёс его во дворец и оставил под охраной. Он не в себе после того, что услышал. — А Хосок взял лепёшку и молоко и ушёл на башню, — сообщил Юнги. — Сказал, ему нужно подумать. Бедный парень измучился, мы же втроём Чонгука встретили у реки. — И тогда уже генерал тоже был не в себе, — покивал Тэхён, всё же подвинув к себе порцию ужина. Только глядя на еду, он осознал, что стоит поесть. — Ни слова мне не сказал, подлец! — Ты отпустил Хосока? — спросил Намджун у прорицателя, невольно улыбнувшись Тэхёну, ведь его улыбка была страшно заразительной. — Да, — кивнул Юнги. — Как положено, оформил по всем правилам. Но он не рвётся уходить. Пусть остаётся и спокойно примет решение. Он придвинул к Тэхёну, уже опустошившему миску с тушёным в кореньях мясом, тарелку с сыром и подлил всем вина. — У меня есть дом, — сказал Намджун. — Я распустил всех слуг, но дом хороший, простаивает без людей. Может, ему пожить там какое-то время? Тэхён с удовольствием съел кусочек сыра и устроил свою руку на колене Юнги под столом. — Можешь предложить ему это, когда он появится, — согласился Юнги, блаженно прикрывая глаза. — Хотя, признаться, мне спокойнее, когда я его вижу. Но взгляд перевёл на Тэхёна: темнеющий взгляд, в котором равно читались и жажда, и уязвимая нежность. Тот чуть сильнее сжал пальцы, но на этот раз не царапал — под столом всё равно не видно следов, а это было интереснее, когда Тэхён мог их видеть. — Давно хотел спросить, почему ты так переживаешь из-за этого юноши? — усмехнулся Намджун, уже начиная привыкать к тому, как эти двое ведут себя на людях. Они с Сокджином ничего такого себе не позволяли, но это же не значит, что только так правильно и никак иначе. — Я же тебе говорил — священная кровь, — серьёзно откликнулся Юнги. — В Абисинде это важнее, чем царский род. Он отмечен богами. И силы своей не знает. Это страшно, Намджун, не знать своей силы. Как оружие на мирном празднике, может ударить по невинным людям, само того не осознавая. Когда я был в доме твоей племянницы, он полностью владел собой. Тревожился из-за Дары, но в целом был стабилен. Сейчас он как шаровая молния. — Тогда лучше держать его под контролем, — согласился Намджун, отпив вина. — Можно тебя попросить проследить и за Чонгуком, если я уеду? Я больше так не могу. Мне нужно встретиться с Сокджином. — За воином, с которым мы толком не знакомы и к которому нужно идти через весь дворец? — изумился Юнги. — Совесть у тебя есть, Намджун? Он замер, глядя сквозь Намджуна и, кажется, сквозь стены, а потом слабо улыбнулся. — Не торопись. Можешь разминуться с ним в дороге. Встретишься во дворце. — Он приедет? Сам? — лицо Намджуна преобразилось от радости. А Тэхён как-то нежно и доверчиво прижался к плечу Юнги. Тот вновь погладил его руку и подтвердил: — Приедет. А потом потянулся встать, обнимая Тэхёна за талию. — Я надеюсь, ты и впрямь спишь крепко. Но что бы ты ни услышал — мы собираемся рисовать. Намджун закашлялся, подавившись глотком вина. — Идите… Рисуйте на здоровье, — отмахнулся он с улыбкой. — Если Хосок вернётся и согласится на проживание в моём доме, я отвезу его туда, а потом вернусь. Но если нет, уступлю ему диван. Всё же… священная кровь! — Пусть разбираются сами, — заключил Юнги, закрыв за ним с Тэхёном дверь спальни. — В крайнем случае, утром буду разбираться с последствиями… Ты покажешь мне, наконец, свои рисунки? — Не-ет, — протянул Тэхён, утягивая его в сторону постели. — Я ещё не закончил, ты же меня отвлёк! Сейчас тебе надобно лечь. Я вижу, что ты устал… — Ты хочешь, чтобы я лёг, а ты продолжишь рисовать дальше и не позволишь мне смотреть? — Юнги так изумился, что даже не сопротивлялся. — Не-ет, — повторил Тэхён ещё более протяжно. — Я порисую прямо на тебе! И уже в постели потянул с плеч Юнги белую ткань, медленно, но неотвратимо, бессовестно обнажая их. Было очень любопытно, какие звуки будет издавать Юнги, если Тэхён проведёт по его плечам ладонями. А если кончиком языка? Или губами? Тэхён всё сильнее ощущал внутреннюю свободу, позволяя себе всё больше смелых действий в отношении человека, который пробуждал эту свободу всем собой. Тэхёна к нему тянуло, не только как к себе подобному, но как и к той самой свободе, о которой он молил богов. Уложив Юнги на лопатки, вытащив из его волос гребень и отложив в сторону, он ловко оседлал прорицателя, перекинув ногу через бедро, наклонился и вгляделся в глаза своим гипнотическим, неземным взглядом. — Если захочешь поцеловать меня — целуй, Юнги, — разрешил он бархатным шёпотом. — И если я… — ладони коснулись плеч, Тэхён склонялся всё ниже. — Если мы… — договорить он так и не смог, потому что белое плечо так и манило его губы, буквально умоляло на нём оставить след. И поцелуй, доставшийся ему тотчас, был вовсе не художественным выражением. Тэхён жаждал творить, но сейчас совершенно точно вытворял, что, впрочем, было столь же захватывающе. — Я захочу, — хрипло пообещал Юнги. — Я так хочу прикоснуться к тебе, Тэхён, прекрасный… Он рвано выдохнул от первого же прикосновения желанных губ. Плечо словно обожгло густым жаром, и ресницы Юнги задрожали. Его руки легли на талию Тэхёна и скользнули вверх, по так мешающим сейчас складкам ткани, чтобы огладить плечи и запутаться в пышных волосах, вынув из них заколку. — Ты не просто ослепительно красив, ты манишь меня куда сильнее, — бормотал он нежно в эти волосы. — Своей живостью, яркостью, жаждой познания нового. Я никогда не встречался с чем-то подобным, люди так быстро закостеневают… Тихо улыбаясь этим словам, Тэхён прокладывал дорожку из поцелуев — как из той же гальки, чтобы найти дорогу домой — к его пленительной шее. У прорицателя была очень красивая линия челюсти. Захватив тонкую косточку губами, Тэхён провел по всей её длине, на мгновение остановившись в районе подбородка и взглянув на губы Юнги. Поцеловать и их Тэхёну тоже хотелось. Коснуться, ощутить их вкус, обвести языком и проглотить новый выдох. Но он не меньше жаждал, чтобы Юнги сам его поцеловал, позволил себе это. Тэхён не был невинным. Он служил при храме. Его мать была редкой красавицей, да и отец, до определённой поры, весьма хорош собой. Ребёнку досталось лучшее от родителей и предков, а у красивых невольников так часто всего одна судьба, вне зависимости от того, какими ещё талантами те обладали. Он даже не помнил всех мужчин, которые приходили, чтобы овладеть им, но никому и никогда не удавалось овладеть его сердцем и душой. Были и те, кто терял голову от его красоты, кто покрывал руки и ноги юноши влажными поцелуями, даже те, кто обещал, что заберут его с собой. Только вот никто не забирал, никто не решался. Не хватало ни денег, ни смелости, ни стремлений. Были и те, кто приходил регулярно, несмотря на то, что Тэхёна точно нельзя было назвать горячим любовником. Но он их не чувствовал. Не запоминал. И даже не ненавидел. Всего лишь молил богов о свободе. Со временем Тэхён перестал верить пустым обещаниям. Но никогда не переставал ждать, что однажды всё будет происходить иначе. И вот оно случилось: по собственной воле он был в постели с удивительным мужчиной, которому хотелось верить всем существом. Всё жарче целуя его шею, обводя губами кадык и поглаживая пальцами ключицы, Тэхён осознавал, что если чувства Юнги остынут так же быстро, как и разгорелись, он никогда ему этого не простит. И точно будет война двух прорицателей. Но пока он ощущал искренность и жажду в другом человеке, пока ощущал и свою — всё было просто прекрасно. Тэхён улыбался, приподнимаясь над Юнги, разводил ткани на нём в стороны, открывая для себя новое, неизведанное и незабываемое. — Ты очень красивый, — прошептал он, заворожённо разглядывая его торс и оглаживая ладонями грудную клетку. — Ты словно создан из лунного света… Юнги не смог удержать в себе короткого стона, разом молящего и требовательного. Происходящее точно нельзя было списать на ребячливые шалости Тэхёна, которым он старался не поддаваться. Но сейчас речь точно шла не об играх — Юнги читал это во взгляде напротив, в прикосновениях рук и губ. Сейчас он мог на это ответить. Он мягко нажал на затылок Тэхёна, побуждая его лечь сверху и прошептал прямо в манящие губы: — Я хочу это сделать прямо сейчас. Поцеловать тебя, несравненный. Юнги не скупился на поцелуи с теми, кто оказывался в его постели; пусть он и был требователен, но такие находились. Но этот поцелуй был как землетрясение. Как мощный удар ураганного ветра, что срывал всё наносное, обнажая сердце — нежное, уязвимое, жаждущее. Он застонал ещё раз — прямо в губы Тэхёна, крепче сжал его плечо, проваливаясь куда-то, где были только колдовские глаза над ним и никакого Намджуна за стеной. Не было и никакого прошлого, где Тэхён не любил поцелуи, отворачивался от них, брезгливо вытирая рот, едва чужой язык прекращал его терзать. Сейчас всё действительно ощущалось иначе. Сейчас никакое прошлое не имело значения. И тихий, но сладкий стон Тэхёна осел на губах Юнги вместе с жарким выдохом. И его собственный язык игриво очертил губы, что были так приятны. — Ты можешь… порисовать и на мне, — сквозь шум в голове Тэхён услышал собственный голос, какой-то новый, негромко робкий, но глаза его горели. — Попробуй, Юнги, это несложно… Тот как заворожённый потянулся навстречу, уколол палец тяжёлой брошью, драпировавшей алые складки, но не почувствовал этого, стягивая ткань со скульптурных плеч, открывая своему взгляду тёплую кожу. И припал к ней, губами и кончиком языка выписывая первые знаки. Юнги бы и Бехистунской скалы было недостаточно, чтобы излить своё восхищение. Но он ещё раз прерывисто вздохнул, зарылся лицом в притягательную шею, сжал губы плотнее, оставляя розоватые следы. Кромка зубов коснулась шеи, не сдавливая, не сжимаясь, лишь обозначая намерение. И стон Тэхёна прозвучал смелее. Одобрительно и благодарно. О, если бы он так вздрагивал и стонал в святилище, если бы хотя бы изображал ответное желание, возможно, его всё-таки бы увезли оттуда гораздо раньше. Ведь красота лишь привлекает, манит, но под ней Тэхён не демонстрировал ровным счётом ничего. Боли он не боялся, а упрёки и обидные прозвища пропускал мимо. Он отличался от тех женщин, что ублажали любых мужчин во славу храма, изображали поклонение и восхищение, к любому, кто коснулся их, возжелав. Тэхён так не умел. Он надеялся, что чем дурнее будет слава о нём, тем меньше его будут трогать. Но это не работало, как должно. Сейчас же каждым новым выдохом, каждым прикосновением к Юнги, каждым звуком, что вырывался из его рта, Тэхён словно привязывал его к себе ещё сильнее. Сжимал его руками, комкая одежду и перекатываясь на бок, чтобы ещё сильнее сжать. И подставлялся так, словно умрёт без нового поцелуя, словно сгорит заживо, если не выпустить огня изнутри. Алые шелка взмыли в воздух и осели подле постели, белые легли сверху. Наверное, контрастность чистых цветов могла бы заворожить Тэхёна, будь у него время опустить на них взгляд. Но перед ним было тело Юнги, его белая, ничем не скрытая кожа, и горящий взгляд, оглаживающий всё его тело едва ли не отчётливее, чем ладони. А тот с упоением целовал, оставлял отметины на груди не цветом, но жаром, не исчезавшим даже когда губы скользили дальше. Затанцевал языком по ареолам сосков, вобрал в губы плотную горошину и едва не зарычал, чувствуя, как подался к нему Тэхён, впитывая его реакции. И снова впился в его губы, уже жёстче, требовательнее, потому что перед глазами всё плыло. Прекрасный пленник Дельфийских подземелий в его постели был историей не про удовольствие. Это и впрямь было про безумие, сокрушительное и беспощадное. Тэхён не осознавал, как они поменялись местами, но чувствовал всем собой тяжесть чужого тела — не слишком крупного, скорее даже худощавого, но оттого эта тяжесть не давила, не причиняла дискомфорта. Ему не хотелось вывернуться и отползти в сторону. Не в тот момент, когда все желания были пронизаны требованием полнее, больше, сильнее. Он вцепился в спину Юнги, ахнув в поцелуй, разрисовал её кончиками ногтей, хоть и не видел, что получилось. Но сейчас ему точно было не до этого. Он целовал Юнги, принимая жар и требовательность его рта. Тут же расплачиваясь своим — щедро, податливо и жадно одновременно. На его памяти были случаи, когда мужчины поили его дурманящими настойками, да и сами напивались, но ни одна самая сильная по действию на разум трава не могла потягаться с поцелуями Юнги — сейчас Тэхён по-настоящему плавился, пылая. И изгибался под Юнги, направляя его голову к своей груди, прося повторить или продолжить, то, что тот начал. — Пожалуйста… — сорвалось с его зацелованных губ. А затуманенный, плывущий и умоляющий взгляд, доставшийся прорицателю, стоило бы запечатлеть на какой-нибудь фреске. — Сделай так ещё раз! Тэхён действительно собирался порисовать на Юнги — губами или красками. Но то, чем они в итоге занимались, захватывало его всё сильнее. Свобода самовыражения открывалась не только на камнях. Юнги снова отозвался несдержанным, сладостным звуком, но на этот раз это было сродни урчанию. Он послушно поддался руке Тэхёна, прильнул губами к его груди, целуя и ласково покусывая то один, то второй сосок и крепко сжимая руками плечи. От тёплой атласной кожи, от её запаха, от голоса Тэхёна, несдержанного, сладкого, просящего, его вело и разбивало на части, чтобы снова собрать воедино в прекрасном моменте, где они оба находились. Он набрал воздуха, как перед прыжком в воду, прежде чем нырнуть ниже, к впалому животу, очертив языком и губами дуги ребёр, а потом зарыться носом во впадинку пупка. Удивительно, насколько красивым он был создан, гармоничным и ладным. Совершенным пропорциям впору было слагать песни, но Юнги только промычал что-то восхищённое, прежде чем широко лизнуть бедренную косточку и повторить это с другой стороны. Он поднял голову, только чтобы поймать взгляд Тэхёна своим, выдохнув: — Умоляю, позволь мне доставить тебе удовольствие, мой прекрасный! — Позволяю-ю, — пропел Тэхён, улыбаясь и вглядываясь в Юнги сквозь то удовольствие, которое уже получал. Тэхён купался в нём. В собственных ощущениях, которых было так много, что и не разобрать. Но главное — ему было очень хорошо. Он не чувствовал от Юнги никакой угрозы для себя. С самого начала не чувствовал. Только притяжение, тепло, симпатию, которая и привела их сюда, в эту постель, заставив снять одежды. Его невозможно прекрасные пальцы скользнули по волосам Юнги и стремительно в них зарылись. Тэхён никогда не испытывал такой любви к чужим волосам, но он вообще не испытывал ничего, что открывалось для него в этом дворце. Никогда так не горел под чужими ласками. И никогда так не смотрел, в ожидании большего. Он не считал, что способен доставлять удовольствие сам, но в тот момент пообещал самому себе, что обязательно научится. А для начала было бы неплохо научиться его получать. И с Юнги у Тэхёна это точно хорошо получалось — под жаркими поцелуями, в которых вожделение сплавлялось с восхищением. Юнги щедро рассыпал их по всему его телу, заставляя кожу гореть, когда ласковые и безжалостные в даримом удовольствии губы вновь и вновь рисовали на ней причудливые знаки. Больше Юнги ничего не обещал. Красноречие, видимо, оставило его, потому что он мог только издавать волнующие, полные удовольствия короткие звуки. Тем более, когда его язык нежно и едва ли не робко коснулся головки члена Тэхёна, неспешно изучил рисунок вен, а потом розовые припухшие от поцелуев губы раскрылись сильнее, чтобы обнять, обхватить, пустить Тэхёна глубже в податливый влажный жар его рта. Эллины считали персов изнеженными в бою, но куда вернее они были изнеженными на ложе — научив своих женщин и юных наложников приносить им удовольствие. Юнги умел доставлять его сам, знал человеческое тело и играл на нём как искусный музыкант, изощрённый в ласках и требующий не меньше взамен. Но от Тэхёна он не требовал ничего. Дрожи тела и голоса было достаточно. Тот широко распахнул глаза, воззрившись на Юнги, словно на бога, вдруг явившегося его взору, или демона, ведь член Тэхёна во власти прорицателя креп и наливался кровью. Было ли в этом что-то божественное? Или ничего, кроме божественного и не было? Если Юнги и был демоном, то явно Сатиром. Тэхён ощупал его голову на предмет рожек и тут же вновь расслабился, хохотнув своим мыслям. Кем бы тот ни был — прорицателем, богом, демоном — Тэхён принимал его, вверял себя во власть его красивых рук и горячего рта. И он застонал: сладко, томно и чувственно, по-человечески довольно и протяжно. А дрожь, что прокатилась по телу, омывая от макушки и до пят, могла бы поспорить по драгоценности с тем стоном. Тэхён — дитя и мудрец, как выразился Юнги — прекрасно понимал свою внешнюю природу. Свою красоту, привлекающую взгляды, необычность, стать и силу. Но только сейчас, стонущий, обнажённый и возбуждённый, он был совершенен, а не просто прекрасен. И был таковым, и чувствовал себя также. Словно весь мир был у него в ногах в лице одного искусного в ласках прорицателя. Юнги нежно подтолкнул его руку лбом, намекая, что ладони можно не убирать, но не прервал неспешную, томительную ласку, приучая Тэхёна к своему рту и рукам на бёдрах. С каждым вдохом вбирая чуть плотнее, чуть глубже, чтобы не ошеломить ощущениями сразу же, подвести к пику наслаждения, дать прочувствовать и насладиться моментом. Наверное, никогда Юнги не ощущал жизнь так ярко и полно, как в последние несколько дней. Но в этот момент, когда податливый и жаждущий Тэхён был в его руках, наверное, даже проклятие не взяло бы его, отскочило, как рассыпавшийся жемчуг на мраморной столешнице. Одну руку Тэхён всё же поднял, убирая её с головы Юнги. Пальцы взметнулись, словно пытались поймать что-то в воздухе, что-то незримое, но жизненно необходимое. А затем Тэхён закусил собственную костяшку указательного пальца — хотелось вцепиться во что-нибудь зубами. Было бы невежливо грызть подушки Юнги или его самого, хотя последнее тоже очень хотелось. Ласково, но чувственно покусывать его белую кожу. Тэхён ерошил его волосы, чувственно сжимал их, не отрывая взгляда от происходящего. Его глаза темнели и темнели, затягивали, но блаженства в них становилось всё больше — того гляди прольётся через край. Юнги отвёл руку от его бедра, поднёс к губам, с некоторым трудом погружая кончики внутрь, щедро смачивая их слюной, чтобы потом скользнуть ими по мошонке и вновь зажмуриться от собственных ощущений. Он едва обращал на них внимание — на предвкушение, что плескалось внутри, гудело в ушах, застилало взгляд и скручивалось в томительный узел. Но удовольствие Тэхёна, его реакции были важнее, их Юнги впитывал всем собой, на них чутко реагировал. Всё было для Тэхёна, ему Юнги был готов служить этой ночью. — Возьми, — прохрипел Тэхён, не соображая, что просит это на другом языке, на котором говорил всю жизнь. Сейчас осознать даже такую простую вещь было невозможно. Сейчас Тэхёна словно вывернуло наизнанку от жгучего желания внутри — окунуться в пекло с головой, сгореть там заживо, отринув всё лишнее, забыв не только местный язык, но и своё имя, всего себя забыть на этой постели. — Прошу, Юнги… Последнее прозвучало уже шёпотом, а разведённые шире колени были громче любых слов. Этот шёпот снова ударил Юнги наотмашь, проник под кожу, вонзился в сердце и побежал по венам, многократно отдаваясь в голове. Он остановился, выпустил Тэхёна из плена своего рта, вглядываясь в его лицо и словно ища в нём ответы. И почти отпустил его, чтобы достать флакон с розовым маслом, что всегда был подле кровати. Краткий миг, в котором он не касался Тэхёна, снова ударил — одиночеством и пустотой в руках. Юнги вытянулся рядом на боку, прижал Тэхёна к себе, касаясь руками, грудью, бедрами, ногами — всем собой, чтобы это пугающее чувство исчезло, чтобы руки вновь наполнились гладкой кожей, теплом и упругостью мышц. — Поцелуй меня, Тэхён, — попросил он, водя губами по пленительной шее. — Иди сюда, — позвал тот, коснувшись его щеки ладонью, приподнимая его лицо к своему. Короткая передышка между лавинами ощущений вернула ясности взгляду, но дышал Тэхён рвано и часто, плотно прижимаясь к Юнги всем собой — и чувствуя себя цельным, не потерянным и испуганным, не жалеющим ни о чём, что между ними происходило. Это чувство всё ещё казалось новым, но Тэхён без остатка наслаждался им, купался в нём и не хотел, чтобы оно исчезало. Как алые одежды, что были так приятны взгляду и безумно ему шли, так и огонь желания Тэхёна безмерно красил. В том поцелуе, которым он накрыл губы Юнги, Тэхён открыто и щедро делился всем, что в нём пылало. Оказывается, чтобы научиться целоваться, нужно было целовать того, кого желаешь. — Твои поцелуи лишают разума, — прошептал Юнги. — Ты сводишь с ума, Тэхён, прекрасный мой… Было бы удобнее разжать тесные объятия, сместиться вниз, поменять положение, чтобы подготовить Тэхёна, но Юнги только плеснул масла на руки, вжался губами в его висок и попросил: — Забрось ногу мне на бедро. И прошу, не бойся ничего. Я не причиню тебе вреда, обещаю. Его руки были чуткими и нежными, когда он разминал упругие ягодицы и колечко мышц, когда проникал внутрь, медленно, не торопясь, нашёптывая что-то ласковое в шею Тэхёна. И пусть внутри билось нечеловеческое, сокрушительное желание, Юнги не уступал ему, не позволял захватить свой разум полностью, не разрешал себе уподобиться дикому зверю. Если Тэхён и боялся, то только того, что сны ему наконец начали сниться. Что на самом деле он спит в святилище, а все ощущения — отголоски реальности, где кто-то снова решил им овладеть. Тэхён цеплялся за Юнги, как за самый сладкий сон — отчаянно и крепко. Он дышал в его плечо и прижимался к нему губами. Его тело не так легко расслаблялось и встречало проникновение — мышцы сжимались, словно противились ему. Но чем больше он верил в то, что происходящее всё же реально, а он свободен и волен быть с тем, кто ему так нравился, тем легче становилось. Без болезненных ощущений не обошлось, несмотря на всю деликатность и нежность пальцев. Но это была сущая мелочь, отступающая перед той смелостью, с которой Тэхён шёл навстречу желаемому. Сейчас совсем не чинно, не грациозно, не легко. Однако, не боясь, что Юнги его осудит. Тэхён не боялся и звуков, которые снова вырывались из его рта — рваные, разные по тону и окраске, словно с Юнги в постели был не один человек, а несколько. Этого Тэхён сейчас точно не отслеживал, не планировал пугать или же восхищать своим умением. Всё происходило само собой. И напряжение покидало его с каждым звуком. В лёгком шёпоте Юнги персидский уступал греческому и мешался с ассирийским и египетским, словно ему было мало родного языка, чтобы успокоить Тэхёна. Но бережные поцелуи утешали не меньше, равно как и пальцы свободной руки, что нежно касались, позволяя отвлечься. — Обними меня крепче, не бойся слишком сжать, — выдохнул он над ухом Тэхёна. — Ничего не бойся, делай, что хочется. Будь свободен в своём удовольствии! Момент проникновения он не запомнил, тот весь был окрашен алым перед глазами, но вновь удержал себя твёрдой рукой, чтобы не причинить боли, не зарычать, подобно хищнику, не наброситься на то, что было ему предложено по доброй воле и желанию. Удержался взглядом в глаза Тэхёна — колдовские, чарующие, так ярко отзывающиеся на происходящее. Тот не закрывал ни глаз, ни рта. Не ослаблял и рук, что вцепились в плечи Юнги. Казалось, что если Тэхён не будет так крепко держаться, то его унесёт обратно в Дельфы, где нет такого прекрасного Юнги, что с лёгкостью открывал для Тэхёна двери в неизведанный мир, яркий и восхитительный. Казалось, что в какой-то момент он онемел, ведь не издавал ни звука, но он просто слушал. Что-то божественное точно открывалось ему в дыхании Юнги, в тихом поскрипывании постели, когда тот начал двигаться. Тэхён слышал даже биение его сердца — чувствовал подушечками пальцев чёткий ритм. И пропускал этот звук через всего себя. Каким-то интересным образом он обхватил Юнги ещё и ногами — сразу двумя, сжимая его бёдра, но не мешая им, а лишь сливаясь всё теснее. Так звуки стали громче, каждый звук, даже шуршание постели Тэхёна словно оглушало. Но не пугало, а снова лишь манило, так что скоро он двигался навстречу Юнги, принимая всё, что ощущал. И до физического полного блаженства было долго, Тэхён не знал, когда ему суждено случиться. Но стало хорошо, ведь в глазах Юнги он видел отражение всего того, что чувствовал. И принятие себя, и одобрение, и восхищение. Прикоснуться к его губам, втянув нижнюю в свой рот, и замычать чувствительно и томно — Тэхён впервые был таким послушным. И таким свободным. У Юнги было восхитительное чувство ритма — что в ритуальных песнопениях, что на ложе. И он слушался взгляда Тэхёна, тому, что читал в нём, покорно и чутко. Подмечал малейшие оттенки чувства, когда целовал или водил ладонями по телу, когда прижимал к себе или чуть отпускал, позволяя вольнее вздохнуть. И смотрел в ответ — жадно, огненно… Любяще. Так, словно в этой постели он оказался, не поддавшись желанию, а по велению только лишь сердца — и это сердце задавало чёткий ритм, это сердце тянулось к другому, это сердце безмолвно обещало Тэхёну все драгоценности мира и звёзды с небес. И этим обещаниям тот верил больше, чем богам, что сжалились над ним и позволили попасть сюда. В конце концов, богов Тэхён не видел, только слышал. А вот Юнги был прямо перед ним. Под ним, чуть позже, когда Тэхён, смелея, вновь оседлал его, двигаясь так, как нравилось ему самому. Но он не сомневался ни секунды, что Юнги разделит его чувства и сейчас, проникнется его движениями. Намджуну не спалось. Он ждал Хосока из башни, ворочаясь на диване и иногда приподнимая голову, когда звуки из спальни прорицателя звучали слишком громко. Возможно тому наутро перепадёт какая-нибудь шутка, но пока Намджун лишь усмехался, чувствуя, что рад за друга. — Ты снова пришёл сюда? — удивился неслышно вернувшийся Хосок, разглядев Намджуна на диване меж подушек при тусклом свете масляной лампы. — Твоя комната свободна, господин. Негромкий, но протяжный стон из спальни заставил его щёки вспыхнуть и быстро оглянуться на дверь. — Господин прорицатель и?.. — он не договорил, прижал пальцы к губам и опустил голову. Хосок очень хорошо знал эти звуки, но так давно их не слышал. — И ещё один господин прорицатель. Из Эллады, — отозвался Намджун, приподнимаясь. — А моя комната занята. Чонгуком. Я привёз его во дворец, потому что просто испугался за семью. Сахи сказала ему правду, Хосок. Он вздохнул, поймав желание вывести его из комнаты, где были слышны звуки чужой страсти. — Я вот о чём подумал… Тебе сейчас некуда пойти. Но у меня есть дом, он пустует, поскольку я теперь живу здесь. Могу отвезти тебя туда. — Он не тронул Сахи? — быстро спросил Хосок и испугался этого вопроса. Неужели всего за двое суток он перестал доверять Чонгуку? Неужели он и правда подумал о том, что тот мог бы ударить Сахи или Чимина? Этот Чонгук, которого он совсем не знал… — В таком случае, он валялся бы в овраге, — фыркнул Намджун, но тут же осторожно улыбнулся. — Нет, но лучше было забрать его с собой. Он не ел несколько дней. И не спал. Одного этого достаточно, чтобы потерять рассудок. Очередной стон (такой единый в двухголосии, что Намджун аж восхитился!) достиг их ушей. Глава царской стражи встал с дивана. — Так что, поехали, пока не слишком поздно? Отдохнёшь там… Хосок взял с края стола горшочек, задумчиво повертел его в руках, открыл крышку и сунул любопытный нос. И усадил Намджуна обратно, опустившись на пол прямо у его ног. — У тебя снова болит колено, господин? Дай я намажу его. А уже втирая пахнущую мятой мазь негромко сказал: — Нет, Намджун. Спасибо за щедрость и доброту, но пока я останусь здесь. Может быть, меня возьмут на дворцовые конюшни, там мне самое место. И я хочу просить господина Юнги о помощи… Я не слишком понимаю, что со мной происходит, но я словно весь из огня. Словно сам готов вспыхнуть — и всё вокруг сжечь. Лучше я буду здесь. Он отставил горшочек и добавил ещё задумчивее: — И не хочу прятаться от Чонгука за твоей спиной. Не надобно портить твои отношения с родными. У господина прорицателя спина не такая широкая, но ему гнев смертных нипочём. — Ну тут уж как сам решишь, — кивнул Намджун, — ты теперь свободный человек. Хочешь поспать на диване? Я устроюсь на полу, на подушках. «Не хватало, чтобы во дворце начался пожар», — подумал он, но не озвучил этого. Да и за стеной, в спальне прорицателя, явно уже что-то горело. — Нет, — испугался Хосок. — Спи, пожалуйста. Я лучше на конюшнях переночую… — он ещё раз оглянулся, рдея щеками. — Да какие конюшни, Хосок? — возмутился Намджун. — Там ты точно не уснёшь, тебя затопчут раньше. Тот рассмеялся, тихо, но мелодично. — Есть же и обычная, откуда мы сегодня лошадей брали. Ничего, устроюсь как-нибудь. Может, я нынче и свободный человек, но ты-то — важное лицо. Как же я тебя потесню с дивана? Нет, прошу, не предлагай мне такого. Он легко поднялся на ноги и едва слышно добавил: — Может быть, загляну к господину генералу по дороге. Это, определённо, было бы самым неожиданным его решением, самым странным и даже нелепым, но сердце требовало и ныло: «зайди, хотя бы посмотри на него, тронь его руку…». — Вот упрямец! — буркнул Намджун, укладываясь обратно. — Я же не предлагал тебе разделить со мной этот диван. И Юнги говорит, что у тебя священная кровь, а я уважаю слова прорицателя. Но если хочешь, иди. Скажи стражникам, что дежурят у дверей, что я разрешил тебе зайти внутрь. Только, пожалуйста, не спали мне комнату! Мне ещё там жить когда-нибудь… — Не спалю, — пообещал Хосок, очень серьёзно пообещал, нельзя было не поверить. И внезапно добавил: — Чонгук думает как ты, да? Что если разделить вместе диван, то это плохо? Я год спал рядом с Чимином, бок о бок. Ты ничем не смутил бы меня, Намджун. — Откуда я знаю, как думает Чонгук? — отозвался тот. — Иногда мне кажется, что он вообще не способен думать. Иди уже, Хосок, я попробую заснуть, пока… Прямо в тот же момент стон Тэхёна звучал так громко, словно тот был рядом с ними. Вот тут и Намджун слегка смутился — хотелось снова вскочить и выехать навстречу Сокджину, перехватить его по пути, завалить куда-нибудь в летнюю яркую траву и выбивать из него такие же звуки. Совсем не факт, что Сокджин это позволит, особенно после всего случившегося ранее между ними, но помечтать об этом было сейчас лучшим решением. Хосок выскочил из покоев прорицателя, будто боялся, что услышанные стоны погонятся за ним. Было что-то удивительное в том, как легко он ориентировался во дворце, словно ходил этими коридорами всю свою жизнь. Кажется, выпусти этого парня в лабиринт Минотавра, он и там бы нашёл выход, не нуждаясь ни в какой спасительной помощи царской дочери. Он знал, что не стоило идти в покои Намджуна, но ноги упорно привели его туда. Не удавалось отпустить, отказаться — на пергаменте, давшем ему свободу, стояли красные печати, но сердцу не объяснить, что оно свободно. Его и впрямь пропустили, и Хосок неслышной тенью скользнул в комнату, взглядом сразу же находя Чонгука. В тусклом освещении тот и сам казался тенью, брошенной на постель. Пахло какими-то травами: лекарь заходил проверить его совсем недавно и убедился, что настой подействовал, но на всякий случай разложил по комнате сушёные пучки, чьи ароматы не только способствовали крепкому сну, но и изгоняли злых дэвов. Волосы Чонгука, что отросли за этот год, разметались по подушкам, как чёрные змеи, а лицо его даже во сне не было спокойным — неизвестно, что за сны он видел сейчас, но морщинка меж бровей была глубокой, а дыхание — неровным. Как заворожённый, Хосок бесшумно приблизился к нему и опустился на колени рядом. Протянул руку, словно Чонгук притягивал его магнитом, и нежно, заботливо коснулся его лба в попытке разгладить складку меж бровей. И резко отдёрнул руку, как наяву вновь услышав: «Не прикасайся ко мне. Мне неприятно». — Как же ты измучил себя, — одними губами выдохнул он. Ресницы Чонгука задрожали — сон воина был чутким, никакие травы не помогали. — Хосок? — прошептал тот, вглядываясь в очертания перед собой. Но явно не осознавал, что это ему не снится. — Мы же договорились… Почему ты снова пришёл? — Договорились? — тихо переспросил Хосок, хотя внутри всё едва держалось от жалобного вскрика. — Прости. Я ухожу. Больше не потревожу тебя. — Ты обещал мне, — отозвался Чонгук, хмурясь сильнее. — Ты обещал больше не сниться, если простишь меня… Когда-то для Чонгука самыми страшными кошмарами были те сны, в которых он убивает своих же воинов, тех, с кем стоял плечом к плечу. Или те, в которых отец насилует своих женщин. Но теперь каждый сон с участием Хосока казался кошмаром. Особенно те, где они были счастливы. Но как бы Чонгуку не хотелось закрыть глаза и позволить Хосоку снова уйти, он потянулся к нему рукой и тоскливо вздохнул. — Я понимаю… Понимаю, что не заслуживаю прощения. Не злись на меня за мои слова. Но я так устал… — Ты даже во сне меня видеть не хочешь, — горько пробормотал Хосок. И поднялся на ноги, не позволив к себе прикоснуться. Как было позволить: он же не выдержал бы, вцепился обеими руками, разрыдался снова, ловя ладони Чонгука и вжимаясь в них лицом, умоляя дозволить вернуться. Юнги, этот задумчивый человек со слишком много видящими глазами, дал Хосоку свободу. Обычную человеческую свободу, которой у того никогда не было. — Я не злюсь на твои слова, — негромко, но чётко сказал он. — Что было, то прошло. Не надо больше видеть меня во сне. Я запрещаю. — А было ли? — спросил Чонгук, дёрнувшись, будто хотел подняться следом, но тело было тяжёлым и неповоротливым, как часто бывает во сне. — Был ли ты хоть когда-нибудь? Или я тебя придумал? Он завалился на бок и ткнулся в подушку носом. Плечи несколько раз дрогнули и опустились, а дыхание вновь потяжелело. — Или я тебя, — откликнулся Хосок с ужасом в глазах. Может, и правда ничего не было, ни реки, ни улыбок, ни леопарда, ни Сахи, ни Чимина, ни Дары? Ничего не было, он всё это придумал на золотом алтаре в ожидании своего бога? Он тряхнул головой, прогоняя наваждение, и выскочил прочь. В спальне прорицателя наконец стало тише. Тэхён обмяк на Юнги, вжавшись в него, расслабленно улыбаясь. — Почему всё вокруг такое яркое? — шёпотом спросил он, не открывая глаз. — Откуда столько красок? Ты разрисовал не только меня, но и весь мир вокруг нас? — Не я, — целуя его веки, отозвался Юнги. — Ты разрисовал. Всё сделал ярким и настоящим, Тэхён. — Я ничего не делал, — тихо рассмеялся тот. — Нет, не так… Я делал, но не рисовал. О, всё такое яркое! А я такой глупый... Он снова смеялся, куда-то в подбородок Юнги, перемежая смех с поцелуями. В абсолютное счастье Тэхён не верил, но в тот момент совершенно точно его познал. — Ты такой прекрасный, — слова Юнги были нежным воркованием. — Такой счастливый, довольный, расслабленный. Такой живой, Тэхён. Он уложил его на себе поудобнее и снова поцеловал. На этот раз не так горячо, но благодарно и томно. — Спи, мой прекрасный. Не думай ни о чём, а спи. Я буду охранять твой сон. — Тебе тоже надо спать, — упрямо, но не теряя улыбки отозвался Тэхён. — У нас за дверью глава царской стражи, вот пусть и охраняет. А мы будем спать! Кажется, он окончательно освоился в этой башне. — Хорошо, — покладисто отозвался Юнги. — Тем более, что ему уснуть мы явно не дали. Он прижал Тэхёна ближе, уткнулся в него и действительно уснул с нежной улыбкой на лице. Но даже в самом глубоком сне не разжал обнимающих рук. А Тэхён впервые за много лет не лежал, глядя на огонь, ожидая, когда сон придёт к нему. Он стремился за Юнги, проваливаясь следом. Даже если там вновь была сплошная чернота, в руках прорицателя счастливый Тэхён спал очень сладко.***
Почти все слуги Сокджина были с ним в Пасаргадах, остальных он отпустил повидаться с родственниками. Его покои стояли стылыми и пустыми, и отдав слугам поводья, Сокджин сразу же пошёл к Намджуну. Он провёл верхом больше суток, лишь изредка останавливаясь, чтобы дать отдых не себе, а лошади, и сейчас отчаянно стремился оказаться в безопасной тиши и тепле родных объятий. Но у дверей его встретили стражники, очень учтиво, но однозначно сообщив, что внутрь нельзя. И Сокджин, едва соображающий после долгого пути, в темноте, что лишь изредка разбивалась неровным светом факелов, отправился наверх, в башню, где ему никогда не отказывали в постели. Едва только занимался рассвет, лишь первой светлой линией показавшийся на горизонте, ещё не пробившийся сквозь тяжёлые занавеси. Сокджин, почти прикрыв глаза, прошёл сквозь первую комнату, где на диване угадывался силуэт, и целенаправленно двинулся в спальню. Юнги открыл глаза за мгновение до того, как тот был готов упасть на край постели. — Тише, — зашипел он. — Сокджин, иди на диван. Уходи! Это было так неожиданно и даже обидно — его не выгоняли никогда, не тогда, когда он засыпал, когда сил совсем не оставалось, что Сокджин захлопал глазами. Юнги удерживал его одной рукой едва ли не за шиворот, пока набрасывал на себя хоть какую-то одежду. Почему-то алую. — Давай, мой хороший, иди отдыхать на диван, там тепло и удобно, — мягко уговаривал он, и Сокджин позволил ему увести себя прочь, не задав ни единого вопроса. Намджун занимал большую часть дивана, но услышав голоса и копошение рядом, какой-то частью себя всё же проснулся, принял Сокджина из рук Юнги в свои, также — без вопросов (он же его ждал!), укутал своим теплом и одеялом для верности, что-то неразборчиво пробормотал и снова заснул. — Не целуй меня, мне нужна ванна, — строго сообщил Сокджин, прежде чем вцепился в его локоть и наконец провалился в блаженный сон. Проснувшись уже гораздо позже, Намджун не мог насмотреться на спящего мужчину рядом. Не мог потревожить его сон, просто смотрел и смотрел, глупо улыбаясь. Ничего не хотелось: ни есть, ни пить, ни отправляться на обход. Всё это могло подождать хоть вечность, пока Намджун не наглядится на человека, который был ему всего дороже. Сокджин затрепетал ресницами, будто почувствовав его взгляд, сонно приоткрыл глаза и хрипло спросил: — Почему ты здесь? — Это долгая история, — ответил Намджун, сдерживая улыбку. Как же он соскучился по этому голосу! — Но не с этого нам стоит начать, Сокджин. Во-первых, прости меня, пожалуйста. Я очень глупо поступил, не проводив тебя. — Мы так долго не виделись, — тихо сказал Сокджин. — Мы так быстро собирались, и я нигде не мог тебя найти… Почему ты не пришёл, Намджун? Я боялся, что ты… Что мы больше… Он заставил себя посмотреть прямо, пока веки так и норовили вновь закрыться. — Боялся, что мы снова… чужие друг другу, — сформулировал он, наконец. Кажется, Намджун не слышал его просьб не целовать себя, потому что поцеловал его руку, поднеся к губам. Тепло и нежно. — А я боялся, что не доживу до этого момента, когда снова смогу тебя обнять, — отозвался он, прижимая его ладонь к своей щеке. — Но я дождался. И я попробую пообещать, что больше не буду так уходить, если обижен. Это было зря. Сначала я думал, что всё само собой разрешится, а потом ты уехал… И то, что тебя так долго не было рядом — гораздо хуже, чем признавать, что я не царь. — На что ты обиделся? — Сокджин погладил щёку Намджуна. Его пальцы были непривычно жёсткими от долгого сжимания поводьев. — Я так и не смог понять, хотя долго думал об этом. — Наверное, и не нужно, — Намджун вновь улыбнулся. Не хотелось сейчас, этим прекрасным утром, всерьёз раскапывать то, что уже похоронил. — Я уже не обижаюсь. Давно перестал. Но страшно соскучился и придумал кучу вариантов, с чем мне приехать к тебе в Пасаргады и при этом не навлечь на себя царский гнев. Но здесь такое происходит, что… Давай позавтракаем и я тебе всё расскажу. — Вели сделать мне ванну, — попросил Сокджин. — Я столько времени провёл в дороге, что меня и в постель-то пускать не стоило. А потом позавтракаем. Юнги появился как раз вовремя, чтобы отдать нужные распоряжения. Принесли нагретую воду, наполнили купальную чашу — и Сокджин погрузился в неё с блаженным стоном, откинул голову на бортик и потребовал: — Рассказывайте, что у вас происходит. — Вижу, ты не сорвал вчера голос, рисуя, но всё же я начну, — поддел прорицателя Намджун и тут же шутливо пожаловался: — Я чертовски устал вчера, а они с Тэхёном мне спать мешали своим рисованием! — Кто такой Тэхён? — тут же спросил Сокджин, приоткрывая глаза и переводя взгляд с одного на другого. — Что это за рисование? — Тэхён — прорицатель из Дельфийского святилища, — спокойно сообщил Юнги и развернулся к Намджуну, шёпотом пообещав: — Больше не пущу! Сокджин едва не вскочил на ноги. — Юнги, как можно быть таким!.. Ты затащил в постель дельфийского прорицателя? — Он крайне гостеприимен, Сокджин! — вмешался Намджун, сдерживая смех. — Я последние дни только здесь и ночую. Но теперь он говорит, что больше меня не пустит. Можно поспать у тебя? А повернувшись к Юнги, громким шёпотом сообщил: — Всё равно приду. И не раз. — Можно, если отправишь своих слуг вытряхнуть одеяла и перестелить простыни, — легко отозвался Сокджин, вновь откидывая голову и позволяя слугам вымыть ему волосы. Он тихо улыбался, слушая шутливые пререкания Юнги и Намджуна, а затем, когда смог говорить, не боясь наглотаться мыльной пены, спросил: — Кто из генералов вернулся? — Дарий вернулся, не добравшись до Афин. Потери в его войске незначительны, лишь только часть флота затонула, — отчитался Намджун. — И Чонгук, — тут он снова посмотрел на Юнги с ухмылкой, — весьма удачно посетил Дельфы. Сейчас он как раз в моей комнате, нужно будет проведать его. Пришлось рассказывать произошедшее с самого отъезда Сокджина, теряя всякое желание шутить. — Хосок от моего предложения отказался, решил, что будет спать на конюшне, — закончил Намджун со вздохом. — Вас невозможно оставить, — выдохнул Сокджин, подставляя слугам округлые пятки. — С Хосоком я поговорю позже. А что до Тэхёна… Юнги, ты же понимаешь, что дельфийский прорицатель — не твой трофей. — И в мыслях не было, — отозвался тот. — Тэхён — мой гость. Дорогой гость. Он останется у меня до возвращения царя. И мне хотелось бы, что и дальше, но пока рано загадывать. Тэхён, возможно, спал бы и дальше, но с уходом Юнги ушёл и глубокий сон. И после случившегося накануне ему тоже не мешало бы помыться. Он вышел к остальным, слегка растрёпанный, но довольный. — Доброе утро, — поприветствовал он, сосредоточив свой любопытный взгляд на Сокджине. Тот дождался, когда слуги закрепят его волосы изящными в своей хрупкости заколками с крупными тёмными сапфирами, и повернулся к Тэхёну, тут же восхищённо выдохнув: — О, небо! Юнги притянул Тэхёна на подушки, наполнил чарку нежным цветочным настоем и приобнял за плечи. — Сокджин, это Тэхён, прорицатель. Тэхён, это Сокджин, «уши и око» царя Персии. «Уши и око» поднялся из воды и завернулся в поданное слугами полотнище. — Снимаю все вопросы, Юнги, — пробормотал он и попросил: — Намджун, помоги мне одеться, пожалуйста. Тот послушно подскочил, перенимая у слуг чистую одежду и закрывая Сокджина своей спиной от любых любопытных взглядов. — Вы родственники, да? — спросил Тэхён, опираясь на плечо Юнги и потягивая настой из чарки. Хотя Сокджин с Юнги ничем не были похожи внешне, Тэхён, конечно, видел чуть больше. — Да, дальние, — ласково улыбнулся ему Юнги, глядя только на него и, кажется, тут же забыв о гостях. — Ты хорошо спал? — Очень дальние, — добавил Сокджин, приблизившись к столу в белой, расшитой золотой каймой рубахе. — Рад приветствовать, Тэхён. Я доложу о тебе царю царей. — Безумно хорошо, — едва ли не мурлыкнул тот Юнги, а затем обернулся к Сокджину. — Взаимно рад. Как здоровье и настроение царя? — Разве что чуть лучше, чем здесь, — вздохнул Сокджин. — Но царевич здоров. Прошу прощения, если потревожил ваш отдых, но моих слуг нет во дворце. — Ты можешь поесть и поспать ещё, — предложил Юнги. — Пока Чонгук у Намджуна. — Отправлю его в казармы, пусть спит там, — буркнул глава царской стражи. — Всё во дворце прекрасно, но отношение к генералу, доставившему сюда столько драгоценностей — это просто какая-то беда! — заявил Тэхён и звонко рассмеялся. — Не буду оправдываться этим, но сей генерал — мой родственник, — хмыкнул Намджун. — И воспитывать его поздно, а прибить — жалко. — Во дворце вообще беда не с людьми, так с помещениями, — так же весело рассмеялся Сокджин, попадая под очарование улыбки Тэхёна. — Поспать негде, хожу, всем мешаю. — Ты не мешаешь, — нахмурился Юнги. — Тебе, может, и нет, — беспечно отозвался Сокджин. — А вот заморскому гостю? Это мы с тобой в детстве в одной ванне плескались, а Намджун меня ещё и не так видел… А вот твой гость вряд ли согласится купаться под наши разговоры. — О, купаться! — встрепенулся Тэхён. — Юнги, можно мне искупаться? На Сокджина он посмотрел с говорящей улыбкой. Вот чему Тэхёна хорошо научили — так это не стесняться своей или чужой наготы. Вообще ни капли стеснения он не испытывал, Юнги сразу должен был это оценить. — Сейчас, слуги заменят воду. — Юнги коснулся губами его волос. И повторил для Сокджина: — Ты не помешаешь. Можешь остаться и отдыхать, пока твои комнаты не подготовят или Намджун не решит вопрос со своими. — Спасибо, мой яркий, — мурлыкнул Тэхён, прижавшись кончиком носа к его скуле. — А потом можно и поесть. — Сокджин, а почему ты сейчас приехал? Что-то случилось или ты соскучился? — спросил Намджун, утянув его к столу. — Мне нужно кое с кем встретиться, — туманно ответил Сокджин, с трудом отводя взгляд от родича. «Яркий»? Но нынче утром Юнги и впрямь был ярким — тёплым, ясноглазым, румяным. — В городе, — добавил Сокджин. — Ты можешь пойти со мной, если хочешь. — Я пойду, — с готовностью кивнул Намджун. — Но сперва нужно совершить обход, а затем проверить состояние Чонгука. И я бы хотел навестить Сахи с Чимином. Они, наверное, волнуются. Тэхён дождался, пока сменят воду, вылез из ночной (вернее — утренней) рубахи и улегся, традиционно закинув длинные ноги на бортик. — Юнги, а мы чем займёмся? И лучше бы он не спрашивал этого таким блаженным тоном, Намджун практически подавился. — Порисуем, — откликнулся Юнги невинно. — Доиграем партию. Найдём, чем заняться. Закрой глаза. Он намыливал волосы Тэхёна, тут же распутывая пряди и нежно их перебирая. — Я думаю, сначала мы все позавтракаем, — предположил Сокджин. И потянул Намджуна в оранжерею. — Вы заканчивайте, а мы… обменяемся парой слов. А там, усадив Намджуна рядом с собой на скамью, признался: — Никогда Юнги таким не видел. Впрочем, прижаться, наконец, к Намджуну, обхватить его лицо руками и поцеловать, было куда важнее, чем осмыслять перемены в родиче. Намджун крепко обнял его, окончательно воспарив в поцелуе, так что они едва не навернулись со скамьи в цветник. Впрочем, Юнги бы им это простил, наверное. А вот Сокджин был чистым и благоухающим, ему нельзя было испачкаться, не позавтракав. Поэтому Намджун всё же удержался и предотвратил падение. Но поцелуй всё длился и длился.***
Чонгук проснулся от того, что к нему снова пришли. Лёгкое просветление сознания казалось ему и приятным, и удручающим. Потому что одинокий луч света в тёмной пещере, пробивающийся к самому дну, означает не то, что там есть выход — всего лишь крохотный зазор между камнями. Всего лишь трещина. Луч был слабым и почти иллюзорным, но Чонгук зацепился за него, пытаясь ухватить, как верёвку. — Не надо, — он мотнул головой, когда лекарь подал ему какой-то терпкий травяной напиток. — Можно просто воды? — Господин распорядился сберечь твоё здоровье, — проворчал старик, но оставил чарку подле кровати, подал Чонгуку воду и тронул его руку, проверяя пульс. Нахмурился и вздохнул. — Что? — угрюмо спросил Чонгук, смочив горло. — Не бьётся? — Если бы у тебя не билось сердце, ты был бы уже мёртв, — церемониться с генералом задачи не было. — Нужно принимать лекарства. И отдыхать. Всё это можно исправить. — От твоих лекарств мои сны ещё мучительнее, чем прежде, — отозвался Чонгук. — И я хочу выйти отсюда. — Господин не давал распоряжения тебя выпустить, — мотнул головой лекарь, поймал его взгляд и снова вздохнул. — Если ты решил себя добить, то можешь попробовать потягаться в силе с мужчинами, что стоят за дверью. Сдаётся мне, победы тебе не видать. Он потеребил седую редкую бородку и прибавил: — Но я передам о твоём желании господину Намджуну. Только ему решать, когда тебе можно будет выйти. — Я его родственник, но не узник! — возмутился Чонгук, хоть и слабо. — Пусть он зайдёт ко мне. Тягаться сейчас с кем бы то ни было ему не хотелось, как и просто безвольно лежать на дне своей тёмной пещеры.