Werde zur Sonne
Ich schaue in den klaren Himmel,
Werde zur Sonne
Das glänzt immer.
Und lass den Stern am Himmel aufgehen,
Aber für mich wirst du sie bleiben.
Über der Wolga Feuer fangen
Oder über Pregolya,
Es ist nicht mehr so wichtig.
Sei die Sonne für mich allein,
Wagen Sie es nicht, jemand anderen anzusehen.
Werde zur brennenden Sonne in der Nacht,
Lassen Sie Ihr Haar wie Gold fließen
Für mich allein auf einem weißen Bett verstreut,
Lassen Sie die Pools eine helle Bernsteinfarbe haben
Sie werden mich voller Geilheit ansehen,
Lass deinen Blick nur auf mich wüten,
Möge ich der Einzige auf der ganzen Welt sein, der es sieht
Die Sonne brach hervor wie ein feuriger Phönix
In der Nacht auf einem schneeweißen Bett.
*** Тик так. Тик так. Стрелки часов отбивают столь привычный ритм, а аккуратные, длинные и тонкие пальцы ручкою выводят строчки на немецком.Heute ist nichts Ungewöhnliches passiert. Wie ich vermutet habe, hat der Führer versagt und unser Land verliert unter dem Druck der sowjetischen Truppen. Ich denke, sie werden mich bald erreichen. Es ist traurig, ich weiß, dass ich mich nicht richtig verteidigen kann, aber es ist unmöglich, die Zeit zurückzudrehen.
Остановка. Рука чуть дрогнет, но он продолжит запись, выводя чёткую дату. 26. August 1944. Снова остановится, уводя взгляд на тикающие стрелки часов. 2 часа. Переведёт взгляд на окно. Светло. Стержень в очередной раз прильнёт к плотной бумаге дневника, дописывая конечные цифры и буквы. 26. August 1944. 14 Uhr. Откуда было знать Вильгельму насколько рано это всё произойдёт. *** Стрелки часов отбили седьмой час. За окном потемнело, а Твангсте наблюдал за ночным видом исторического здания столицы Восточной Пруссии. Время шло, а сон постепенно одолевал уже не молодого Кёнигсберга. С бетонного подоконника своей квартиры спадут руки. Ноги тихо унесут его к кровати, пока что было хотя бы немного, но тихо. Затишье перед бурей. Ему не стоило ложиться в постель, засыпать, погружаться в сонное царство. *** Удар, взрыв. Громкие звуки, истошные крики снаружи. Всё это заставляет Вильгельма Твангсте соскачить со своей кровати рывком, подбежать к окну. Руки упадут сначала на подоконник, но слишком быстро прикроют рот. Шаг назад. Вид снаружи заставляет попятится назад. Летающие над историческим центром самолёты сбрасывают бомбы, разрушая память. ***...Als ich das jetzt aufschrieb, fiel mir ein, dass dieses Gefühl Scham genannt wird.
Дрожащая рука ели вывела буквы. Янтарные глазницы перепуганно возрились на собственный дневник. Дописать не выходит. Стук в дверь. Твангсте сложит дневник, аккуратно и бережно. Отворет небольшую комодную дверцу и поглубже уберёт, как рука дотянется. —Войдите. - немецкий акцент. Как же хорошо он просвечивался в его корявой русской речи. Ему доводилось изучать русский 4 года, но разве этого достаточно, чтобы убрать акцент? А чтобы разговаривать как следует? Для кого может и да, но точно не для него. Дверь откроется. Войдёт уставший, худой и до невозможности незнакомый Ленинград. Александр Петрович Невский. Незнакомый. Как так получилось? Разве не с этим городом Вильгельм ходил в театры будучи городом Российской империи? Или разговаривал на балах? Изменился до неузнаваемости. Твангсте боится, что тоже так изменится. —Wilhelm, - пауза. Остановится, молча кусая нижнюю губу, пытается успокоится хотя бы внешне. - Ich möchte dir das nicht wirklich sagen, aber du verstehst es. Ein Befehl von oben. - и опять неловко молчит, даже напрягающе молчит. Младший город сглотнёт, но так и не заговорит. Тишина. —Also wovon redest du, Alexander? - удущающую тишину разорвёт Твангсте, задавая свой вопрос. Невский шумно проглотит очередной ком в горле, готовясь к худшей реакции переименованого Кёнигсберга. —Wilhelm, Sie werden in die Obhut von Grigory Fedorovich Volzhkiy, Stalingrad, überstellt. - наконец закончит свою речь худощавый мужчина, прикрыв собственные глаза и прижавши губы посильнее, так что в они превратились в одну тонкую полосу. Твангсте чувствует. Его словно пробивает током от слов сказанных бывшим другом. Кожа будто побледнеет пуще прежнего, губы робко задрожат, откроются в попытке, что-то сказать и вновь сомкнуться. Калининград прикусит нижнюю губу. Нет, неправильно. Он кусает нижнюю губу, доводя её до такого состояния, что маленькие капли алой крови стекут по бодбородку. —Alexander, - начнёт было довольно громко, но к концу имени уже будет ели слышим. Замолчит как делал до этого творение Петра. Взгляд кинет на комод с дневником, глубоко вздохнёт, покрывая свои глаза занавесом век. Ещё раз. - Alexander, aber Stalingrad hasst…Ähm… deutsche Sprache und Deutsche, nicht wahr - ответа не следует. Невский знает заранее, что это не всё. Понимает. - Es ist nur so, dass während des Krieges ... Es scheint, dass er am meisten gelitten hat, es wird ihm wahrscheinlich unangenehm sein, in meiner Nähe zu sein. - после нескольких встреч он в особенности так считает. Бывшая столица вздохнёт. Звук небольших каблуков на пятке мужских, кожанных туфель отобьётся от пола. Александр подойдёт ближе. Руки поставит на деревянную, полированную поверхность стола Калининграда. Они на мгновение дрогнут. Ленинград заглянет небесами, застеленных толстым слоем серых туч, в ещё яркие и солнечный янтари. Уберёт руки, сложит за спину, выпрямляя осанку. —Войдите, Григорий. - провернёт русские слова на языке Невский. Дверь медленно, со скрипом раскроется, а во внутрь помещения войдёт высокий мужчина ростом метра под два, с заглаженными назад волосами тёмно-коричевого цвета, в костюме и пальто. Глаза. Красные, налитые кровью умерших душ, что пытались захватить этот город, но погибли или сдались. Спина пряма, он стоит словно по струне, выровнянный и смотрит. Смотрит в самую душу бывшего немецкого города своими бордово-алыми глазницами, что кажутся утягивающими болотами. Вильгельм чувствует как по телу проходится табун мурашек, что бегает кругами. Проглотит ком. Те три раза встречи с пугающими кровавыми безднами были удущающе страшными, как и сейчас. Предстоящая жизнь с этим монстром кажется невозможной. А ведь он все четыре года провёл один в собственном городе, часто приезжая в Москву. Вильгельм надеялся и дальше так жить, но у судьбы планы были совсем иные.