Double Touche

Не спеша бреду наверх по совершенно опустевшему дому. Все забились по своим норкам и притихли. Ясно, что никому не хочется попасть на глаза Маркизу, когда тот не в настроении. Никому кроме меня. Потому что сейчас, по-моему, он как раз очень даже в настроении. Снимаю каблуки на полпути и несу их в руке. Рядом с дверью своей спальни ненадолго останавливаюсь и оцениваю возможность дойти до конца коридора и ввалиться в его покои. Ноги все еще гудят и приятная усталость заставляет меня поминутно зевать, но за полчаса, что я лежала на диване в гостиной внизу, сонно потягиваясь и помахивая туфлей, повисшей на пальцах ноги, я вполне пришла в себя, и пожалуй готова огрести еще немного за свое непослушание. Делаю осторожный шаг по коридору, и еще один, прежде чем останавливаюсь снова. Маркиза там нет. Отсюда уже было бы слышно, как Жюли кричит. Скорее всего он зажал ее где-нибудь в случайном углу дома, и теперь озверело трахает. Что само по себе просто нелепо. Она слабая, серая, полупрозрачная, будто кусок туалетной бумаги, которым кто-то подтерся, помочившись. Не верю, чтобы она могла чем-нибудь его заинтересовать. Впрочем… У Жюли милая мордашка, вечно опущенная в пол, и кто знает, что там у нее под фартуком. Не думаю, что Гондону вообще есть дело до содержания, если есть куда сунуть. Между Жюли и Тайнишей разница просто галактическая, но он ее не замечает. Выходит, секс с любой женщиной для него все равно что подрочить. И так было до меня, потому что я, якобы, оказалась недостойна даже этого — так Гондон хочет показать. А на деле показывает только особое ко мне отношение. Пячусь назад к своей спальне, коварно улыбаясь и ощущая свое преимущество в полной мере. «Не заслужила его член»? Пусть сунет его хоть в дырку от пончика. Рано или поздно Гондону надоест валять дурака и он вспомнит, для чего меня купил. И вот тогда, может быть, я покажу ему чем отличается секс от онанизма. Бросаю туфли на полу своей комнаты и с удовольствием стаскиваю с себя одежду, включая маленькие кружевные лоскутки, которые Маркиз купил для меня в качестве нижнего белья. Не хочу ощущать на своей коже ничего, кроме фантомного давления его руки на ягодицах и щекотки распущенных волос по спине. Сдергиваю покрывало с идеально застеленной кровати, забираюсь под пышное одеяло и проваливаюсь в сладкую дрему. В следующий раз, когда я открываю глаза, Жюли крадется к моей кровати с подносом в руках. — Excusez-moi, Mademoiselle, je vous ai apporté le déjeuner. Il y a des gâteaux et du thé à la camomille… Il n'est pas sucré. Отворачиваюсь к окну, укладываюсь поудобнее, и, совершенно игнорируя ее, засыпаю вновь. Единственная неприятная мысль, которая держит меня в сознании достаточно, чтобы услышать, как Жюли уходит и закрывает за собой дверь: «Если она принесла обед сюда, значит, скорее всего, и к ужину меня не ждут». Вот только я не нуждаюсь в приглашении, когда чего-нибудь хочу. И окончательно я просыпаюсь только тогда, когда снаружи уже темнеет. В изножье моей кровати лишь один поднос с пирожными и остывшим чаем, значит время ужина еще не пришло. Я голодна. Но я с детства умею обходиться с пустым желудком так, чтобы голод не стал неуправляемым: нужно как можно больше пить и свести любую активность к минимуму. Это неудобно, но терпимо. Три дня для меня пшик. Даже на пользу. Отпиваю столько ромашкового пойла прямо из чайника, сколько могу, и встаю. Принимаю душ, надеваю чуть более скромный, чем вчера, шелковый халат, и пока крашусь, мне в голову приходит замечательная идея. Я ведь легко могу получить о Маркизе любые сведения. Почти любые. Например что-нибудь, что ему не хотелось бы, чтобы я узнала. Что-нибудь, что я могу использовать против него, или использовать чтобы без конца выводить его из себя. И для этого мне всего лишь нужен Чиди. Выхожу на балкон, усаживаюсь на широкую балюстраду, свешиваю ноги в пустоту над садом и принимаюсь ждать. Сегодня безветренно, Башня горит множеством желтых огней вдали за воротами имения, фонтан внизу объят крошечными золотыми брызгами, словно туманом, сад и парк выглядят великолепно, изрезанные паутиной подсвеченных дорожек, поэтому ожидание ничуть не навевает скуку. Мне нравится, как выглядит это место сверху, нравится этот город, и нравится сидеть в самом его центре в шелковом халате на голое тело. Как правило после ужина Чиди выходит патрулировать территорию с остальными собаками. Уж очень хорошо он с ними ладит. Конечно, он ручной пес Маркиза и его авторитет среди собак, амбалов и тихих горничных с кухарками непререкаем. В какой-то момент Чиди действительно спускается по ступеням крыльца, направляется к фонтану, и наблюдает, как его клыкастые друзья разбегаются в разные стороны, тяжело дыша и вывалив языки наружу. — Эй, Чиди, — зову, не утруждаясь повысить голос. Он оборачивается к дому и сейчас же находит меня глазами. Но коротко зыркнув, сразу отворачивается. Наверное, все еще сердится, бедняга. — Чиди. Поднимает руку с оттопыренным средним пальцем, обращенным ко мне, высоко над головой. — А если Маркизу приспичит поглядеть в окно? — ядовито усмехаюсь. — От меня ты не получишь ни крошки, истеричная шлюха, попроси где-нибудь еще, — отзывается так тихо, что я едва разбираю его слова. — Боишься, что услышит хозяин? А если я сама схожу, найду его и расскажу что-нибудь занимательное? Медленно переступая с ноги на ногу, Чиди, наконец, поворачивается ко мне лицом, а не жопой. Должна признать, этот громила в костюме с брошкой и мерзейшей ухмылкой может выглядеть довольно угрожающе, если захочет. — Какого хрена тебе нужно, а? — уточняет карикатурно нежно, проговаривая каждое слово со своим «дружелюбным» оскалом. — Есть разговор. Так что поднимайся, если не хочешь, чтобы нас подслушали. — Да ты сссс… — быстро оглядывает окна дома, угрожающе шагнув мне навстречу и стиснув кулаки. — «Ссс-сука»? — помогаю ему. — Я знаю. Жду, пока он убедится, что в окнах не видно Маркиза, и вновь поглядит на меня. — Я занят. — А я нет. Мне скучно. Но если бы Маркиз узнал что-нибудь эдакое и приказал отстрелить тебе член, меня бы это очень развлекло. Перебрасываю ноги на балкон и соскальзываю с балюстрады. Делаю вид, что поправляю халат, и собираюсь уходить. — Я иду, черт бы тебя побрал! Maudite femelle. Возвращаюсь в комнату, довольная собой, но оставляю балкон открытым. Не хочу, чтобы что-нибудь тут провоняло запахом Чиди, пока я его допрашиваю. Дверь ожидаемо открывается яростным пинком, но спохватившись, Чиди ловит ее, чтобы не грохнула о стену. И оглядывается в коридор, прежде чем зайти. Прикрываю лицо рукой на несколько секунд, стараясь не заржать в голос. — Думаешь, разок потерлась об меня щелкой, и теперь можешь шатажировать? — шипит, приближаясь ко мне так, словно я сейчас от него побегу. Судя по его пальцам-сосискам, то сжимающим, то разжимающим нечто невидимое, Чиди готов схватить меня за горло. И отчего-то это смешит меня только сильнее. — Ага, — киваю. Каждая секунда молчания Чиди доставляет мне удовольствие. Каждая эмоция на его разгневанной роже. Я уверена, он обдумывает самые изощренные методы моего убийства и последующего расчленения, но по факту он совершенно беспомощен. Мы оба понимаем, что я крепко держу его за яйца. А учитывая, как сильно он боится, что хозяин узнает о нашем маленьком невинном приключении в «Лувре», Маркиз де Гондон ну очень ревнив. — Чего тебе? Бургер, картошка, курица или что вы там жрете, говори быстро. — Мне не нужна еда. Я хочу информацию. — Если кто-нибудь увидит меня здесь, Маркиз убьет нас обоих, ты это понимаешь блять? Отхожу на шаг, чтоб Чиди не забрызгал меня слюной, пока разъяренно шипит. — Так начинай рассказывать, и постарайся управиться до ночи. Я хочу знать о Маркизе все. Пауза. Я буквально вижу, как Чиди пытается взять себя в руки и сделаться расчетливым и осторожным. Правда у него подергивается глаз. — Ты знаешь о нем все, что нужно. Он хозяин этого дома и твой хозяин. — Не делай из меня дуру, ладно? А то я могу расстроиться. Расскажи мне о его миллиардере-папаше, о золотой соске, кто такие вообще де Грамоны, вот с этого начни… Про «Высокий стол» можешь пропустить. Чиди мнется, будто что-то пережевывая. Явно оценивает, что может сказать. — Его папаша не был миллиардером. — Ну миллионером, меня не волнуют цифры. Он же был французский принц? Или «Маркиз» — это все-таки кличка? — Маркиз — это титул, он был маркизом и его сын стал маркизом после его смерти. И если б ты поменьше вертела задом и побольше слушала гида в «Лувре», может, узнала бы что-нибудь о Великой французской революции. Де Грамоны были приближенными короля и хер знает как избежали казни. Но как и вся аристократия, остались с голыми жопами и красивым титулом, который ничего уже не значил. Так что ни его папаша, ни даже дед, не были богатыми. Коротко анализирую услышанное. — То есть ты хочешь сказать, что вот это вот все, — неопределенно обвожу комнату рукой — Маркиз сам заработал? — Смотря что ты понимаешь под словом «заработал». — Он точно не был богат с рождения? — еще раз уточняю на всякий случай. — Ты тупая или глухая? Я сказал, что де Грамоны стали хуже, чем нищими, они долго были в опале и нового состояния за две сотни лет так и не нажили. Маркиз рос в задрипанной берлоге с отцом-алкоголиком и сумасшедшей матерью. Над этим определенно нужно хорошо подумать, но явно не в присутствии Чиди. Он и так уже, судя по виду, начинает понимать, что говорит много лишнего. Но я стараюсь ничем не выдать, насколько шокирована. И думаю, у меня получается. — И как он этого… эээ… достиг? Как оказался во главе «Высокого стола»? — Он начинал как наемный убийца. Дальше сама додумаешь. — Маркиз — убийца? — громко переспрашиваю, не сдержавшись, и недоверчиво хихикаю. — Ну то есть я верю, что он отдает приказы об убийствах пачками, — вновь понижаю голос, — но чтобы сам, своими холеными королевскими руками? Чиди устало вздыхает, очевидно призывая на помощь все свое терпение, и несколько секунд смотрит в стену высоко над моей головой. — Напряги свой крошечный мозг. Он сам был никем, и за «Высоким столом» у него не было никого. Путей наверх есть только два: выслужиться или завалить главного, но первый никогда не приводит на самую вершину. Маркиз стал отличным наемником, заработал кучу бабок, но ему было недостаточно этого. Он хотел власти, и потому пошел по второму пути: завалил главаря, то есть твоего папашу, — на лице Чиди проступает маленькая, мерзотнейшая улыбочка. — И всех его сыновей заодно. А потом еще всех, кто возмущался. Voilà. Качаю головой, абстрагируясь от упоминания моей родни, и прищурившись, еще раз уточняю, чтоб наверняка. Потому что поверить в то, что ленивый вальяжный Маркиз де Гондон лично перебил кучу народу, кучу хорошо охраняемых людей, других убийц, возможно очень хороших убийц — просто не получается. — Он сам их всех убил? Своими руками? — А чему ты удивляешься? — Чиди ухмыляется шире. — Ааа… Тебе так и не довелось его раздеть, да? Не видела его без костюма. Ну обожди, может, тебе когда-нибудь перепадет что-то, кроме пальца в жопу. — Я задала вопрос. — А я уже на него ответил. Маркиз бьет белке в глаз, но его козырем всегда было холодное оружие. Во всем, что касается клинков, ему равных нет. Это каким надо быть самовлюбленным ублюдком, чтобы при этом фехтовать против обычных спортсменов? Ну разве что тот бедный парнишка, которому он надрал задницу, был многократным олимпийским чемпионом, я не знаю. — Что-нибудь еще? — осведомляется Чиди, довольный произведенным на меня эффектом. — У меня нет времени, мать твою. — Почему он меня не убил? Зачем я ему? — Отличный вопрос. Я бы тебя давно уже завалил просто ради удовольствия. — Почему он меня не убил? — настаиваю. — А зачем ему тебя убивать? Никакой опасности ты для него не представляешь. Зато трахать последнюю Лагард — это просто бесценно, тем более что ты прекрасно для этого годишься, — плотоядно осматривает меня с головы до ног. — Ну или, может, ему нужны наследники такие же породистые, как он сам, и ты послужишь инкубатором. А может, он тупо тебя пожалел: сиротка, бедняжка, зарабатываешь грязные деньги — он сам когда-то поднимался из нищеты. Хотя вряд ли Маркиз вообще в курсе, что такое жалость. Скорее всего ты просто вишенка на торте. Только представь: перебить всех сыновей Лагард и отыметь дочурку. Вышка. Я толком не успеваю сообразить, как это происходит, но обнаруживаю, что подлетаю к двери, ибо она открывается. И стараюсь удержать ее только чуть приоткрытой, чтобы Чиди успел спрятаться. В получившийся небольшой проем вижу сбитую с толку Жюли, почему-то без подноса. — Que veux-tu? — выпаливаю, взъерошенная и раздраженная. Сердце колотится прямо у меня в глотке от пережитого испуга. Она успела его увидеть? Нет, не думаю. — Le marquis de Gramont vous a ordonné de vous conduire au «Salon Vert». Il a dit que vous devriez porter… Le moins de vêtements possible. Стою, держу дверь, и молча перевариваю услышанное. Маркиз невероятнейший кусок дерьма, просто сказочный. Он до такой степени гондон, что абсолютно великолепен. Значит он, Маркиз, отыгрался на Жюли после всего, что произошло между нами утром, а затем ее же и послал за мной, не забыв намекнуть, что теперь собирается трахнуть меня? Мне почти жаль Жюли с ее несчастным покрасневшим лицом. Почти. Но учитывая, что он трахал ее только сегодня — ее, а не меня — я даже рада, что он подобрал нужные слова, чтобы заставить Жюли страдать. Всерьез обдумываю идею снять с себя халат прямо здесь и отправиться в гостиную нагишом. Я бы так и сделала, если бы не чертов Чиди за моей спиной. Не то чтобы я вдруг его застеснялась, но мужик и так уже не в силах придумать для меня более крепкого обзывательства, чем «проклятая шлюха». — D'accord, conduis, — открываю дверь чуть шире, ровно настолько, чтобы выскользнуть в проем, и не оборачиваясь иду за Жюли. Мы спускаемся на второй этаж, и я обгоняю ее, с трудом сдерживая порыв отпихнуть. Захожу в гостиную. Ожидаю увидеть Маркиза в том же кресле, что и вчера, но он стоит у окна. Он не трудится обернуться, только чуть поворачивает голову в сторону, мол, «я услышал, что ты пришла». — За стол. Еще некоторое время просто гляжу Маркизу в спину. Никогда не видела, чтобы он надевал свои костюмы-тройки не целиком. Это слишком неидеально для него. Но на нем черная рубашка, костюмные брюки на подтяжках и брюки эти как будто даже чуть коротковаты, специально чтобы носить их с высокими ботинками, в которых Гондон и стоит. Мне не нравится, когда мужчины носят брюки с высоченной посадкой, как деды. И по той же причине не нравятся подтяжки. К счастью, в Нью-Йорке нарваться на клиента, одетого в такое, было почти невозможно. Но и в этом люксовом эксклюзивном барахле Маркиз умудряется выглядеть настолько классно, что в первое мгновение у меня аж сперло дыхание. Отыскиваю глазами длинный сюртук, переброшенный через спинку кресла, и жилетку. Значит Маркиз пришел сюда безупречный, как всегда, просто уже начал раздеваться. Моментально забываю о Чиди и Жюли, зато вспоминаю об утреннем инциденте, и даже словно бы немного… волнуюсь? Скорее предвкушаю. — Я велел тебе сесть за стол, — напоминает своим привычным ленивым манером, но в еще более приказном тоне. Перевожу взгляд на столик и округляю глаза. Еда. Нормальная еда. Что-то похожее на спагетти с подливкой и овощами. И у меня сейчас же сводит желудок. Даже Гондон не может быть настолько жесток, чтобы приказать подать мне ужин, а затем не позволить его съесть. В любом случае в третий раз повторять Гондону не приходится: я быстро подхожу к столу, как и вчера скидываю на пол подушки и седлаю их. Гляжу ему в спину опасливо, ожидая подвоха. — Ешь. Даже не задумываюсь, с чего вдруг он решил сменить гнев на милость. Мне все равно. Я беру вилку, накручиваю на нее спагетти и уплетаю. Блаженно закрываю глаза. Боже, это непередаваемо. Оно даже еще горячее. Я доем, вылижу мясную подливку с тарелки начисто, и никакие гребаные приличия меня не остановят. — Не торопись. Тебе принесут еще, если останешься голодна. Открываю глаза и вижу, что он обернулся и смотрит, как я хомячу. Смотрит как будто даже с тенью довольной ухмылки, но мне это безразлично. Я знаю, как работает «кнут и пряник» — но и это безразлично. Я просто наслаждаюсь вкусной горячей едой впервые со вчерашнего вечера. Ближе к концу порции я действительно больше не спешу. Я наконец сыта. Но все равно доедаю целиком до последней тоненькой макаронины на всякий случай: вдруг потом снова голодать. Но тарелку, все же, решаю не вылизывать. Кладу на нее вилку и сыто выдыхаю: — Спасибо. — Выпей вина, иначе будешь икать, — Маркиз кивает на бокал. И, естественно, стоит ему это произнести, я поеживаюсь от икоты, благо хоть не вслух икаю. Щедро отпиваю из бокала. Рассматриваю Гондона с интересом. Жду. — Сыта? Киваю. — Тогда садись, — указывает на табурет перед подготовленным фоном, красиво задрапированным серой тканью. Молча, так и не поставив бокал, гляжу как Маркиз отходит от окна и одновременно расстегивает на рукавах запонки. — Ты серьезно? — выясняю, поднимая глаза по мере того, как он приближается к столику, и эти запонки туда кладет. — Maintenant! — рявкает, а я невольно подскакиваю на своих подушках, и спешу подчиниться, сопровождаемая его злобным ворчанием. — И не переспрашивай меня больше ни о чем никогда, если не хочешь, чтобы я приказал осмотреть твои уши. Послушно сажусь на табуретку и разочарованно поджимаю губы. Шутка ли? Он еще и рисует. А я у него чертова натурщица. Вместо того чтобы просто сделать со мной то, чего он явно хочет. То, чего даже я, пожалуй, хочу, если членом он пользуется хоть в половину так же умело, как руками. Маркиз засучивает рукава аж до самых локтей. Предплечья у него внушительные, даром что руки длинные, и это не бросается глаза. Его руки все равно выглядят очень изящными для мясника, которым, как оказалось, он является. — Сними это, — требует, нависнув надо мной, и уперев руки в бока. Развязываю пояс, и не колеблясь снимаю халат. Протягиваю ему, но Маркиз не берет его и вообще не двигается. Он стоит, изучая меня пристально, хищно и слишком долго для полного бездействия. — Брось. Повинуюсь. — Сядь боком к мольберту. Эту ногу подними на табуретку, и обними колено. Опусти на него лицо, чтобы коснуться щекой. Смотри на меня. Так и делаю, покуда художник отступает к своей высокой табуретке рядом с мольбертом, не выпуская меня из виду. Он садится, и наклонившись вперед, опирается локтями о широко разведенные колени. — Ты всё-таки рисуешь, — констатирую с ехидцей, хотя он просто сидит и смотрит. Мои слова, как обычно, повисают в пустоте, будто бы я обращаюсь не к нему. Прослеживаю, как его взгляд медленно поднимается по моему телу и вздыхаю подчеркнуто скучающе, впрочем на это Маркиз тоже не реагирует. Наконец полностью удовлетворенный картиной, он выпрямляется и берет в руки карандаш. — Вообще-то логично, — теперь я в самом деле обращаюсь не к нему. Просто рассуждаю, чтобы заполнить тишину, потому мне… Некомфортно? — Ты же фанат всякой там живописи. Мужчины никогда не смотрят на меня с такой странной целью. Рисовать. Голой я чувствую себя более чем уверенно, но сейчас это как будто неприемлемо. Слишком лично. Поза не предполагает, чтобы художнику было видно мои соски или вообще что-нибудь вызывающее, и я не понимаю, зачем тогда это нужно. Я чувствую себя нелепо перед ним, таким сосредоточенным, когда сижу вот так, скрючившись в совершенно безобидной позе. Господи, да я дома так сижу иногда. — Мне кажется, когда ты закончишь, и я увижу картину, там будет нарисована какая-нибудь обезьяна. Снова вздыхаю, демонстрируя, что помираю со скуки. — Это долго вообще? Я знаю, что большие картины рисуют месяцами и даже годами. У меня будет искривление позвоночника. — Я суну дилдо тебе в рот, если ты его не закроешь. Умолкаю, но ненадолго. — У тебя есть дилдо? Мне даже страшно представить, зачем… Ладно, всё, я молчу, я поняла. Какова вероятность, что он реально мне сочувствует? Потому что свою жалость он может сунуть туда же, куда дилдо — я в ней точно не нуждаюсь. Но Маркиз и сочувствие? Это в самом деле неправдоподобно. Нет. Тут что-то не то. Конечно, он мог увидеть во мне себя, но я же не такая мразь. Впрочем чем-то мы, наверное, немного похожи. Может это его во мне и привлекло, кроме очевидного. Я знаю, что он хочет меня. Но что если я нравлюсь ему? И поэтому он ведет себя странно именно со мной. То есть, в первую очередь он ведет себя странно, потому что он клинический психопат, но во вторую очередь… Почему нет? Такое возможно? И какую пользу я могу из этого извлечь? О, я могла бы извлечь из этого очень много пользы. Если бы его симпатия не выражалась в том, что он просто ведет себя как гондон. Если я нравлюсь ему, почему он так затягивает с сексом? Почему продолжает трахать всех подряд, кроме меня? Он думает, что мне это понравится? Что я приревную или позавидую другим его шлюхам? Нет, не похоже. Скорее ему душевно насрать, как я на это реагирую. Не верю, чтобы он заботился о чьих-нибудь чувствах, кроме собственных. Значит он просто откладывает меня на сладкое. Наслаждается вот этим напряжением между нами. А дальше? Через три месяца он вернет меня в клуб, или продлит контракт еще на какое-то время, или убьет, или сделает своей… господи… «маркизой»? Думаю, стать его женщиной — значит всего лишь стать его постоянной шлюхой. И меня это не устраивает. Хотя он ведь дарит мне какие-то подарки, пусть и паршивые. Мы очень романтично ненавидим друг друга в обеденном зале. Он даже хотел, чтобы я узнала что-то об искусстве. — Свободна. Ну да, он явно от меня без ума. Закатываю глаза и медленно распрямляю затекшие за два часа неподвижного сидения ноги, руки, спину и шею. Осторожно встаю, подбираю халат и направляюсь к мольберту, но Гондон накрывает его полотном прежде, чем я добираюсь даже до середины комнаты. — Завтра вечером ты танцуешь. — Где? — щурюсь, остановившись рядом с Маркизом. — В моей спальне. И ты постараешься сделать так, чтобы я об этом не пожалел. Все еще пытаюсь осознать, когда Маркиз взглядом указывает на мой халат. — Надень это и прочь отсюда, пока я не передумал. Bonne nuit.