Double Touche

Маркиз умолкает, оставляя после своих слов растущее напряжение. В наступившей тишине помимо наших шагов я слышу много постороннего шума. Отдаленного и не очень. И не весь этот шум, насколько я могу судить, характерен для парка, даже такого большого. Голоса, смешки, треск веток, тяжелое дыхание бегущего пса — не понятно, с какой стороны доносятся звуки. Оглядываюсь на Маркиза. Он выглядит донельзя самодовольным, и все с той же надменной улыбкой смотрит только вперед, уводя нас с Чиди вглубь сада. Что-то предвкушает. И вот уже затейливые фигурные кусты сменяются высокими деревьями с раскидистыми кронами, а мягкий свет фонарей вдоль дорожек сменяется ночной темнотой. — Что за черт?! — не выдерживаю, заметив между стволов какое-то движение, и невольно замедляю шаг. — Чиди, — Маркиз продолжает идти туда, где чья-то фигура корчится на земле, а другие фигуры, куда выше, изредка и лениво ее пинают. — Убедись, что мисс Лагард все еще умеет ходить. — Я иду! — рявкаю в спину Маркизу, вновь ускоряясь и догоняя его. Очень скоро фигуры между деревьев становятся отчетливыми и превращаются в людей: в двух амбалов и связанного мужчину с какой-то тряпкой во рту, скрючившегося на земле, чтобы прикрыть голову и живот. Я открываю рот, чтобы повторить свой вопрос, но в последнюю секунду узнаю́ этого мужчину. Вернее, узнаю его голос. Стон. Разве что теперь он болезненный и жалкий, а не пьяный и мерзкий, каким я его запомнила. Приглядываюсь в темноте, чтобы убедиться, потому что осознать происходящее действительно трудно. — Могу поспорить, тебе никогда еще не дарили живого человека, — чувствую на себе взгляд Маркиза, но не могу на него отвлечься, ибо пристально рассматриваю человека на земле. — Поставьте его на колени. Два амбала, уже почтительно отступившие на несколько шагов при нашем появлении, вновь подходят к связанному мужчине. Схватив за локти, они рывком поднимают его на колени, и я вижу, что не ошиблась. Я очень хорошо знаю, кто это. — Voilà! — Маркиз указывает на «подарок» обеими руками так, будто исполнил мое заветное желание, и это не составило ему никакого труда. — Чуть помялся при транспортировке, но не думаю, что это критично. Медленно поворачиваюсь к де Мразону, подбирая слова, стараясь игнорировать грохочущий в ушах пульс и вой связанного человека, означающий, что он меня тоже узнал. — Что это значит? — вопрошаю так ровно и четко, как могу в теперешнем состоянии. — Я полагал, — Маркиз задумчиво наклоняет голову в бок, словно что-то прикидывая, — что в вонючем стрип-баре Хантс Пойнта танцовщицы реагируют на дорогие подарки иначе. Начни со «спасибо». Молча таращусь на де Мразона, пытаясь по насмешливому взгляду понять, о чем он думает. Чего он хочет добиться этой сценой? Хочет меня запугать? Или просто выставить ничтожеством на потеху своим громилам? Я пытаюсь не замечать рев человека на коленях, хотя слышу, что он обращен ко мне. Что это зов. И меня тошнит от звуков его голоса. Я не испытываю жалости, пусть и вижу, что этот человек уже подвергся избиению, напуган, и скорее всего не понимает, где и почему оказался. Честно говоря, я даже не считаю его человеком. Стань я случайным свидетелем расправы над ним где-нибудь в Хантс Пойнте, я бы беспокоилась лишь о том, чтобы меня не заметили. Я совсем не против, чтобы этого человека убили. Но я не хочу быть здесь и видеть это. Потому что чувствую, что в любой момент могу оказаться на коленях рядом с ним или вообще на его месте. — И что мне с ним делать? Сквозь пиджак меня пробирает озноб и я чувствую неприятную слабость в ногах. Я боюсь ответа на этот вопрос, но надеюсь, что де Мразон все-таки не до такой степени извращенец. Я предпочла бы ножевое ранение, удушение, падение хоть с Эйфелевой башни или любой другой мучительный вид смерти, чем еще раз позволить этому человеку дотронуться до меня. Я могла бы переспать с кем угодно ради спасения своей жизни, сделать что угодно, но его я к себе больше никогда не подпущу. — Все что пожелаешь, — Маркиз разводит руками. — Он в твоем распоряжении. Можешь надеть на него ошейник и заставить жрать землю. Или отреза́ть от него по кусочку каждые пятнадцать минут. Я прикажу позвать собак, они будут рады угоститься. Пока звучит привлекательно, верно? Или ты можешь помиловать его, и завтра его вернут в Хантс Пойнт. Его жизнь или смерть полностью зависят от тебя. Долго бесшумно выдыхаю от облегчения, надеясь, что де Мразон принимает мое молчание за раздумия. — Мне все равно что с ним будет. Я не хочу в этом участвовать. Но Маркиза мой ответ очевидно не устраивает, и он вовсе не трудится скрыть свое недовольство. Он глядит на меня уже не так, будто я скучная говорящая игрушка, а так, будто я в него плюнула. Его губы сомкнуты, но челюсть движется, словно он что-то пережевывает. Я мгновенно жалею о своих поспешных словах. Нужно было выбрать что-нибудь, лишь бы он отвалил. — Подойди сюда, — Маркиз зовет, глядя мне в глаза. Я стою достаточно близко к нему, но делаю еще шаг навстречу, чтобы де Мразон мог дотянуться до меня при желании. — Сюда, я сказал, — спокойно настаивает он, подняв руку примерно на уровень моего плеча. Медлю секунду, потому что похоже, будто Маркиз собирается меня придушить, но ленится протянуть руку. И я должна сама встать так, чтобы его ладонь поудобнее схватила меня за горло. Мне хочется закричать от этого сюра или в голос расхохотаться, ибо нервы мои на пределе. Но я понимаю, чем это может для меня обернуться, и изо всех сил держусь. Подхожу так, чтобы его пальцы коснулись моей кожи, и они сейчас же обхватывают мою шею полукольцом, но сзади, а не спереди. — Есть такой вид необучаемых женщин, — вещает Маркиз, окидывая меня внимательным взглядом вниз до самых туфель. — Которые годятся только чтобы лежать смирно, сосать, или сидеть где-нибудь в гостиной и украшать собой интерьер. Я достаточно терпелив. Я дам тебе шанс доказать, что в этой голове, — кончик его большого пальца забирается в мои волосы и неспешно там почесывает, — есть что-нибудь полезное, кроме рта. Хотя бы умение брать, что тебе дают, и какие-то стремления. Стремление жить, например. Но шансы, которые я даю людям — редкий и быстроисчерпаемый ресурс, Mon coeur. Научись ценить его прежде, чем он иссякнет, d'accord? Легонько киваю в его руке, и она перемещается, чтобы взять меня за подбородок. — Если я проявил щедрость и дарю тебе нечто настолько уникальное, как справедливость и возможность поквитаться, ты будешь ценить это, d'accord? Вновь киваю, наблюдая за движением его ресниц, когда Маркиз опускает взгляд на мою грудь: напряжение заставляет меня дышать вдвое чаще, и ей становится попросту тесно в корсете. Я чувствую, как она вздымается и опускается вместе с плечами, и как мое тело дрожит под пиджаком. И даже на грани нервного срыва я отмечаю, что оказалась права. Маркиз де Грамон определенно заинтересован во мне больше, чем пытается показать. — Я помогу вспомнить, почему так важно, что именно этот человек стоит на коленях, а ты решаешь его судьбу. — Не надо, — слышу свой шепот будто со стороны, и прихожу в ужас. Будь у меня секунда подумать, я бы не произнесла ни слова. Это унизительно и бесполезно — просить Маркиза о чем-либо. Он явно безумен. — Вот как? — он поднимает брови, якобы удивленный. — Не хочешь, чтобы я напомнил тебе, что он делал с маленькой девочкой всякий раз, стоило ее матери запить, выйти из дома или просто отвернуться? Тогда может мы попросим его рассказать? — Нет, — твердо возражаю. И так же твердо смотрю Маркизу в глаза. Это уже слишком. Я больше не хочу слышать ни единого слова отчима никогда в своей жизни. И не хочу, чтобы амбалы слышали то, что он может рассказать, если из него это выбить. — Твое решение, в таком случае? Ты простишь его? — Никогда. Вижу по лицу де Мразона, по маленькой неприятной ухмылочке в уголках его губ, что именно это он хотел услышать. Но ничего другого я и не могла ответить. Я не могу простить тварь, превратившую большую часть моей жизни в ад, и даже не собираюсь пробовать. — Ты сохранишь ему жизнь? — Я хочу, чтобы он сдох. Но не собираюсь нести наказание за его смерть. И ты не можешь меня заставить. В контракте есть пункт… Маркиз, откинув голову, оглушительно смеется. И все его амбалы вместе с ним. А я вынуждена ждать, пока его отпустит. Он убирает руку с моего подбородка, но я еще долго чувствую ее там. Его смех, и то, как он отступил назад, чуть увеличив между нами расстояние — действует на меня отрезвляюще. Вновь ощущаю холод и мурашки по шее, груди и рукам. Хочу запахнуть пиджак поплотнее и завидую Маркизу, потому что на нем длинный сюртук. — Тебя не посадят в тюрьму, Mon coeur, даю слово. И потом, я не принуждал тебя. Я позволил тебе выбирать. Ты можешь оставить его в живых или… Отодвинув полу сюртука, Маркиз вынимает из-за пояса большой черный пистолет, глянцево-блестящий, словно им никто никогда не пользовался. — Это сгодится? Я не доверяю Маркизу. Вообще нисколько. Но иного выхода, кроме как взять пистолет и кивнуть — не вижу. Своей жизнью я дорожу. И отдаю себе отчет, что он действительно мог бы заставить меня отрезать от отчима по куску и скармливать куски собакам. По сравнению с этим выстрел кажется даже гуманным. — Tu sais tirer? — Нет. Но я разберусь как. — Не сомневаюсь, — Маркиз ухмыляется, оглядывает своих громил: — Loin d'ici, — а затем вновь обращается ко мне. — Чиди будет неподалеку, он приведет тебя в дом, когда закончишь. Развлекайся. Значит, Маркиз не собирается смотреть. Никто не увидит. Делаю еще один глубокий вдох и чувствую себя немного свободнее. Оборачиваюсь, чтобы убедиться, что Маркиз на самом деле уходит. — Ah oui, — он медленно возвращается ко мне на несколько шагов, которые успел сделать вслед за своими амбалами. — Я могу заставить тебя, если захочу. Могу принудить к чему угодно, — он кивает и смотрит так, будто напомнил мне нечто важное, что я совсем забыла и без чего не могу обойтись. И на том он действительно уходит в сторону дома, не спеша, а полы сюртука красиво покачиваются за его спиной на уровне колен. Морщусь от бессильной злости и очень хочу показать ему вслед средний палец, но инстинкт самосохранения подсказывает мне не делать этого. — Пижон, — бросаю Маркизу негромко, когда его мелькающая меж деревьев высокая фигура удаляется достаточно далеко, чтобы этого не услышать. Не спешу обернуться к своей жертве. Мне ненавистно признавать это, но я боюсь. Необходимость стрелять в живого человека никогда не маячила на горизонте, и я не задумывалась, смогу ли. Зато миллион раз представляла, как бью этого конкретного человека, отчима, ножом, и как он захлебывается кровью. Я мечтала о его смерти годами, с самого детства, но не думала, что у меня когда-нибудь хватит сил и решимости действительно убить его. В тишине дыхание и стоны связанного по рукам и ногам отчима вновь возникают в поле моего внимания. Я ненавижу его так сильно, как это вообще возможно. Но я закрываю глаза, прежде чем обернуться, и когда поднимаю руку, чувствую, как она трясется, сжимая тяжелый пистолет. Нащупываю пальцем курок. Нажать его оказывается физически трудно — труднее, чем я ожидала, и я перехватываю оружие обеими руками под истошный вопль отчима, приглушенный тряпкой. Открываю глаза, потому что не хочу промахнуться: не уверена, что смогу выстрелить еще раз, если промахнусь. И вижу его лицо. Заплывшее, избитое, синюшно-красное… Его густые черные брови и кривой нос. Мне кажется, я даже слышу его запах, вечный запах пота и перегара. И все это моментально переносит меня в то время, когда я боялась вернуться домой с улицы и каждый вечер ждала, вдруг они с матерью уснут и не хватятся, что меня еще нет. И практически каждый раз я ошибалась. Облезлый турник во дворе дома, где я росла, был закреплен на тонких металлических трубах. Я кружилась, ухватившись за одну из них, пока не становилось тошно. Тогда голод на время отступал, а тело прекращало мне подчиняться. Оно шаталось по двору и норовило упасть. Оно больше не было моим, а значит меня не касалось, что с ним происходит. И не касалось то, что с ним сделает он. Иронично, что повзрослев, я сменила турник на шест. Со стороны слышу, как истерично, до рези в легких сама ору, пока жму на курок. И в итоге он поддается мне. Отдача заставляет меня пошатнуться назад. В первую же секунду меня накрывает космическое облегчение и эйфория от того, что я все-таки решилась. А во вторую — азартная мысль, что если я уже выстрелила, значит могу еще раз. Все равно ничего уже не поправишь. И я жму на курок раз за разом, ощущая такой кайф, который не приносит мне даже танец, даже вкусная еда, даже восхищение в глазах незнакомцев. Я упиваюсь страхом и болью своей жертвы, даже когда она больше не реагирует. До тех самых пор, пока пистолет не дает осечку.

***

Уверенно и быстро шагаю в обеденный зал к своему месту прямо напротив Маркиза — в другом конце длинного стола. Пальцы все еще нервно перебирают пустоту, пытаясь нащупать пистолет, который я уже отдала Чиди. И я рада ухватиться за стул и сама придвинуться на нем к столу, прежде чем все тот же Чиди сделает это для меня. Поднимаю на Маркиза глаза, сухо произношу «спасибо», и немедленно принимаюсь за еду, хотя вообще-то не хочу есть. Я даже не понимаю, что я ем. Но успела заметить, что де Гондон моей скупой благодарностью доволен. — Мисс Лагард воспользовалась своим подарком? Я слышал, как она кричала. — Выстрелила всё до железки, — отчитывается Чиди, злорадно посмеиваясь. — Ошметки, оставшиеся от ее подарка, сейчас убирают. — Очень хорошо. И ужин продолжается в тишине. Я не чувствую, чтобы де Мразон посмотрел на меня еще хоть раз, пока мы за столом, но теперь, когда я видела его глаза так близко, и ощущала, как они лапают меня и горят, я интерпретирую это совсем в другом ключе. В нежелательном для Маркиза ключе. Наконец он бросает на стол салфетку, что лежала на его коленях. — Я закончил. И я сразу кладу вилку и нож поверх недоеденного ужина, чтобы де Мразон почувствовал, что я признаю его власть и принимаю правила игры. Что в моей голове «есть что-нибудь полезное, кроме рта» и я усвоила урок. Он босс. Мы встаем почти одновременно. Краем глаза я замечаю ухмылку на его лице. — Emmène Mlle Lagarde dans sa chambre, — Маркиз велит Жюли, когда мы проходим мимо нее. К моему ленивому удивлению, этот приказ заставляет Жюли не только кивнуть, как всегда уставившись в пол, но и порозоветь. А затем я обнаруживаю, что этот приказ еще и не означает, что Маркиз пойдет куда-то в другую сторону. Все втроем мы поднимаемся по лестнице на третий этаж, оставив Чиди внизу, и Жюли по обыкновению открывает для меня дверь моей спальни. — Bonne nuit, — желает мне де Мразон, издевательски чуть поклонившись, будто мы не просто во дворце, но и в прошлом веке. Затем его рука обвивает Жюли повыше талии и уводит ее дальше. А я, уже было собравшаяся заняться своими делами, наблюдаю, как в другом конце коридора Маркиз открывает для нее дверь, и шлепком по заднице, от которого Жюли аж подпрыгивает, подталкивает ее войти. И еще раз кивнув мне на прощание, очень довольный, скрывается в комнате сам. Я ворочаюсь в постели не меньше получаса, закончив душ и тренировку, и все обдумываю произошедшее. Я убила человека. Плохого человека, мерзкого, но человека. Я не чувствую угрызений совести. Даже наоборот. Мне понравилось. И я опасаюсь, что появись в моей жизни еще один ублюдок — если я совершу ошибку и кого-нибудь к себе подпущу — я уже не буду колебаться. А еще я посматриваю на свою дверь и прислушиваюсь, но никакая сила на свете не заставит меня выйти в коридор, чтобы лишние стены и шум фонтана не мешали мне услышать, как Жюли кричит в той дальней комнате. Я знаю, что она там, и против воли представляю, что там происходит. Впрочем, эти мысли не вызывают у меня ничего, кроме торжествующей улыбки и томного тепла внизу живота, потому что я все еще чувствую адреналин, захват на своей шее, и наставительное «d'accord?», щекочущее мое лицо дыханием.