Монстр Кэрол

      Выстрел рассёк тишину, заставив её вздрогнуть. Люди... Выследив их, она наблюдала, скрытая за стволами деревьев. Их было двое: мужчина в возрасте и молодой парень; с ружьями наперевес они рассматривали кровавый след на траве, указывающий, куда ушла их добыча. Два будущих трупа — если они не прекратят болтать, вздыхать, вскрикивать от азарта...       Она вышла, медленно, опасаясь наставленных на неё стволов. Она говорила низким, негромким голосом, едва слышным даже вблизи — но не доносящимся до его ушей:       — Уходите. Здесь вы в опасности.       Молодой парень опустил ружьё; он хохотнул, обращаясь то ли к ней, то ли ко второму:       — Ого! Это тот самый монстр, о котором нас предупреждали?       Она подавила вздох. Ещё одни, как и она, подавшиеся в лес, не поверив слухам.       — Монстр хуже меня.       Старый охотник ухмыльнулся, но не торопился снимать с неё прицел.       — Вы без оружия... Что вы делаете здесь?       Она подходила ближе, понизив голос до шёпота:       — Он может появиться откуда угодно. Не привлекайте его внимание. Идите со мной — и говорите тише.       — Не знаю, о чём вы, — сказал парень. — Если бы кто-то был рядом, мы бы услышали...       Она взяла их за плечи, заставляя склониться ниже к земле, спрятаться от его взгляда.       — Если не слышали, это не значит, что его нет.       — И давно вы здесь?       — С конца весны.       Наступал август, и она уже задумывалась о зимовке.       — Это заметно. Одиночество делает из человека зверя...       Она хмыкнула, снимая чайник с плиты. Если бы одиночество.       В её доме они были скрыты от его слуха и взгляда. Молодой охотник с любопытством рассматривал кухонную утварь, кровать и немногие книги на полках; старый оценивал прочность стен из обветшалых досок.       — Как вам удаётся жить бок о бок с жутким монстром, на которого местные боятся даже смотреть?       Но он не поверил бы в правду, даже если бы она её выдала.       — Я не попадаюсь ему на глаза.       Охотник наклонил голову. В неровном свете из окна его глаза выглядели прищуренными.       — Наверное, нам бы сказали, если бы в лесу жил человек...       Она пожала плечами. Её давно не было в деревне. Должно быть, местные думают, что монстр убил её.       — Возвращайтесь. Вам повезло не встретить его, но кто знает, насколько хватит вашей удачи.       — Вам не стоит беспокоиться за нас, леди, — сказал молодой. — мы пришли, чтобы разобраться с монстром — раз и навсегда.       — Вы не первые, — она окинула его долгим взглядом, садясь за стол, — кто думал, что против любого зверя поможет ружьё. Показать, сколько оружия я забрала у мертвецов?       Впрочем, это ничуть не заставило их задуматься.       Она равнодушно спряталась за стаканом. Пусть гоняются за ним сколько угодно. Он не позволит найти себя; даже если он подойдёт прямо к их спинам, они не заметят — до того, как станет слишком поздно.       — Но у них не было этого, — с горящими глазами старый охотник придвинулся ближе. — Посмотрите...       В его сумке стройными рядами лежали металлические цилиндры с маркировкой и пара респираторов.       — Гранаты с токсичным газом. Кинуть её, как только монстр появится рядом — не надо целиться, или даже смотреть на него! Даже если он не попадёт под удар, сбежит, их можно использовать, чтобы загнать его в угол — и тогда... Он больше никогда не побеспокоит вас.       — Это не поможет, — сказала она.       — Почему?       — Вы не можете знать, что газ подействует на него.       Охотник задержал на ней взгляд: должно быть, уловил лишнюю паузу перед её словами, лишнюю поспешность в голосе.       — Этот газ берёт всех живых существ на планете. — его тон смягчился, но проницательные глаза будто просвечивали всё её тело. — Почему вы так беспокоитесь?       Она сглотнула, но заставила себя не отводить глаз.       — Я живу и охочусь в этом лесу. Сколько растений, животных пострадает от ваших гранат? Как долго токсины будут отравлять почву?       Он усмехнулся, сочувственно качая головой:       — Да, будут издержки — но это плата за то, чтобы спать спокойно. Мы заведём монстра подальше от вашего дома, чтобы ваши охотничьи угодья не пострадали. Пойдите с нами и посмотрите... Расскажете нам, чем монстр выдаёт себя.       В лесу было тихо; тревожно — он мог быть совсем рядом. Она не должна была идти, привлекать его своим видом, когда он должен держаться как можно дальше. Но если бы она не пошла, он попался бы в их ловушку — и никто бы не смог его предостеречь. Как же отговорить их от этой затеи? Наткнутся на монстра, и без смертей не обойтись...       Старый охотник шепнул что-то другому, и тот отстал, оставив их идти впереди — наедине.       — Почему вы пришли за ним? Чем он помешал вам, сидя глубоко в лесу?       Он пробормотал задумчиво, будто говорил с пустотой:       — Наивные слова о чудовище, погубившем кучу народу...       Она подняла на него тлеющий взгляд; с неподвижным, жёстким лицом он всматривался в деревья.       — Он убивает лишь тех, кто пришёл к нему сам.       Старик склонился к ней: тёмные глаза под густыми бровями оказались прямо напротив. Его улыбка была похожа на хищный оскал.       — Откуда вам знать?       Она отвернулась. Охотник прав: она ничего не знает о монстре, о том, бывает ли он за пределами леса, и где он охотится на людей...       Но что-то холодное вдруг упёрлось в затылок. Сзади щёлкнул затвор ружья:       — Это ты...       Она замерла. Позади он дышал тяжело, грозно — совсем как монстр...       — Я не знаю, кто ты... Оборотень, или паразит в человеческом теле — но в этом и секрет, верно? Никто не видел монстра — они видели человека...       Жестокий стальной ствол сильнее впился ей в кожу. Она привыкла быть на грани смерти... Но умереть от руки человека, из-за того, что он не может распознать оборотня или паразита? Как глупо!       — Убери ружьё — или я позову его...       Молодой охотник засомневался.       — Отец, ты уверен? Если бы она была монстром — почему не убила нас в доме?..       — Ты ничего не знаешь о мире... С этими тварями бесполезно думать, что и почему, — охотник сказал, как сплюнул, с еле слышным звуком сжимая спусковой крючок. — Либо ты убьёшь их — либо...       Неожиданный свист, негромкий, но резкий, раздался совсем рядом, и он вздрогнул, выругавшись себе под нос:       — Чёртовы птицы!..       Она закрыла глаза.       — Последнее предупреждение.       И отклонила голову, чувствуя из чащи перед собой его взгляд...       Выстрел обжёг её ухо; нечеловеческий визг прорезал воздух, заставив её похолодеть — но в следующий миг охотник закричал, падающее ружьё ударило её по спине, и она отскочила в сторону; она зажала уши руками, голову заполонил звон, и всё же услышала жуткий хруст костей и предсмертный хрип охотника...       Второе ружьё клацнуло, ударившись об землю; бешеные шаги в панике удалялись, прочь, бежать из этого места! Голова старого охотника глухо упала в траву; монстр ринулся в погоню, бесшумно, оставив за собой лишь порыв ветра — но она закричала: резко, высоко, чтобы привлечь его внимание. Молодой охотник убегал, а она звала монстра, умоляюще тянула к нему руку: оставь его... Дай ему уйти. Злобное, раззадоренное дыхание слышалось прямо перед ней, и она внутренне сжалась — решит убить и её!..       Но когда шаги стихли, он издал громкий мучительный крик, и исчез с ветром в другую сторону.       В паре миль от дома она нашла молодого охотника — он забился в кустарник и не сразу узнал человека в ней. В её доме он трясся, будто от холода, обхватив стакан побелевшими пальцами.       — Что ты видел? — спрашивала она, наблюдая за тем, как мечется его обезумевший взгляд. — как он выглядел?       Но парень едва соображал, и мог бормотать лишь отрывки фраз, не попадая зубом на зуб:       — Оно... Оно было... было... Отец!..       И зашёлся в рыданиях, выронив стакан на пол...       Вечером она проводила его прочь из леса — к тому времени его чувства слегка притупились. Не попрощавшись и не оглядываясь, он отправился в долгий путь вдоль дороги.       В деревне появится первый, кто видел монстра и выжил...

* * *

      Она привыкла засыпать под любые странные звуки: шорох и шелест, ветер и скрип досок, и далёкий свист, то короткий, то складывающийся в жуткую, потустороннюю песню; пугавший её, когда она только выяснила, что его издают не птицы — и успокаивающий, когда поняла, что если монстр свистит, значит, не хочет подкрасться и оторвать ей голову. Но в ту ночь новый звук нарушал спокойствие леса: монстр кричал — и это заставляло кровь стыть в её жилах.       Его резкий крик, который говорил: отстань! — она знала давно. Но этот звук был другим, протяжнее, с большей вложенной силой, идущей из самого нутра — и в то же время мягче, будто не гонит, а зовёт к себе. Будто умоляет помочь. Крик боли...       Она ворочалась в постели. Он справится, нужно просто оставить его в покое. Если бы рана была смертельной, вряд ли у него были бы силы кричать. Когда-то он пережил потерю руки... Почему он так долго молчит? Затаив дыхание, она невольно вслушивалась в темноту — и на душе отлегло, когда из леса снова раздался болезненный крик. Может, охотник отстрелил ему ещё одну руку? Или осколок застрял, не давая ране зажить? Она откинула одеяло и зажгла свет, больше не в силах притворяться, что её это не волнует.       Из-за неё он оказался ранен, подойдя так близко к людям с оружием. Из-за неё он был неосторожен, не успев уклониться от выстрела. Ему нужно помочь, обработать и перевязать рану, пока она и впрямь не стала смертельной...       Но как? Он не даст и прикоснуться к себе в таком состоянии. Если бы она могла сказать, объяснить, что боль, которую она ему причинит, нужна только для его блага... Стоит ей только начать, и он сбежит — и вряд ли покажется ещё раз. Привязать его? Но он заметит, если она попытается накинуть верёвку. Держать его насильно — риск больше навредить ему, чем помочь: в страхе он может рвануться так резко, что сломает себе все кости.       Сидя на краю кровати, она долго раздумывала, рассеяно перебирая аптечку — пока, наконец, идея не посетила её. Его нужно отвлечь... так хорошо, чтобы он потерял бдительность; и сам оставался рядом, пока она не закончит.       Утром она разыскала его. Стоя на краю чащобы, где он прятался, она мягко свистела: выйди ко мне... Притаившись в зарослях, он наблюдал — не гнал от себя, но и не шёл навстречу. Сколько бы она ни звала, ни протягивала к нему руки, он совершенно не реагировал: раненых зверей не вытащить из укрытия. Она жалела, что не взяла с собой хоть какого-то мяса — так и не выяснив, чем, кроме человечины, он питается, у неё не было никакого способа его приманить.       Когда она устала, но не ушла, и молча выжидала, стоя лицом к нему: я не оставлю тебя в покое — из кустов раздался негромкий свист. Это не было похоже на его резкое "уходи". Он свистнул ещё раз, длиннее, почти с той же мягкостью, как свистела она. Когда она сделала шаг вперёд, он не воспротивился, не закричал, защищая неприступность своей территории; листья зашелестели, и он снова позвал её — чуть издалека.       Тогда она ступила внутрь чащи, на ощупь ища дорогу среди густых зарослей. Идя на его голос, она пробиралась сквозь лабиринт деревьев и кустов, в самую глубину леса — прямо в лапы к нему. Слабый свет, проникавший сквозь веки, исчез, и она осталась во тьме. В его владениях. Где он знает каждое дерево и куст, и если захочет напасть, она даже не успеет понять, откуда...       Но последний свист раздался прямо перед ней. Здесь он чувствовал себя спокойнее, судя по тому, с какой лаской он на неё набросился: отростки-усики тыкались в неё, как мурашки, будто чтобы убедиться, что это она; а его тело прижалось к спине и нежно тёрлось об затылок и шею. Она распустила пояс и сбросила с себя накидку, оставшись без всего — кроме набедренной сумки со всем необходимым.       Монстр приник к её груди; он дышал часто, быстро, словно загнанный зверь, и никак не мог найти место своим конечностям. Когда она потянулась, чтобы осторожно погладить их, он свистнул так, что она в страхе отдёрнула руки; наклонилась, чтобы дотронуться до него губами — но он ответил тем же резким, не допускающим возражений свистом. Он всё ещё был на взводе и прижимался к ней, будто она была соломинкой утопающего. Она медленно опустилась на землю, позволив ему лечь сверху. Да... пусть будет так. Так будет проще, чем стоя на ногах и обдирая спину об кору дерева.       Тревога не покидала её с момента, как она пришла. Снова сблизиться с монстром, теперь куда более непредсказуемым — ещё более рискованно, чем в первый раз... Выдохнув, она чуть раздвинула ноги, внутренне содрогнувшись, когда между ними легло его прохладное тело. Это его успокоит. Это приглушит его боль...       Ну, почему он не двигается? Он неспокоен: дышит так, что его грудь ударяется об её; лежит напротив самого её сердца, будто вслушиваясь в каждое его сокращение, каждое слабое дыхание из её груди. Она вдруг ощутила, как едва заметно всё его тело трясётся: он жмётся к ней отчаянно, почти с силой, будто всё ещё переживает момент, когда в него выстрелили. Когда ружьё ранило его, впервые за много лет — а может, за всё жизнь? — и он был в ужасе и непонимании: как такое случилось? И, ещё хуже: что, если случится снова?       Инстинкты говорили ему отсидеться в укрытии, там, где никто его не достанет; но он позволил ей, человеку, спрятаться от мира вместе с ним. Может, ему просто хотелось побыть рядом с живым существом? Единственным живым существом, которое не хочет его убить — потому что не боится... Всё в ней тянулось чтобы коснуться его, погладить, обнять и прижать к себе — осторожно, чтобы ему не было больно: я могу быть ещё ближе, только позволь! Почти касаясь губами, она шептала "тише" ему на ухо, чувствуя как напряжённые конечности постепенно расслабляются в ответ на её успокаивающее тепло — и всё же её сердце сжималось при мысли о том, что она должна сделать. Он ощущает даже малейшее прикосновение, значит, ещё острее чувствует даже самую слабую боль...       Она была с ним, пока дрожь в его теле не унялась: воспоминания наконец отпустили его. Дыхание замедлилось, выровнялось, будто во сне — но она услышала тихий настороженный свист, как только осмелилась вновь дотронуться до него. Если он и спал, то всё ещё слишком чутко, чтобы позволить ей прикасаться к ране. Осторожно пройдясь по конечностям с одной стороны, она убедилась, что они все на месте; затем начала гладить, вести по ним то тыльной стороной кисти, пальцев, обводя их боками по кругу его руки, то лишь слегка касаясь подушечками, дразня, заставляя желать большего...       Но его дыхание оставалось ровным, не выдающим ни неприязни, ни удовольствия. Как же... дать ему понять, чего она хочет? В тот раз всё вышло само по себе... Она попыталась подлезть под него, и он приподнялся, неохотно, с усилившимся от недовольства свистом. Она обязательно даст ему полежать на себе ещё... потом, когда всё это кончится. Она трогала его тело, нагретое её теплом, знакомую плотность груди; пальцы поползли ниже, туда, откуда начинались его плечи. Под кожей шли кости, спускающиеся дальше по телу; затем ещё одни, а потом ещё присоединились к ним, в несколько рядов уходя вдоль живота. Когда она собиралась узнать, где же они заканчиваются, конечности взметнулись, испуганно прижались к телу, преградив ей путь. Так защищают не рану, место, которое причиняет боль, а что-то своё, тайное, нежное. Она придвинулась ближе, со сдерживаемым азартом, шёпотом успокаивая его: ш-ш-ш, тише, всё хорошо... Раскройся чуть больше, тем приятнее я могу тебе сделать... И барьер чуть расслабился, пропуская её руку.       Там, внутри, его дыхание чувствовалось наощупь, отдаваясь вибрацией во всём теле. От каждой пары рук кости кругом сходились в одном месте. Должно быть, это было брюшко, самый центр его тела, незащищённый и чувствительный... И в середине, в маленьком пространстве за кругом костяных стен, как в крепости, прятался слабый, тревожный пульс. Биение настороженного сердца. Ах! Это скрытное, недоверчивое существо позволило изучать себя, трогать в самых уязвимых местах, поверив, что она по ним не ударит! Он вздрагивал, то отстраняясь, то вновь подаваясь навстречу — будто не мог понять, приятно ему или нет; и ощущения будоражили, будто это её трогали по самой чувствительной точке, словно изнутри живота, вызывая приятный трепет.       Но это не то, что она искала. Оставив центр, она двигалась ниже, следуя по таким же длинным, идущим туда костям. Где заканчивается его туловище и начинается хвост? Невзирая на громкий настойчивый свист, она увлечённо вела пальцами по необычному участку тела, более мягкому, чем остальные. Здесь... Вот, где ему будет приятнее всего! Этим местом он прижимался к ней, тогда, у дерева, когда изучал её изнутри, вдавался в её тело с таким желанием и готовностью... Почему же сейчас отстраняется, выгибается подальше от её рук? Стоило ей попробовать на ощупь мясистую щель в его плоти, проникнуть между створок и прижать палец к чему-то гладкому, что было спрятано в глубине — как всё его тело метнулось прочь, и возмущённый свист наконец достиг её ушей. Когда она убрала руки, примирительно шепча, он снова придавил её собой, не давая подобраться снизу. Нет, так не пойдёт. Ну же, что ещё она тогда делала? Его голова лежала совсем рядом с её лицом, и она прикоснулась губами; а потом ещё, ещё и ещё...       И хотя то, как напряглось его тело, показывало, что он недоволен, она ощущала кожей его дрожь — её не бывает, когда ему неприятно. Вот на какой сигнал его тело безошибочно реагировало, даже когда он был совсем не в духе. Он протестовал, отстранялся, уворачивался от неё со сдавленным умоляющим свистом: ну, оставь же в покое! Мне так плохо, и меня мучает боль!.. И всё же не уходил, раз за разом возвращаясь к её груди, будто хотел взять себе ещё хоть немного тепла. И она продолжала настаивать, вести по его коже губами, упрашивая в ответ: так надо, милый. Тебе будет хорошо — и, может, даже боль отступит на пару мгновений.       Наконец он сдался, позволил целовать себя, пока она даст ему согреться. Теперь он сам прислонялся к её губам — постепенно всё более рьяно. Усики заскользили по её телу, гладя грудь, бока, бёдра, и она с готовностью выгибалась навстречу. Да... Иди ко мне... Он придвинулся так, что брюшко оказалось перед её лицом, и она целовала его ещё осторожнее, чувствуя его волнение под своими губами. Что-то росло, набухало внутри его плотно прижатого тела, пока наконец не отделилось, выпало из щели на свободу и легло в пространство между её рёбрами и животом. Она невольно заёрзала, когда по ней потекла прохладная вязкая жидкость; орган скользил по её коже, и она поймала его пальцами — только направить в нужное место, — но, не совладав с любопытством, легонько провела по всей длине...       Какой был эффект! Он закричал, заставив её отдёрнуть руку, но прижался, чуть ли не вдавил себя в её тело, пока не наткнулся на неё снова. Будто сам не ожидал этого, он замолк; но она провела пальцами снова, и напряжённое дыхание превратилось в крик: не такой глубокий, утробный, как она слышала раньше, но более нежный, свистящий, будто умоляющий шёпот; такой же мучительный, нестерпимый, но в этот раз — просящий не прекращать. Не испугался... Может и испугался, но решил довериться ей, пойти ей навстречу? Она изучала его орган, загнутый, как длинный зуб, гладкий, но упругий на ощупь, будто долька фрукта налитая соком, мысленно отмечая, как ему нравится больше, и не слышала ничего, кроме его голоса, выдыхающего: да! Стонущего: ещё! Вот как он кричит, когда ему хорошо...       Но ей нельзя было отвлекаться. Второй рукой она осторожно ощупывала его тело, спину, бока, каждую вздрагивающую конечность — нет, нигде не было повреждений, ничего, причиняющего ему боль. Что же она пропустила? Вновь проходясь по его шее, она задела что-то — и он вдруг дёрнулся и откинул голову, не давая ей рассмотреть. Здесь... Она аккуратно пригнула его назад, трогая с одной стороны шеи и целуя с другой: ну, потерпи... Подушечками пальцев она осторожно обводила края обожжённого следа. Просто царапина — для человека; на его же теле это была рваная рана, расходящаяся всё больше с каждым движением. Неудивительно, что она так его беспокоила. Стоило ей чуть надавить, проверяя, не застрял ли там осколок, как крик стал выше, пронзительнее, растеряв все нотки удовольствия, и он вырвался окончательно, отпрыгнул назад, прочь из её рук. В безопасности, вдалеке от её головы он дышал тяжело и рассержено; но орган всё ещё скользко тёрся об её ногу, не желая отпускать сладкое, тянущее чувство. Утерев пот со лба, она позвала его низким свистом и приподняла колени, приглашая внутрь...       Что было дальше, она почти не почувствовала: все её мысли были заняты дальнейшей стратегией. Теперь, когда он был занят и ничего не подозревая наслаждался ей, она потянулась к набедренной сумке; с трудом открыв и нашарив беруши, она вставила их: самое сложное впереди... Она пригнула к себе его голову, держа на примете повреждённое место. Второй рукой она достала пропитанную антисептиком ткань, держа её подальше — вряд ли ему понравится запах спирта. И когда она ощутила знакомое напряжение, содрогание его тела, резкий вдох — и исступлённое, тяжёлое дыхание, она приложила тряпку к нему...       С неожиданной, пусть и бессознательной силой, он отдёрнул шею, но она держала крепко. Вырванный из неги, он ещё не успел сориентироваться и послушно замер, выражая свою боль жалобным криком. «Ш-ш-ш, тише, — шептала она, осторожно обрабатывая края, не зная, слышит ли он сквозь собственный режущий ухо голос. — Тише, тише, тише...»       Другой стороной ткани она ещё раз провела по ране, вызвав новый крик боли. Прийдя в себя, он яростно замотал головой, пытаясь сбросить с себя её руки, и с силой ударил в плечи, пытаясь встать — но она стиснула его коленями, не давая бежать. От резкого, злого движения изнутри её пронзило, как колом, и она ахнула, на секунду прогнувшись от боли; почуяв слабость, он рванулся в сторону, почти вырвавшись из плена её коленей.       Оторвавшись от земли, она догнала его, упала на четвереньки, накрыв собой сверху, как клеткой: не раздавить — но и не дать уйти... Все его конечности упёрлись в неё, отталкивая, рассекая кожу, хвост хлыстом бил её по спине; но теперь его шее некуда было деться, кроме как беспомощно прижиматься к земле. Он бился под ней, отчаянно крича, будто это последняя надежда напугать хищника, поймавшего его, чтобы съесть; и она стиснула зубы, с трудом обматывая рану бинтами... ...И замерла, боясь шевельнуться. Крик вдруг прервался, и тишина зазвенела в её ушах. Острые зубы впились её горло, будто лезвия пилы. Она беспомощно раскрыла рот, чтобы закричать, дать ему понять, что ей больно — но голос не подчинялся. Негнущимися руками она взялась за челюсти монстра, осторожно поглаживая их: тише... всё хорошо. Прошу, отпусти... Но они, будто каменные, не двигались с места. Он уже не отталкивал её, только дышал рядом, ровно, тихо, молча; и молчание было страшнее любого звука, который он мог издать. Значит, говорить с ней уже бесполезно.       Она судорожно выдохнула, потянула за челюсти, пытаясь силой развести их: пусти! Пойми же, я не хочу тебе ничего плохого... пойми! Но зубцы, раздражённые сопротивлением, вошли только глубже; с острой болью они проникли под кожу, в мясо, медленно подбираясь к артериям. Голова закружилась, она едва могла вдохнуть, безумно глотая ртом воздух. По груди стекали густые капли, и он задышал чаще — запах крови будоражил его... Она вцепилась в челюсти так, будто была готова сломать их, рванула в стороны с силой, способной разорвать его пополам, лишь бы он отпустил её! — но они были куда прочнее всех остальных хрупких костей его тела. Сквозь шум в ушах она слышала только его дыхание, бьющееся в тонкой шее прямо под ней, под самой её рукой, так открыто и беззащитно. Хватит одного нажатия...       Горло стиснули так, что в нём застрял воздух. Горячие слёзы катились по щекам, когда она дрожащими руками потянулась вниз, нащупала его под собой — и вместо того, чтобы освободиться, завязала последний узел на бинтах вокруг его раны...       ...Когда её голова ударилась об землю, а в лёгкие вновь хлынул воздух, она пришла в смутное сознание; зажав горло руками, она бросилась бежать, едва вскарабкавшись на ноги, не разбирая дороги и обдирая кожу об кустарник...       Несколько дней она не выходила из дома, залечивая собственные раны. Она ушла, но его голос остался: в её голове, раскалывающий, разъедающий изнутри. Доносящиеся из леса крики заставляли её вздрагивать, холодея от ужаса. Там, за порогом, её поджидает враждебное существо, которому она причинила боль, которое видит в ней угрозу. Существо, попробовавшее её крови. Которое она никогда не видела и не знала. Чужое существо...       Он мог просто укусить её, и всё было бы по-другому. Мог вырвать ей кусок мяса, отнять пару пальцев или целую руку, и всё было бы не так. Всё было бы по-другому... если бы он не хотел её убить. Он был готов это сделать... а она?..       Её знобило, на фоне ран у неё разыгрался жар. Лёжа ничком в кровати, она думала, что давно истекла кровью, умерла с разорванной сонной артерией и переваривается в желудке у монстра — а сейчас лишь наблюдает за версией себя из другой вселенной...       Наконец она поправилась, и эта версия стала настоящей. Стоя на кухне, она прикидывала, насколько хватит её запасов, прежде чем придётся податься к ближайшим капканам, когда вдруг замерла — за окном послышался свист. Она затаила дыхание, зная, что оно слышит всё. Оно нашло её дом... и скоро найдёт, как попасть внутрь...       Но проходили минуты, а она не чувствовала чужого дыхания за спиной. Звук повторился, теперь длиннее, настойчивее — отчаянная просьба: ответь, запертая в деревянной коробке. Выходи — ты не сможешь скрываться вечно. На негнущихся ногах, она, как лунатик, подошла к двери и медленно открыла её...       Свист резанул её по уху, отозвался болезненным звоном в ещё не успокоившейся голове. Он метался вокруг, то пригибаясь к земле, то снова поднимая голову, и не переставал свистеть, с напором, с чувством, похоже на гневную тираду: зачем ты сделала это! Зачем нужно было его так пугать! Он доверял ей, а она едва не убила его, причинив столько боли! Он так просил её перестать, но она не послушала, пока не пришлось вцепиться ей в глотку!..       Устало она издала отрывистый свист: не злись. И опустилась на порог, закрыв лицо руками.       Что же ей делать с ним? Сколько можно ходить по грани, рисковать жизнью ради того, чтобы узнать друг друга? Знать, что он в силах оборвать её жизнь одним движением, как только решит, что она угрожает ему?       Но разве он не рисковал тем же самым?       Почему он здесь, лежит на земле и спокойно дышит с ней рядом? Он был до смерти напуган, и обижен, и разозлён. Но что-то другое, то, что чувствует он, то, что есть между ними, должно быть, было сильнее... Может, он понимал это лучше — но никогда бы не смог объяснить.       Всё непонятное так хочется уничтожить, разорвать, уйти, избавиться от него, этого яростного бессилия перед чувствами. И всё же, пока оно есть — есть и маленький шанс однажды понять...       Она протянула руку; усики обхватили её, будто в знак примирения. Потом что-то прохладное легло ей на пальцы — его шея, подрагивающая от прикосновений. Она нащупала повязку, и он не отстранился, подбадривая её тихим свистом. Хочет, чтобы с него сняли раздражающие бинты? Со вздохом она принялась аккуратно разматывать их. Будучи так близко к его зубам, она опасалась проверить, полностью ли зажила рана; ему стоило бы сменить повязку, поберечь больное место от ветра, пыли и веток... Но даже освободившись, он продолжал касаться её руки, прижиматься к ней с настойчивым свистом. Всё же пришёл, чтобы она вылечила его? И он только вздрогнул, когда она рискнула дотронуться до раны, осторожно провести по длине — она ещё не затянулась, грозя снова разойтись по краям.       Длинным свистом приказав ему ждать, она отправилась в дом за остатками травяной мази, которой лечила свои царапины от него. Стоило ему учуять запах, как он испуганно засвистел, нервно переступая ногами — но остался на месте, когда она потянулась к нему. Он кричал, часто и тяжело дыша; боль была такой сильной, что он отдёргивал шею и вырывался из её рук — но она не держала и не шла следом, терпеливо дожидаясь, пока он не подойдёт вновь. Что-то напоминало о той связи, близости, которую она чувствовала с ним, когда впервые касалась его руки; когда она держала его у себя на груди, когда под пальцами трепетало его сердце, и когда она нашла рану на его шее — болезненное напоминание о том, как он хотел её защитить... Но её чувства были слишком затуплены, чтобы вспомнить.       Когда с перевязкой было покончено, он отдыхал, благодарно прижавшись всем телом к ней сзади. Волосы на затылке шевелились от его дыхания, и он мягко тёрся об них, будто гладя её по голове — но его рот был так близко к шее, что она вся невольно сжималась. Больше не в силах погружаться в воспоминания, она выдохнула из себя резкий, уставший, отчаянный свист: уйди. Он отскочил; с растерянным вопросительным свистом он оставался на расстоянии, будто не понимал, за что... Она повторила громче, твёрже: уходи! Ей нужно побыть одной, хотя бы какое-то время. Он исчез, и она наконец перевела дух, когда темнота перестала смотреть его глазами.       Этой ночью в лесу было тихо, снова.