***1973 год, Лондон***
Амала никогда не соглашалась с утверждением своей дорогой бабушки, что она упертая. Ни в тот раз, когда она отказывается есть. Ни с того ни с сего. В наказание ее отправляют в комнату без ужина. Утром за завтраком ее не заставляют, но и девочка молча сидит и ковыряется в еде вилкой. На обед готовят ее любимые блюда, но она ни к чему не притрагивается. На ужин спрашивают, что ей хочется и обещают приготовить чтобы она не попросила, но семилетняя Амала безучастно качает головой и пожимает плечами. Ее умоляют хоть что-то съесть и не идти спать голодной. И она, конечно же, делает то что ее не просят. И только на утро следующего дня, когда приезжают семьи Дюжины на очередные сборы и Девдас Дубей приводит с собой двенадцатилетнего Амрита, который в качестве угощения преподносит своей маленькой невесте ладду, приготовленное им самолично по рецепту его любимой бабушки, только тогда она хоть что-то съедает. И вся ее семья задерживает дыхание, наблюдая как Амала подносит лакомство ко рту, кусает и глотает, – а после коллективно выдыхают вздох облегчения. Ни тогда, когда она отказывается слезать с дерева на которое она наконец-то, с девятой попытки, смогла взобраться. Никакие уговоры мамы, угрозы бабушки, сюсюканье тети Нейны и заверения дяди Камала, что ее не накажут не действовали. Бедные слуги падали на землю, когда ветки ломались под их весом и на всю округу был слышен ее заливистый смех от которого у взрослых волосы на затылках вставали дыбом. В конце концов, Индира приказывает оставить ее в покое, мол сама слезет как есть захочет. Но Амала высиживает там целый день, свесив свою длинную ногу, подобно ягуару, чья способность к лазанью по деревьям не ограничивает их в выборе места для отдыха и пряток. Девочка залезла туда засветло и пропустила завтрак, обед и ужин. Когда же солнце заходит за горизонт в резиденцию Басу привозят пятнадцатилетнего Амрита Дубея, потому что Каран и Арджун на учебе в военном-интернате в другом штате и больше некому было залезть за ней и спустить ее на землю. Но Амрит никуда не лезет, что естественно. Одного его появления и пары ласковых слов было достаточно, чтобы Амала юрко спустилась вниз прямо ему в руки. И ни тогда, когда ей было тринадцать лет и ей запретили играть с детьми из бедных районов и шастать по подворотням. Амала, которая все еще такая же худая и долговязая как и ее кузены, надевает их одежду, что все еще ей в пору, и в порыве злости и возмущения от всей несправедливости, которая происходит с ней только потому что она родилась девочкой, она обрезает свои волосы. Никогда она так не походила на мальчика, да и больше никогда не будет. Именно в одной из калькуттских подворотен, среди десятка других худых детей, с чумазыми лицами и ясными глазами, ее безошибочно находит Амрит. Находит и привозит домой. После этого Амала больше никогда не сбегала и не шлялась по трущобам. Джотсвана всегда поправляла свою мать и называла Амалу настойчивой. И с этим утверждением девушка, так и быть, соглашалась. Ведь именно это качество она и проявляет, когда решает попробоваться на место в университетской сборной – настойчивость. Амала подходит к этому обстоятельно и расчетливо, как собственно ко всему в своей жизни. Первое – «наблюдение и разведка». Первым делом она заглядывает в учительскую под невинной просьбой разъяснить ей некоторые темы, которые вызывают затруднения. Будучи там, она безошибочно определяет стол мистера Эллиса, тренера по баскетболу, и пока никто не смотрит, заимствует список с именами претендентов на место в команде. Переписав в блокнот имена, она возвращает листочек на место, без какой-либо суеты. Желающих не так уж много, и ей ничего не стоит, сверившись с расписанием, оказаться в нужном месте и в нужное время и понаблюдать за игрой девочек со старших курсов. Естественно незаметно. Помимо этого она каждый день до назначенного срока наблюдает за тренировками текущего состава команды, неприметно устроившись на трибунах. Ведь всегда важно иметь информацию о сопернике, его сильных сторонах, слабостях, тактиках и планах. Второе – «планирование и анализ». На основе собранной информации Амала продумывает свою стратегию. Она не стала перегружать себя тренировками. Во-первых, у нее не было на это времени, да и, как оказалось, ее текущей физической подготовки вполне хватит, чтобы опередить некоторых и сыграть вровень с остальными. Она лишь начала бегать по утрам и старалась отрабатывать базовые элементы – пасы, броски и защитные движения. И если на пробежки по обширным лесным угодьям де Клеров к ней присоединялась Анджали, то второе – Амала делает сама. Остается после занятий, ждет когда все студенты закончат свои тренировки и только тогда позволяет себе постучать мячом по корту. Третье – «используй свои преимущества». Когда наступает назначенное мистером Эллисом время – “следующий четверг, в 8 утра до первой пары” – Амала уже знает что она самая мелкая среди всех кандидатов. Другие девушки, которым самое место на подиумах, смотрят на нее свысока. И в прямом и переносном смысле (только Эшли улыбается, когда здоровается с ней и желает удачи). Но Амала знала, что так и будет, знала что ее будут недооценивать и что это ее преимущество. Как и ее маленький рост. Покончив с разминкой, они приступили к выполнению физических упражнений: бег на короткие и длинные дистанции, прыжки, подтягивания и отжимания – все чтобы продемонстрировать свою выносливость, силу и скорость. Амала не выкладывается на полную, показывая достойные результаты и усыпляя бдительность соперниц. После, они разбиваются на группы, чтобы разыграть короткие спарринги. И вот тут, Амала, которая почти не устала, начинает уверенно вести мяч, точно передавать пасы и демонстрировать чудеса ловкости. Оказывается, что из-за ее невысокого роста она быстрее и маневреннее и никто не может ее заблокировать. Ведь в ее жизни всегда были и есть Каран и Арджун и она знает как пролезть сквозь защиту соперника, когда он больше и сильнее тебя. Четвертое – «помни о своих слабостях». И, да, ее рост может быть как и преимуществом, так и недостатком, потому что Амала вынуждена играть с бóльшим упорством и энергией, чтобы справиться с физическим превосходством высоких игроков. Пятое – «не забывай про единение сил». Когда Амалу пытаются блокировать несколько человек одновременно, размахивая своими длинными ручищами в угрожающей манере, да так, что она ощущает себя зажатой в тиски, именно в этот момент, удерживая мяч в своих руках, она ловит взгляд Эшли. Без колебаний она пасует ей мяч, точно рассчитав силу и направление броска. После, Амала зыркает в сторону тренера, надеясь, что он заметил и ей засчитались какие-бы то ни было очки за командную игру. Ведь этот момент был не только о технической передаче мяча, но и о согласованности и умении реагировать на давление. Вытирая лицо напульсником, тем самым, что бросала Киллиану с балкона, она прятала довольную ухмылку, убедившись, что тренер все подметил и закивал. Закивал бессознательно, потому что были все эти новенькие девочки для него на одно лицо, и одобрительно, потому что был справедлив. Шестое – «соотношение рисков и выгод». Амала выучила расписание их тренировок и знала что ровно в 9 на корт придет текущий состав женской сборной университета. – Тренер, мы можем сыграть с кандидатами в спарринг? Амала пьет воду и не оборачивается, чувствуя затылком чей-то буравящий взгляд. – Вы размялись? – Сейчас и разомнемся! «Оценивай риски и возможные последствия своих действий» – учил ее дядя Камал. Именно поэтому Амала почти не держит мяч у себя, старается как можно скорее избавиться: пасовать дальше или, если ей позволяют обстоятельства, забрасывать в кольцо. Потому что она наблюдала за их игрой, потому что она знает что не нравится им, потому что баскетбол, как и любой вид спорта, довольно травмоопасное занятие. Да, и Саида, что очень предсказуемо, мечется вокруг нее коршуном. Первый этап отбора завершился спустя два выбитых пальца на ее левой руке и одну счесанную до крови коленку. Собрав свои вещи и шмыгнув носом, Амала встретилась взглядом с тренером. Мистер Эллис подзывает ее одним движением пальцев. Пока подходит, то чувствует как больно пульсирует левая рука (хорошо, что она правша) и как саднит коленка (хорошо, что она переоденется в длинное платье). – Да, сэр? Мужчина делает какие-то пометки у себя в записях и когда поднимает на нее свой колючий взгляд, то задерживается не на лице, а на ее стремительно опухающих пальцах. – У тебя хаотичная техника, Кхан, – начинает он прямолинейно и несколько грубо, – ты обманываешь и играешь так агрессивно как будто у тебя два метра роста, а не полтора. Амала научена не обольщаться и знает как владеть собой. – Вообщем играешь как сявка из трущоб. Именно это она и делает. Владеет собой, сдерживая подступивший ком эмоций. – Приходи в субботу на 10 утра. Попробуешь потренироваться с девочками. Ее лицо все еще непроницаемо, она не моргает и только и может что повторить: – Да, сэр. И, да, Амала относится к отбору в команду по баскетболу как к военной кампании, как собственно ко всему в ее жизни. Она знает, что это было лишь сражение и чтобы выиграть войну ей понадобится помощь.***1980 год, Калькутта***
Анджали встречает ее в резиденции Шарма, потому что, во-первых, Амала именно ее гостья, и во-вторых, потому что больше некому. На ней шелковый халат-кимоно с широкими рукавами за которые удивительным образом ничего не цепляется, когда англичанка активно жестикулирует и поясняет: – Авур пропадает на шахтах, а Лиззи, наверняка, отсыпается, потому что ребенок не смолкал всю ночь. Проходя за своей подругой в сад к беседке, куда Анджали распорядилась подать им завтрак на обед, подумалось тогда госпоже Басу, как вольно англичанка расхаживает по залам и комнатам походкой хозяйки, как смотрит на всё холодными глазами генерал-губернатора. – А как же слуги? «Интересно, знает ли Анджали, что именно Кристиан де Клер пожелал построить в саду беседку, когда переехал в резиденцию Шарма после свадьбы? – ухмыляется Амала собственным мыслям, – всё ради своей молодой жены…» После студенческих лет, проведенных в Англии, Амале ничего не стоит узнать английский стиль в округлой форме беседки и ее белых колоннах, поддерживающих крышу, в карнизах украшенных изысканной резьбой и декоративными элементами в виде растительных мотивов и геометрических узоров. «Анджали понравилось это место потому что оно напоминает ей о доме?» – подумала Амала, скидывая пиджак и присаживаясь на удобный диван, едва не утонув в мягких подушках. – Лиззи никого не подпускает к ребенку и хочет заботиться о малыше сама, – потянувшись за чаем отвечает англичанка, – но она справляется. В любой другой раз госпожа Басу поддержала бы беседу и, наверняка бы начала разглагольствовать о тяготах материнства о которых она сама не знает напрямую, но неоднократно становилась свидетелем. А, «со стороны», как всем хорошо известно, виднее. Но в этот раз ее обстоятельства не располагали к пустой болтовне. Да, и не нужно было Амале притворяться что все замечательно, а Анджали спрашивать почему она такая напряженная. Итак все понятно. У нее больше не болит голова и Амала, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, вполуха слушает едкие разглагольствования своей подруги. –... еще вчера никак не могли выпроводить тетку какую-то сердобольную. Все ребенка с рук не спускала и в комплиментах рассыпалась. Хрустальная вазочка с джемом характерно звенит, когда де Клер накладывает себе лакомство чайной ложкой. – Говорит: «Малыш такой красивый, словно еще одно солнце взошло!» – звонкий голос Анджали звучит еще выше, искажаясь, когда она пытается повторить фразу на бенгали, – она обещала что и сегодня заглянет. Под тенью беседки, цветущий запах сада смешивался с ароматом свежесваренного кофе, горячих блинов, тостов и домашних джемов. А еще Амала чувствует такой родной запах гвоздики от духов Анджали. Нежный и пряный, который в этом зное обвевает прохладой. – Ты совсем ничего не ешь, – нахмурившись своими густыми бровями, замечает Анджали и с аппетитом откусывает кусочек от тоста, – ты же говорила, что не завтракала еще. Госпожа Басу не следует правилам приличия и не делает вид, что ее подруге показалось и лишь поджимает губы и подливает себе кофе из кофейника. – Может ты хочешь что-нибудь? – не унимается англичанка, – я могу прогнать всех с кухни и сама приготовлю тебе что-нибудь. Это предложение вызывает у Амалы улыбку. Благодарную и тоскливую. Улыбку которую она прячет за чашкой. – Спасибо, но я не думаю, что ты сможешь приготовить, то что мне хочется. А больше всего на свете молодой госпоже хочется тот надкусанный бургер и надпитый эль, которыми ее угостил Киллиан в 17 лет. – Да, уж, куда мне? – закатив глаза, отвечает Анджали голосом человека, который осведомлен о всех ее секретах. Вздохнув, Амала все-таки тянется к тосту, который так предусмотрительно и щедро намазала маслом и апельсиновым джемом Анджали и положила ей на тарелку. – Кстати, у меня для тебя есть кое-что! – просияв, объявляет де Клер. Амала жует и спрашивает: – По какому поводу? – Мне не нужен повод, чтобы тебя баловать, – отвечает она и протягивает подарок, перевязанный красной лентой с аккуратным бантом, который все это время лежал заготовленный возле нее. Госпожа Басу не следует правилам приличия и не делает вид, что «ой, ну что ты придумала!», «да, не надо было!» и «ну, зачем!», а сверкнув глазами, с готовностью тянется за подарком и только благодарит от чистого сердца. В ее мягких ладонях оказывается тяжелый футляр прямоугольной формы. Темное дерево блестит на солнце и девушка рассматривает ее со всех сторон, поглаживая ладонью гладкую поверхность. Амала удерживает этот маленький сюрприз в руках и, конечно же, ей любопытно что внутри… Однако она уже решила, что откроет ее позже. Как заслуженную награду за прожитый тяжелый день. – Не переживай! Свой подарок на Дивали от меня ты обязательно получишь. Упоминание фестиваля Света пробуждает в Амале неожиданно яркие воспоминания, словно в ее душе зажигаются медные лампадки, какие обычно горят на улицах ее родной Калькутты в праздничные дни. – Ты помнишь наш первый Дивали, – Амала не задает вопрос а утверждает и, позабыв о футляре в своих руках, смотрит куда-то в сторону. – М-м-м, когда ты принудила меня к публичному выступлению… – Анджали заканчивает намазывать еще один тост и подкладывает его Амале на тарелку, – такое не забывается.***1973 год, Лондон***
Издавна семья де Клэр, а именно потомки лорда Кристиана де Клера являются одними из главных покровителей индийской диаспоры в Великобритании и часто выступают спонсорами различных образовательных программ и стипендий, благотворительных мероприятий и фондов, а также культурных фестивалей и праздников. Естественно, Дивали не становится исключением. Как и каждый год в западной части Лондона, в пригороде Саусхолл, который в народе прозвали “Маленькая Индия”, должны были пройти главные мероприятия посвященные фестивалю Света. Однако в тот год, когда у них гостит наследница Басу, праздник проходит с особым размахом. А все потому что, однажды за ужином, когда речь заходит о предстоящем Дивали, их гостья – прекрасная индийская принцесса – которая никогда ни о чем не просит, не жалуется, старается не привлекать лишнего внимания и не выражает какого-либо неудовольствия (хотя поводы наверняка были) неожиданно заговаривает: – Я могла бы помочь. Я очень хочу помочь. Можно я помогу? Все взгляды обращаются к ней, но она не сводит глаз с барона Ашера, сидящего во главе обеденного стола. – Ну, конечно можешь, – не задумываясь отвечает он, – это было бы большой честью для нас, если бы ты приняла участие в таком важном празднике. Амала засияла. В ее глазах зажглась искра радости, а лицо озарилось широкой, полной детской непосредственности, улыбкой. Она бросает восторженный взгляд на сидящую рядом с ней Анджали и, не думая, объявляет: – Мы с Анджали могли бы выступить. Мы могли бы станцевать. Можно мы выступим? Ее подруга давится едой и начинает задыхаться, не в силах опротестовать такое громкое и возмутительное заявление, которое с ней никак не оговаривалось. Между тем все ее родственники оживляются и начинают обсуждать их предстоящее выступление, настолько активно и весело, что даже если бы Анджали и попробовала, то не смогла бы перекричать их. – Я заплачу хорошие деньги, чтобы посмотреть на это, – ухмыляясь поверх своего бокала с виски, заключает барон Ашер, тем самым решая судьбу своей внучки на ближайшие несколько недель в пользу Амалы. И как и обещал – дает на это хорошие деньги. Именно поэтому одним ноябрьским утром, девочки, не свет ни заря, на машине с шофером отправляются в Саусхолл раньше всех. В первый день Дивали индийский культурный центр представлял собой оживленное место, наполненное яркими красками, ароматами и звуками. Само здание было построено в стиле традиционной архитектуры с изящными резными узорами на дереве и камне, напольными мозаиками и красочными фресками. В просторных залах стояла мебель из розового дерева и дуба, а с потолков свисали разноцветные подвески и гирлянды. Переодевшись в специально сшитые к празднику наряды, девушки поспешили в главный зал. На обеих были надеты лехенга-чоли фиолетового и синего цвета, как и положено наследницам благородных семейств Басу и Шарма. Амала вспомнила каково это привлекать восторженные взгляды и вызывать вздохи восхищения. Ее короткий топ, украшенный золотыми нитями, подчеркивал светлый оттенок ее кожи, воздушная дупатта заправленная за пояс и перекинутая через левое плечо была украшена множеством блестящих бисерин, а пышная юбка, расшитая тем же золотистым узором, словно оживала от ее шагов, создавая впечатление что она не идет, а парит. Всё время подготовки и во время самого праздника Анджали все причитает, говоря: – Я в этом участвую только ради дедушки, – поймав взгляд Амалы, она вздыхает и добавляет, – ну, и ради тебя, конечно же. Но при этом, она знает как ее аристократическая бледность выигрышно смотрится в синем цвете дома Шарма, как ее пышная юбка расходится вокруг нее, словно море голубых волн и только добавляет игривости к ее врожденному шарму. Первым делом Амала направляется к алтарю для проведения богослужения, а Анджали следует и только наблюдает за своей подругой, ведь сама она является протестанткой. Зал для молитв представлял собой открытое пространство, наполненное духовной энергией и величием. В центре алтаря Тримурти возвышалась троица божеств - Брахмы, Вишну и Шивы, которые в лучах утреннего солнца излучали свое благословение. Скульптуры были выполнены с особым мастерством и каждая деталь приковывала взгляд и внушала благоговение всех присутствующих. А присутствующих было много. Множество индийских семей, проживающих в Саусхолле пришли, чтобы оставить подношения перед алтарем, что был украшен разноцветными цветами, ароматными благовониями и свечами. Однако сама пуджа начинается только когда приезжает барон Ашер де Клер со своими детьми и внуками. Ведь в этом году богослужение будет проводить гостья его дома, девушка в чьих жилах течет брахманская кровь. Амала выходит вперед, взяв в руки серебряный поднос для пуджи, который она привезла с собой из Калькутты и который использует каждый день во время молитвы перед домашним алтарем в усадьбе де Клеров. В число предметов необходимых для богослужения входят – колокольчик, кубок с водой, дия, курильница для благовоний, сосуд с порошком кумкум и ложка. Наследница Басу начинает богослужение, зазвонив в колокол. «Мы делаем это, чтобы сообщить Богу, что мы пришли поклониться ему и пригласить его в дом» – поясняющий голос Амрита всплывает в ее разуме отголоском. – Слава тебе, о Мать, слава Тебе, Лакшми. Шива , Вишну и Брахма молятся на тебя днем и ночью. Ты – супруга Брахмы, Вишну и Рудры и Мать мира. Мудрец Нарада поет Тебе хвалу, Солнце и Луна молятся на тебя. Она поет мантры и зажигает дию, перемещая поднос по кругу перед собой, чтобы освятить алтарь. «Этот свет является символом присутствия Бога» – ласковый голос Амрита звучит у нее в голове сквозь молитвы. – Как Дурга, Ты даешь счастье и процветание, и тот, кто молится на Тебя, получает все риддхи и сиддхи. Далее она зажигает курильницу для благовоний и вновь водит подносом по часовой стрелке, стараясь не сбиться с ритма пения. «Так ты очищаешь и делаешь воздух сладким для Бога» – объясняющий голос Амрита слышиться над левым ухом и она будто бы чувствует как его ладони поддерживают ее локти. – Только Ты обитаешь в самых отдаленных уголках Земли, Ты одна приносишь удачу, освещаешь влияние кармы и защищаешь все мирские блага. Нужно поднести воду богам на ложке, а также оставить след на лбу статуй порошком кумкума. «Это знаки нашего уважения и преданности Богам» – вкрадчивый голос Амрита вызывает волну мурашек, как будто он прошептал эти слова ей в шею. – Ты собираешь подле себя все добродетели, по Твоей милости даже невозможное становится возможным, не причиняя при этом вреда. Амала оставляет красную отметину у себя на лбу и на лбу Анджали, что послушно склоняет голову и шутливо играет бровями после, заставляя голос Амрита у нее в голове замолчать. – Ты – Дочь Молочного Океана и прекрасный храм всех благоприятных добродетелей, Ты – обладательница всех четырнадцати драгоценностей, которыми никто другой не наделен. Закончив с чтением мантры, Амала отходит в сторону, позволяя присутствующим прочитать свои молитвы, обратиться к Божествам и оставить свежие фрукты, сладости, палочки благовоний и молитвенные книги в качестве подношений. Она ловит теплый взгляд лорда де Клера и подходит к нему, чтобы оставить и на его лбу красный след кумкумы. – Ты – большая молодец, – выпрямляясь, хвалит ее барон Ашер, – я горжусь тобой. И произносит он эти слова тем же заботливым тоном, каким он всегда обращается к Анджали. – Если тебе вдруг понравится кто-то из моих старших внуков – ты только дай знать, – его бледно-голубые глаза искрятся озорством и Амале становится понятно, что эта черта передается по наследству, – Возьмешь фамилию «де Клер», останешься в Англии и будешь жить как хочешь. Амала опускает глаза, как и подобает благовоспитанной девушке, что уже отдана другому и которой всех милей ее махарадж, произносит: – Я буду иметь ввиду. Барон Ашер громко смеется и позволяет себе приобнять ее также бережно, как он всегда обнимает Анджали. Амала думает, как жаль что она никогда не знала своего дедушку, который умер задолго до ее рождения. Она присоединяется к другим девушкам и расставляет маленькие разноцветные дии у основания статуй других божеств. Они просят ее спеть мантру, когда оказываются у статуй Радха-Кришны. Амала благодушно улыбается и кивнув, соглашается, ведь знает о чем всегда просят и молодые девушки и замужние женщины, стоя на коленях перед величественными и благородными фигурами Радха-Кришны – удачи в любви и семейного счастья. На мгновение Амала задумывается. Перед ее внутренним взором вырастает храм в ее родном Клифаграме. Храм, который отреставрировала Индира не из-за религиозных причин, а скорее в память о своей матери – богинеподобной Радхи Басу, которая, нося имя Богини повторила ее судьбу. Тряхнув головой, Амала начинает: – Кришна – возлюбленный Шримати Радхарани. Он проводит в рощах Вриндаваны свои любовные игры. Он – возлюбленный пастушек Враджа, тот, кто поднял гору Говардхану. Амала всегда считала, что слоги этой мантры – олицетворение Любви – чистой, как родниковая вода, возвышенной, как горы, прекрасной и неописуемой, как закаты и рассветы, зеленые леса, благоухающие цветы, пение птиц... …и она помогает понять кого ты любишь, любовь к кому живет в твоем сердце. – Амала, там это… к тебе пришли… – говорит запыхавшаяся девочка, которой наверняка пришлось побегать и потолкаться, чтобы отыскать ее среди этой толпы. Сердце пропускает удар и трепещет птицей в клетке ее груди. Она бросает взволнованный взгляд на Анджали – обе сразу догадываются кто бы это мог быть. – Я сейчас вернусь, – бросает Амала на выдохе, просто чтобы не показаться грубой, потому что ее ноги уже несут ее из молитвенного зала к главному входу (хотя, ей не говорили где именно “к ней пришли” и теперь ждут). – И она бежит, и волосы назад, – комментирует Анджали, посмеиваясь над своей подружкой, – да, еще и с подносом своим. Англичанка уже собирается покинуть зал и последовать за Амалой, но ее взгляд цепляется за статуи Радха-Кришны, где Кришна, принимает роль смиренного флейтиста, пленяющего сердца своей божественной мелодией, а Радха – как его вечная возлюбленная гопи всегда подле него. «Если это не случайность и мы с тобой заодно – тогда благодарю» – сложив ладони в непривычном, но знакомом жесте, мысленно обращается Анджали к богине и, напоследок, подмигнув статуи, покидает зал вслед за подругой. Дело в том, что Амала сама позвонила ему. Выучив его номер наизусть, пока наворачивала круги вокруг телефона в своей комнате, она все взвешивает все «за» и «против». Из «первого» – ей просто хотелось его увидеть, а «второго»… было значительно больше. – Да, и это же фестиваль как никак! Это тоже самое, если бы я позвала одногруппников! – А, ты звала кого-нибудь? – интересуется Анджали, повторяя движения их танца. – Боже упаси, нет конечно! Кружась, Анджали одаривает ее красноречивым взглядом, будто говоря, что это не «тоже самое». – Я считаю, что это абсолютно невинное приглашение, которое только и значит что мою готовность делиться своей культурой, – Амала произносит это так убедительно, что почти что уговаривает саму себя, что это так. И нету у нее никакого скрытого мотива, как например, показаться перед Киллианом в своем неотразимом лехенга-чоли, и не представляла она как будет танцевать, ловя на себе взгляд его глаз, строгих и серых, как облака, несущиеся над Лондоном. Совсем-совсем. – Ну, раз ты так говоришь, то позвони ему, – стоя на одной ноге, невозмутимо предлагает Анджали. – Да, и еще не факт, что он вообще сможет прийти! Но он обещает что придет и приходит. – Привет! – первой здоровается Амала. Сердце все еще стучит, будто за ней гнались, или это она пыталась нагнать кого-то? – Привет, – Киллиан, не сводивший с нее глаз с того момента, как она появилась в холле, кажется на мгновение теряется, но находится и говорит, – ты очень красивая. Ее улыбка такая ликующая и солнечная, что наверно всему Лондону должно быть от нее тепло. Его взгляд падает на поднос, который она держит в руках и он уже хочет спросить зачем он и… – Тебе поставить тику? – спрашивает Амала и показывает красную подушечку своего безымянного пальца. Киллиан вряд ли понимает о чем она говорит, но, не думая, все равно кивает и смотрит на нее так, будто готов позволить Амале делать с ним все, чего бы ей не захотелось. Амала делает маленький шажок и, макнув палец в кумкум, встает на носочки чтобы достать до его лица. Поправляет его челку, убирая со лба несколько выбившихся прядок. Ее ноготь едва касается кожи, и Амала не знает какой выдержки ему стоит, чтобы не зажмуриться от удовольствия и не выказать как от ее прикосновения мурашки побежали от шеи вниз по спине. Подушечка ее пальца едва надавливает ему на лоб и Киллиан чувствует как от ее запястья пахнет… он не знает чем! Чем-то сладким, цветочным, томным… – И что это значит? – спрашивает он, почему-то тихо, на грани шепота. – Это знак того, что Бог благословил тебя, – также тихо отвечает она. Амала внимательно смотрит на него, скорее любуется, и мысленно возносит молитву Богам с просьбой уберечь его от всего плохого. – Да, похоже на то. Его взгляд едва опускается к ее губам, как Амала в тоже мгновение отскакивает от него как ошпаренная. Потому что заметила этот мимолетный взгляд, потому что в ужасе от самой себя, потому что кровь хлынула к лицу от мысли… от мысли… – Зачем столько лампадок? Амала не решается взглянуть на него и вцепившись в поднос, отвечает: – Поскольку фестиваль Дивали проходит в новолуние – самую темную ночь – люди зажигают лампы дия, чтобы победить тьму. – А мне сказали, что Дивали – это как Рождество. Она опускает глаза, чтобы он не увидел ее глупой улыбки от приятной мысли, что он интересовался чем-то, что важно для нее. – И что принято дарить подарки. На этих словах он достает небольшую продолговатую коробочку из кармана своей куртки, завернутую на рождественский манер в обертку с изображением зеленых остролистов с красными ягодами. – Это тебе. Амала оторопела настолько, что уронила бы свой горячо любимый поднос для пуджи, если бы не вовремя подоспевшая Анджали, которая этот самый поднос аккуратно перехватывает. Не обращая внимания на подругу, Амала переводит растерянный взгляд с коробочки в руках Киллиана на его лицо, неосознанно вытирает вспотевшие ладони о свою юбку и, не зная что сказать, протягивает обе руки, раскрыв ладони. На ее большом и безымянном пальце красные следы от кумкума. – Спасибо, – приняв подарок, она сжимает коробку в руках и улыбается, глупо и смущенно. Довольный Киллиан улыбается в ответ своей по-мальчишески озорной улыбкой. – У меня и для тебя есть подарок, мисс де Клер – обращаясь к Анджали, объявляет он. – И тебе «привет», мистер Лайтвуд, – поставив поднос на ближайший низкий столик, она подходит ближе, не скрывая любопытства. Из рюкзака, какими снабжают в армии и который все это время лежал на полу у стены, он достает что-то квадратное и плоское. На оберточной бумаге изображены рождественские колокольчики и фонари и сперва кажется что это огромная открытка. – Плюс балл за «остроумие», – хвалит его де Клер, усмехаясь. Анджали не Амала, Анджали тут же разрывает подарочную упаковку, в то время как Амала прижимает коробку к своей груди, как сокровище. – Ого! Оказывается это виниловая пластинка с альбомом группы «The Rolling Stones» на чьей обложке красуется название «Angie» – их новой песни, которая вышла пару месяцев назад, в августе 73-ого. – Твое имя похоже на Эйнджел и я подумал… – Меня бабушка называла Энджи, – признается Анджали, грустно вздохнув, вспоминая свою покойную бабушку-британку, баронессу де Клер, – спасибо, мне очень нравится! – Я рад. – И я не останусь в долгу! – Не стоит. – Стоит-стоит. Это звучит как обещание, к исполнению которого она незамедлительно приступает. Во-первых, она помогает Амале уговорить Киллиана, который уже собирался уходить, остаться и посмотреть их выступление. – Как уходишь?! – спрашивает де Клер резко и требовательно. – Вы кажетесь занятыми и я не хотел бы вас отвлекать. – Кхан будет выступать! Ты же еще не видел как она танцует? – Анджали начинает прямо с козырей, – и ты нам совсем не помешаешь. Ее подруга пытается ее одернуть, буквально дергая за ткань ее полупрозрачной синей дупатты. – Тогда я с удовольствием останусь, – осторожно соглашается он, пытаясь поймать взгляд Амалы, которая непривычно молчаливая, зардевшаяся и робкая. – Тебе не жаль тратить на это время? – решается спросить девушка, в непонятно откуда взявшимся стеснении. – Не жаль. Во-вторых, Анджали спасает Киллиана от своих приставучих и докучающих родственников. Вернувшись в главный зал, она предусмотрительно забирает его рюкзак и куртку,***1980 год, Калькутта***
– Тогда твои кузены прислали тебе фотоаппарат а качестве подарка на Дивали, – вспоминает Анджали, – ты с той зеркалкой «Pentax» не расставалась. Слуги уже унесли посуду после их “завтрака на обед” и принесли домашние сладости и чай. – Ты еще фотографируешь? – спрашивает англичанка, догадываясь какой будет ответ. Со стороны может показаться, что Госпожа Басу задумалась и не услышала вопроса, но она все услышала, просто не удостаивает его ответом. – Так ты говоришь, что останешься и на Кали-пуджу и на Дивали? – в ее голосе звучат деловые нотки. Анджали спешит запить печенье чаем и отвечает: – Нет, конечно, – она почти фыркает, – дедушка всегда переживает когда я гощу здесь. Боится, что ты выдашь меня замуж и сделаешь своей снохой. – Откуда он осведомлен о моих планах? – Амала ставит чашку на стол, – мне кажется, что я очень хорошо скрывала свои намерения. – Может ты – и хорошо, но твой кузен – не очень, – закатив глаза, серьезно отвечает Анджали на то, что изначально говорилось в шутку. – Если бы не дело с дипломатом, то дедушка бы ни за что меня не отпустил. Не так близко к Кали-пудже. Амала прекрасно знает, чего на самом деле боится барон Ашер де Клер. Если Анджали выйдет замуж за кого-либо из наследников Дюжины, то рано или поздно придет к тому что станет участницей культа. Тем более когда ее лучшая подруга стоит чуть ли не в его главе. – Останься хотя бы на Дурга-пуджу, – Амала тянет к ней свою левую руку через стол, – как только разберемся с дипломатом, то уедем в Клифаграм. Ты и я. Анджали тоже тянется к ее руке и сжимает в ответ. – Я близнецов оставлю за старших в Калькутте, – мечтательно продолжает молодая госпожа, – отошлю всех прочь из дворца и мы будем целыми днями кататься верхом по полям. – Звучит заманчиво… я поговорю с дедушкой, но… – Вот и отлично! – она резко отпускает ее руку и хлопает в ладоши. –... но я ничего не гарантирую! Но и этого обещания пока достаточно. Так у Амалы есть хоть смутная, но надежда получить награду за те сложные полные стресса дни, что только предстоят. – Что ты там говорила о сердобольной женщине, что не спускала с рук ребенка? – она резко переводит тему, и возвращается к своему деловому тону, – что она и сегодня обещала быть? – Ну, да, – откинувшись на спинку дивана, отвечает Анджали, – а что тебе с того? – Ее зовут Приянка Чаухан, в девичестве Барнеджи, – Амала облокачивается локтями об стол и кладет голову на тыльную сторону ладони, – и она устраивает еженедельные посиделки с другими замужними дамами из Дюжины и я планирую посетить их… Анджали плохо скрывает ухмылку. – Я не знала, что тебе по нраву такая компания. Амала думает, что и у нее было такое же пренебрежительное выражение лица, когда она сказала, что-то похожее Киллиану много лет назад. – Ты думаешь мне очень хочется таскаться сюда и играть с ними в баскет? – Разве это не твои друзья? – Это люди от благосклонности которых зависит моя карьера. И эти люди любят выигрывать всегда и везде. И от них зависит куда меня отправят дальше, под чьим командованием, в какие условия и за какие деньги, – серые глаза темнеют подобно грозовой туче, – Амала, я не умею кого-то подсиживать, строить против кого-то козни или проворачивать какие-то невероятные многоходовочки в кулуарах министерства. Но я умею слушать и во время таких игр я завоевываю не только их хорошее расположение, но и всегда узнаю что-то полезное… – Я надеюсь узнать что-то полезное… Ведь нет никого разговорчивее, чем женщина, которая мечтает сбежать из домашнего быта, хоть на часок, тем более в окружении таких же женщин, – объясняется она, хотя не обязана этого делать. – Тебе лучше знать, – англичанка пожимает плечами. – Ты можешь пойти со мной, если хочешь. – Пфф, Боже упаси! – она скорчивает такое недовольное лицо, что ее подруга невольно смеется, – тем более я здесь никому не нравлюсь. – Каран с тобой поспорит. Анджали тянется через весь стол и хлопает ее по руке. – Ты же знаешь, что я не это имела ввиду. – Не обращай ни на кого внимание. Ты нравишься мне, а я здесь главная. Если молодая госпожа и задерживается в резиденции Шарма чуть дольше обычного, то только из-за своей дорогой подруги, с которой увиделась первый раз за этот год. А не потому что, наконец-то, спускается из своей спальни заспанная и уставшая Лиззи с ребенком на руках и Амале приходится уделить время и ей. Малыш все время сидит у нее на руках и ни Амала, ни Анджали не просят его поддержать и это полностью устраивает молодую госпожу Шарма. А еще ее устраивает, что она может поговорить с ними на беглом английском, да еще и о какой-нибудь ерунде. Именно такую английскую идиллию застает Приянка Чаухан, которая пожаловала с обещанным визитом. Амала поднимается ей навстречу и просит уделить ей пару минут. Во время которых они обмениваются любезностями: – Сколько же лун я не видела тебя, Амала? Ты так много работаешь в последнее время! – Ну, кто-то же должен следить за порядком, госпожа Чаухан. – Ну, сколько же раз я просила, чтобы ты звала меня «тетушкой»! И приятностями: – День ото дня ты становишься все краше и краше, сияешь подобно солнцу. – Беру пример с вас! Вы свежи, как майская роза! И бестактными вопросами: – Что же, Амала, ты приехала посмотреть на малыша? – Повидаться с Лиззи, да. – Когда же, ой когда же наступит заветный день и мы увидим тебя невестой, обходящей священный костер семь раз за дубеевским сыном? – Когда Боги ниспошлют столько милости, сколько ниспослали они вам. Злость Приянки вспыхивает на ее лице, но тут же потухает, когда ее глаза начинают предательски блестеть. Госпожу Басу это совсем не трогает. – Что ж была рада видеть вас, госпожа, – старшая женщина спешит закончить этот разговор, который зря затеяла. – Подождите, – говорит Амала холодным тоном, заставляя женщину застыть на месте, и начинает издалека, – слышала я что на этой недели в вашем гостеприимном доме будет званый обед. – Ну, что вы! Какой же это «званый обед», – женщина так всплескивает руками, что палла ее сари едва не спадает с ее плеча, – всего лишь посиделки в ближнем кругу. – Очень жаль, что я не смогу принять в ней участия и скрасить свой досуг, – сетует Амала. – Если вы примите участие, то это лишь украсит наше общество во сто крат, – с готовностью отвечает Прияка, нахмурившись. – Ну, что ж тогда до встречи, госпожа Чаухан. Старшая женщина кланяется, глубже обычного, и проходит в гостиную, где спешит заговорить с хозяйкой дома и попросить подержать ребенка на руках. – Давно я не видела, как ты доводишь людей до слез, – усмехаясь, тихо комментирует Анджали, подходя к своей подруге, – хватки не теряешь. – С ними растеряешь, – не сводя глаз с Приянки, отвечает Амала. Если молодая госпожа и замечает с какой жалостью на нее смотрит Анджали, то никак этого не выказывает. Амала покидает резиденцию Шарма, не оборачиваясь и не обращая внимание, как устали ноги в неудобной обуви. Машину еще не подали и она оказывается за воротами совсем одна. Оглядевшись по сторонам, про себя отмечает чистоту этого района и красоту соседних вилл. Мимо проходят дети, одетые в форму одной из приватных школ, конечно же, британской, служанки, спешащие с колясками в парк и… Едва проскользив взглядом, она уже отворачивалась, когда резко повернула голову и присмотрелась. Прохожий на другой стороне улицы. Мальчишка, нет, подросток. Худощавый, долговязый и… это все, что она может различить в тепловой дымки зноя. «Я что знаю его? Так нет, впервые вижу, – задается вопросом Амала, не понимая отчего этот неприметный прохожий привлек ее внимание, – Это…Куртка!» Амала вспоминает «туриста», что кажется перебежал ей дорогу несколько часов назад перед зданием суда. – Амала! – кто-то зовет ее. «Что за…?» – она все всматривается в подростка на другой стороне улицы, поджидая момент, когда он повернется, чтобы взглянуть на его лицо сквозь жаркое марево, но… – Кхан! Она оборачивается на голос Анджали и видит как та, в своем воздушном шелковом халате на японский манер бежит к ней по гравийной дорожке. – Подожди! Амала опять разворачивается и смотрит на другую сторону улицы. Там никого… Подъезжает ее «Мерседес» и останавливается перед ней. Позади нее Анджали кладет руку ей на плечо. – Ты забыла сумку, – девушка машет перед лицом подруги аксессуаром, – и подарок вообще-то тоже. – Ой, и правда, – растерянно отвечает Амала, ощущая боль в животе, какая бывает при тревоге, – спасибо. – Только тебя приучили, а ты опять за старое! – скрестив руки на груди, отчитывает ее Анджали, – опять твои королевские замашки!***1973 год, Лондон***
После занятий Амала и Анджали направлялись к стоянке, где их ждала машина с шофером, чтобы отвезти домой. И если де Клер задержалась в библиотеке, то у Амалы была тренировка. Также ей пришлось дожидаться пока освободятся женские раздевалки, чтобы принять душ. Чувство самосохранения подсказывало ей, что не стоит оставаться с девушками из команды один на один в замкнутом пространстве. Она не успела высушить голову, потому что и так спешила и уже опаздывала к оговоренному заранее времени встречи, и теперь ноябрьский ветер трепал ее влажные волосы. Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки оранжевого и розового, тяжелая сумка с учебниками оттягивала ей правое плечо, а спортивная – левое. Она вымоталась и устала. Хотелось есть и спать. Думала тогда она, что Амала Басу никогда бы ни от кого не пряталась и ни под кого не подстраивалась. Не стремилась бы доказать что-то совсем не значащим в ее судьбе людям, и своим родным, и самой себе. Ведь всегда знала себе цену и была уверена в своей исключительности и своем превосходстве. А еще Амала Басу никогда бы не заинтересовалась таким как Киллиан Лайтвуд. Всегда считала свой вкус в мужчинах утонченным и взыскательным и никогда не разделяла восторгов своих сверстниц из Дюжины, которые обращали внимание в первую очередь на физическую силу и внешнюю красоту. Нравились им резкие и ловкие, немного вызывающие и… понятные. Такие как Каран и Арджун, с которыми она выросла. Амала Басу же предпочитает сложных личностей, чьи умы наполнены глубокими знаниями. Такие, что обладают высоким уровнем воспитания и обходительности, демонстрируя манеры в каждом своем движении. Кто-то одухотворенный, с кем можно было вести философские беседы и размышлять о сущности бытия, красоте и смысле жизни. Но теперь что-то изменилось. Шла гулять с ним на первое свидание из любопытства, глубоко внутри уверенная, что это не повторится. Второй раз – только из корыстных побуждений, чтобы побывать в пабе. На Дивали позвала лишь потому что захотелось покрасоваться, а другого такого случая покружиться перед ним и не представится больше. Да, только каждый раз как она оказывается с ним наедине… позволяет, то что никогда бы не позволила Амала Басу, ни ему ни себе. И поскольку все их встречи были чреваты… кхм, последствиями, в виде ее самобичевания и беспокойных мыслей, решила она, что лучше им не видеться. Так будет правильно. – Эй, смотри-ка, – Анджали останавливается и, дернув подбородком, указывает куда-то вперед – ну, прямо Джеймс Дин воскрес. Амала смотрит туда, куда указывает ее подруга и у нее открывается рот от удивления. – И, конечно же, он ездит на мотоцикле, чертяка! Так и есть, в золотистых лучах заходящего солнца у главного входа в центральный корпус, видимо чтобы кое-кого не пропустить, стоит мотоцикл, а верхом на нем сидит никто иной как Киллиан. Сидит в своих темно-синих джинсах, облегающих его длинные, стройные ноги, и черной кожаной куртке, подчеркивающей его широкие плечи. Сидит с какой-то легкой небрежностью, словно привыкший рисковать и принимать вызовы. Амала хватается за плечо Анджали и говорит: – Что он тут делает? – По-моему очевидно, что он тебя ждет, – закатив глаза отвечает де Клер, – подойди и узнай. Девушка бросает на Киллиана задумчивый взгляд и прикусывает нижнюю губу. Она собирается сбросить с плечей сумки, но ее останавливает Анджали. – Иди так, – поправляет лямку на ее плече, – с таким грузом вероятность того, что он увезет тебя в закат не такая высокая. Амала возводит глаза к небу и хочет возразить, но Анджали вопросительно изгибает правую бровь и скрещивает руки на груди – всем своим видом показывая, что она выиграет этот спор. Англичанка остается стоять на месте и только наблюдает за своей подругой. Наблюдает за тем как Киллиан, заметив Амалу, перекидывает ногу и встает с мотоцикла, а она ускоряет шаг. – Если бы не тяжести, она бы уже бежала, – саркастично комментирует девушка. Наблюдает как они начинают разговаривать еще не дойдя друг до друга, как Амала останавливается в шаге от него, как смущенно тупит взор, как Киллиан не сводит с нее глаз. – Ну, есть шанс что они просто поговорят… а нет, показалось. Нет шанса. Киллиан достает что-то из внутреннего кармана куртки. Какие-то листочки и показывает Амале, которая чуть не подпрыгивает на месте от переполняющего восторга и активно кивает. Анджали стоит в той же позе – скрестив руки и вопросительно изогнув бровь – когда Амала возвращается к ней. – Киллиан позвал меня в «Имперский военный музей»! – счастливо объявляет она, – уже взял билеты! – И ты согласилась? Хотя, чего я спрашиваю, видно же, что согласилась. Амала сбрасывает обе сумки с плечей на землю, перед тем как ответить: – Ты меня туда так и не сводила, хотя я прошу об этом уже третий месяц! – То есть ты и об этом ему пожаловалась? Амала сжимает губы и щурится, ловя укоряющий взгляд подруги. – Возможно, – отвечает она тоном человека, который точно знает, что не «возможно», а «точно». Анджали всплескивает руками и начинает тереть лоб. – То есть ты едешь с ним на свидание? А как же все твои “правильные решения”? Конечно же, Анджали владеет всей информацией по данному вопросу. – Это не свидание! – девушка наклоняется и открывает сумку и начинает в ней рыться, – он просто тоже любит музеи и позвал составить ему компанию! Она выпрямляется и надевает себе на шею фотоаппарат, подарок Карана и Арджуна на Дивали. – О, Боже, двое душнил нашли друг друга. Амала щурится и показывает ей язык, перед тем как развернуться и побежать. – Так стоять! – Анджали хватает ее за руку, – Ты далеко собралась без единого пенни? – Ой, и правда, – растерянно отвечает Амала. – Ты и твои королевские замашки, – продолжает бурчать британка, – ходить без денег, без ключей и даже сумочки. Анджали вешает свою небольшую сумку Амале через плечо. – Там несколько банкнот, чековая книжка с дедушкиной подписью на каждом чеке и ключи от боковой калитки в сад и заднего хода на кухню. – Спасибо, – хлопая своими ресницами, в недоумении отвечает она, – я привезу все в целости. – Все иди, – цокнув языком, объявляет Анджали, – Иди шагом, а не беги! Амала послушно переходит на шаг, на быстрый шаг спортивной ходьбы. – Кхан! Она оборачивается. – Там еще во внутреннем карманчике презерватив! Готовая провалиться сквозь землю, Амала опускает голову и закрывает уши руками, чтобы не слышать каких-нибудь новых наставлений и начинает бежать под заливистый смех Анджали.***1980 год, Калькутта***
Дорога в резиденцию Басу занимает больше времени чем обычно. В городе аварии и пробки, и Амала, сбросив туфли, бесшумно постукивает ногой об спинку сиденья. А что тебе говорит твоя брахманская кровь, дорогая кузина? «Скорее всего это призрак, хоть и не похож, – думает она и успокаивается, – Ну, или действительно приезжий, а я… я просто устала…» Ты очень хорошо держишься для той, кто сходит с ума. Амала вздыхает и только теперь замечает что накручивает на палец кончик косы. Расслабив руки, она запрещает себе дальше думать об этом. Ведь, нет в этом никакого смысла. Хоть живой, хоть бхут – никак ей это не поможет в сложившейся ситуации. Когда она приезжает домой, то слуги тут же спешат сообщить, что ее ожидает Риши Дубей в западной гостиной. Молодая госпожа просит служанку отнести сумку и деревянный футляр к себе в комнату и направляется прямиком туда, ведь негоже хорошей хозяйке заставлять ждать милого гостя. В гостиной открыты окна и прохладный воздух из сада приносит с собой ароматы цветов. На столике посреди комнаты уже стоит чай и сладости. – Господин Дубей! – Госпожа Басу! Про себя Амала отмечает, что младший наследник выглядит, как всегда отрешенно и задумчиво. Как всегда, на нем шервани в одном из оттенков его любимого зеленого цвета. Как всегда, он обходителен и угодлив. – Ваш дорогой кузен передал, что вы приглашаете меня на чай. И как всегда он является по первому ее зову. Отчего-то всегда нравился Амале робкий и послушный Риши, что был вынужден проживать свою жизнь в тени старшего наследника. – Так и есть! И я благодарна, что ты смог выкроить время для меня. Возможно, оттого что он послушный, потому и нравился и нравится. – Я обещал отцу, что вернусь к ужину. Но до того времени я полностью в твоем распоряжении. Услышав это, госпожа Басу не сдерживает улыбку. Молчит и не сводит с него глаз. – Амала? И все улыбается. – Но разве вы не планировали отужинать у нас? – М-м-м, что? – моргнув, спрашивает Риши, – разве было какое приглашение от вашего дома нашему? – А, вот ты знаешь, – девушка наконец отводит взгляд и проходит глубже в комнату, – даже я приглашение не получила. Растерянный Риши стоит сцепив руки в замке за спиной. – Амала, я не очень пони… – Сегодня созывают совет Дюжины в резиденции Басу, – смотря в окно, она поясняет, – и созываю его не я. А твой дорогой дядя – Девдас Дубей. В западной гостиной, откуда так хорошо наблюдать за закатом, повисает молчание. – Ты что-то знал? – Ничего конкретно, – опустив голову, честно отвечает Риши, – только то, что дядя узнал некую информацию, которую собирался использовать… – Против меня? –... во благо Дюжины. Амала закатывает глаза и отворачивается от окна. Проходит мимо Риши и усаживается на один из кожаных диванов, закинув ногу на ногу. Взглядом указывает младшему Дубею, чтобы он тоже присаживался. – Ты знаешь почему я общаюсь с тобой, Риши? – Потому что тебе нужно общаться хоть с кем-то из Дубеев. Молодая госпожа фыркает, но не отрицает. – Мои кузены, даже моя лучшая подруга все время забывают и каждый раз удивляются так искренне… – девушка вздыхает, как будто ей их жаль, – забывают, что я – не очень хороший человек. Младший наследник Дубеев фыркает, но не отрицает. – А ты это помнишь и используешь когда нужно. На ней все еще красные остроносые туфли на которые засматривается Риши, когда она меняет ногу и забрасывает левую на правую. – Ты знаешь чего я хочу, – сглотнув, говорит он, – за свою преданность. Амала ухмыляется. – Напомни пожалуйста, – произносит тоном человека, который ничего не забывает. Риши рассматривает свои ладони, собираясь с мыслями, а кольца на его длинных красивых пальцах блестят в закатном свете. – Я желаю взять Джаю Барнеджи себе в жены. «Как же легко управлять мужчинами…» – думает госпожа Басу почти равнодушно. – Ей всего шестнадцать. Я уже говорила, чтоб дождался ее семнадцатилетия, – отвечает Амала монотонным голосом, каким в пору читать мантры, – А если захочет она учится в университете, то еще подождешь… – Или же ты собираешься обручить с Джаей своего брата?! – Да, как смеешь ты ставить под вопрос мое слово?! – ее тон звучит угрожающе, – Разве давала я тебе повод, Риши Дубей? Разве не я разорвала твою помолвку, которую устроили тебе родители? Риши молчит, опустив голову и Амала замечает, как на его челюсти заходили желваки. – Да, это так, за что я благодарен тебе, госпожа, – совладав с собой, соглашается он, – Но мой отец обещал, что сможет устроить все намного раньше обещанного тобой. «Ах, вот значит как, – у Амалы вспыхивают глаза, как у кошки, – что еще происходит за мой спиной?» – Что же такого особенного в девочке Барнеджи? Его голос звучит печально и тихо, когда он признается ей: – Если уж мне уготовано судьбой быть пешкой в чужих играх и мириться со всем что происходит вокруг, тогда я хочу находить радость хотя бы в своей жене. И мне все равно, кто исполнит мое пожелание. Ты или мой отец. «М-м-м, значит он все-таки влюблен в неё,» – при других обстоятельствах Амала бы подразнила Риши и возможно даже отпустила бы парочку пикантных комментариев, чтобы смутить его, но не в этот раз. – Значит ты не готов ждать еще год? Риши качает головой. – Мой отец уже говорил с родителями Джаи. – И? Что-то я не вижу приглашения на помолвку, а ты? – вопросительно изогнув правую бровь, она спрашивает в издевке. Риши поджал губы и отвел взгляд в сторону. – Помолвка будет, – обещает Амала, поднимаясь со своего места, – но никакой свадьбы до ее семнадцатилетия. И ты отпустишь ее учиться, если Джая захочет. – Помолвка должна состояться до Кали-пуджи, – спешит добавить Риши и поднимается следом. – Смеешь ставить условия, маленький тигр? – Беру пример с госпожи-львицы. Хитро сощурившись Амала улыбается и протягивает вперед правую руку, которую спешит пожать Риши. – Возвращайся домой и сделай так, чтобы Девдас Дубей приехал в нашу усадьбу раньше, чем он планировал провести встречу Дюжины, – холодно и расчетливо произносит госпожа Басу, – убедись, чтобы он не подумал, что я осведомлена о его сюрпризе. Риши кивает, его зеленые глаза забегали, а брови немного нахмурились. Но он ухмыляется одним уголком губ и это достаточное подтверждение для нее. – Не прощаемся, Риши, – едва склонив голову в проявлении вежливости, Амала завершает этот разговор и направляется к двери, – надеюсь, что выход ты найдешь сам. Ее рука уже опускается на дверную ручку, когда он напоследок спрашивает: – А как же твой брат? «Киран страшно влюбчивый и у него этих “невест” было уже столько… Мне что же надо было каждый раз его с кем-то обручать?» – думает Амала, но вслух говорит: – Я не намерена обсуждать это с тобой, – и не оборачиваясь, покидает гостиную. Чай и сладости остаются нетронутыми. Амала проходит в свою комнату, где наконец сбрасывает с себя туфли и офисный костюм, что после дня носки неприятно липнет к телу. Отдает поручения подоспевшим служанкам и оставшись одна, распускает косу. Запускает пальцы в волосы и массирует голову и виски. Голова болит, но не так как утром. Такая боль знакомая и обыденная – результат стрессов и проблем, что ей подкидывает Дюжина. Она спешит освежиться в душе. Холодные струи бодрят и мысли становится яснее. Когда возвращается в комнату, то на постели уже разложено сари, которое она просила подготовить для грядущей встречи. Естественно в фиолетовом цвете. Густые волосы не успевают полностью высохнуть, но все равно приказывает она служанке собрать их в тугую косу, без украшений. Переодевшись, она покидает комнату и спускается вниз, в сад, где и собирается ожидать прибытия старшего Дубея. Не сомневаясь в умении Риши и предсказуемости его дяди. Солнце уже зашло, но горизонт все еще алел, придавая всему вокруг розоватый оттенок. Это происходит тогда... Подросток, нет мальчик, только не по годам рослый, стоит к ней спиной и смотрит в небо. На нем джинсовая куртка, которую она уже видела сегодня несколько раз. – Привет! Он встрепенулся и обернулся. Это не бхут и не привидение, скорее отголосок прошлого, который Амала непроизвольно призывает. Такое уже бывало и не раз. – Хотела бы я увидеть каким ты был в детстве. – Самым обычным. – Уверена, что ты был красивым мальчиком. – Я целыми днями либо бегал с друзьями по лесу, либо лазил по болотным пустошам. – Ты был красивым мальчиком с сухими листьями в русых волосах. Перед ней красивый мальчик с сухими листьями в русых волосах. – Привет! – его голос звучит непривычно высоко, как будто еще не успел до конца сломаться, – Ты красивая. Он улыбается своей открытой мальчишеской улыбкой и у Амалы так больно сдавливаются легкие от переполняющей нежности, что она едва может вздохнуть. – Зачем ты здесь? Такое уже бывало. Ей виделись кривляющиеся девочки-близняшки за обеденным столом, когда ей было девять, и после она не может взять и крошки в рот еще сутки. Амале – десять лет, когда она просиживает на дереве целый день вместе с кудрявым мальчиком Дораном, который исчезает при виде Амрита. Она принимает из рук ее одногодки – сероглазой Сарасвати – ножницы и отрезает свои волосы под ее одобряющую улыбку. Ей видится маленький мальчик в резиденции Шарма задолго до того как она познакомиться с бароном Ашером де Клером. А в библиотеке ее родного дома ей часто составляла компанию десятилетняя тень Индиры – ее бабушки. Такое уже бывало и она никогда не знает причин по которой они являются ей. – Наверно, потому что ты хотела меня видеть, – пожимает плечами и не сводит с нее внимательных глаз, которые сейчас кажутся неестественно серебряными в лунном свете, – выглядишь усталой. Ты кушала сегодня? – Нет, еще нет. – Нужно поесть и выспаться. Амала грустно улыбается и кивает в согласии. Над их головами начинает разливаться мелодичная птичья трель. – Что это за птица? – спрашивает мальчик, задрав голову. – Это восточный соловей, – отвечает Амала не глядя, – он всегда поет на закате. – А ты умеешь петь? – Мне спеть для тебя? – с готовностью предлагает она. – Не сейчас, – останавливает он ее и глаза его сверкают серебром в темноте сада, – спой, когда проснешься под звон колокольный. Амала не понимает его слов, но ей все равно. Ведь не может никак насмотреться и боится моргнуть, хотя прекрасно знает что они исчезают именно в тот момент, когда она закрывает глаза.***1973 год, Лондон***
Вот если бы его попросили ответить по-честному, положа руку на сердце, то Киллиан бы сказал, что не искал отношений. Он бы сказал: – Спасибо, но не надо. Поэтому все что происходило в последние несколько месяцев приводило его в полнейшее замешательство и смятение. Киллиан помнил как впервые ее увидел. Помнил не саму ее, ни какая у нее была прическа или что было на ней надето – это поистине ненужная информация. Да, и сейчас его память с готовностью подставляет ее лицо в это воспоминание только потому что, с тех пор, он имел кучу возможностей чтобы ее хорошенько рассмотреть. Скорее он помнил то ощущение за мгновение до того как он бросил на нее случайный взгляд. Словно кто-то коснулся его между лопаток легкой рукой, хотя никого рядом не было. Услышав ее имя, он про себя ухмыльнулся и подумал: «Полукровки всегда красивее» И про себя объяснил, что задержался на ней его взгляд только потому что сразу не распознал смешение восточной и европейских кровей в ее чертах. Только поэтому. После мелькала она в его поле зрения. Часто мелькала. И стало ему все про нее ясно. Отличница, мамина дочка, самая красивая девочка в классе. Знает он таких… женственных, нежных и правильных. Всегда ему такие нравились и встречался он только с такими в школьные годы. Ловил он на себе ее взгляды… или это она ловила его взгляды на себе? Кто теперь разберет… Думал и объяснял все это тем фактом, что провёл свою юность, выживая под пулями в горячих точках, а не гуляя с друзьями после пар и не целуясь с какой-нибудь милой однокурсницей по ночам. И теперь вот хочется… притвориться что ли? Да, и было у него теперь много свободного времени, с тех пор как стал работать на департамент. Поэтому позвал ее на свидание, в глубине души надеясь что она откажет. Но она согласилась. И стало ему все про нее ясно. Приезжая, что первый раз в Лондоне. Из такой страны, где девочкам прививают скромность и добродетель. Из такой семьи, где ее научили понятиям долга и чести. Подумал тогда Киллиан о своих младших сестрах, что непременно вырастут и отправятся подобно Амале, пускай не в Лондон, но в большой город. Закрался страх холодком в его сердце. Стало боязно за них и грустно, что скорее всего не сможет быть рядом с ними, чтобы помочь и уберечь. Слухи о старшем брате, занимающемся сомнительными делами, создавали вокруг них невидимый щит в их родном городке. Никто не осмеливался обидеть Кэролайн и Вивьен, зная, что Киллиан во время своего следующего приезда обязательно накажет их обидчиков. Но вот перед ним была Амала, что показалась ему такой хрупкой и беззащитной в этом огромном, чужом городе. Он не мог отделаться от мысли… от пожелания, чтобы, когда его сестры вырастут и будут в похожей ситуации, то рядом с ними оказался бы кто-то ответственный, тот кто не воспользуется юношеской наивностью и неопытностью. Киллиан убеждал себя, что его интерес к Амале – это не что иное, как нерастраченная на своих сестёр забота. Именно поэтому он ведет ее в паб, только она просит об этом. Когда он чувствует как ее пальцы сжимают ткань его куртки чуть выше локтя, то неминуемо вспоминает Кэролайн висевшую на его рукаве с тех самых пор как она научилась ходить. Он все замечает. И этот маленький жест, и как расслабляются ее плечи, и как ее смущение и строгое воспитание начинают отступать. Амала могла робко опустить глаза, но через мгновение её взгляд становился уверенным и дерзким, бросающим ему вызов. Она могла быть скромной и тихой, но её слова иногда звучали с такой решительностью, заставляя его сердце биться быстрее. И стало ему все про нее ясно. Не ходила она раньше на свидания с мальчиками, не сбегала с уроков и не проводила вечера в шумных компаниях. Ведь так не принято в той стране откуда она родом, так не принято в той семье, где ее воспитали. Киллиан размышлял о своей жизни и её жизни, и виделись они ему словно две параллельные вселенные, где его мир был полон опасностей и крови, а её – чистоты и невинности. Никогда до сих пор не ощущал он так явно запах пороха, пропитавший все его естество, никогда его не угнетало осознание что его руки, запятнанные прошлым, недостойны касаться такой как она. Такая как она, не для такого как он. И было спокойно ему от осознания что не нуждается Амала в нем и что есть кому о ней позаботиться, есть кому защитить. – Эй, Килл, это к тебе? – говорит один из коллег, с которым он часто играет в одной команде, и указывает ему за спину. Киллиан оборачивается и за железным ограждением арендуемого ими корта стоит Амала. Не говорили они несколько недель, а если и замечал он ее в толпе первокурсниц, то одергивал себя и запрещал провожать ее взглядом. И вот она пришла и запрыгало чувство радости в нем маленьким щенком. Поэтому спешит к ней, не раздумывая и не обращая внимание на выкрики и улюлюканье его коллег из департамента. Девушка за сеткой заметно съеживается от такого внимания и смущенно опускает глаза. – Привет! Киллиану хочется закрыть ее собой от них, чтобы не оскорбляли ее своими пошлыми взглядами. – Привет! Амала делает шаг вперед, и цепляется пальцами за сетку, и говорит с каким-то неожиданным отчаянием в голосе: – Мне нужна помощь. Можно попросить тебя помочь? – Что слу… – его взгляд фокусируется на ее руке, – что случилось с твоими пальцами? Амала почти равнодушно следует за его взглядом и, одернув длинный рукав пиджака, демонстрирует ему опухшие костяшки и фаланги среднего и безымянного пальцев, которые успели посинеть за полдня. – Я выбила их. – Ты прикладывала холодное? Она лезет в сумку здоровой рукой и достает оттуда железную гантель весом в один килограмм и показывает ему. – Я не нашла льда и взяла ее из зала, – поясняет девушка, – она холодная. Если бы не железная сетка между ними, то он бы обнял ее, но вместо этого он говорит: – Я бесконечно восхищен твоей находчивостью. – Не шути, пожалуйста, – просит она, опустив глаза. – Я искренне восхищен тобой. Пылкость в его голосе заставляет ее поднять свое лицо и залиться румянцем под его взглядом. – Рука еще болит? – Да. – Подожди десять минут. Он выбегает из раздевалки с пакетом льда и мокрой головой после душа. – Прости, что отвлекла тебя, – говорит Амала и отводит взгляд, замечая как светлая футболка, впитав влагу липнет к его торсу. – Мы уже заканчивали, давай руку. Она, не раздумывая, вкладывает свою ладонь в его. Он осматривает её пальцы, бережно прощупывая каждый сустав, стараясь не причинить боли. Убедившись что перелома или вывиха нет, он заворачивает пакет со льдом в полотенце и осторожно прикладывает его к ее руке. – Еще травмы есть? – спрашивает он, заведомо уверенный что есть. Амала приподнимает подол платья и показывает уже запекшуюся кровь на разбитой коленке. – Я участвовала в отборе в женскую университетскую сборную по баскетболу, – предвидя его расспросы, спешит объяснить она. – И как? Прошла? – Вроде первый этап – да, – делает паузу, и поправив себя, повторяет, – да, прошла. Она снова опускает глаза и Киллиан уверен, что это было не так уж просто. – Тренер… он… тренер сказ-з-ал, – у нее дрожит нижняя губа и она едва говорит сквозь ком в горле. Киллиан видел это так много раз и знает, что она едва может сдержать подступающие слезы. Он мягко кладет руки ей на плечи и наклоняется, чтобы заглянуть в ее лицо. – Что он сказал? – О-он, ска-сказал, что-о я игра-ю, – она поднимает на него свои большие зеленые глаза полные слез, – ка-ак сявка из-з тру-у-щ-о-о-б! На этот раз между ними нет железной сетки и, смеясь от такой нелепой причины для слез, он притягивает ее к себе и заключает в объятия. Между их телами оказывается ее больная рука и пакет со льдом. – Ну, что ты, – Киллиан гладит ее по голове, пока она рыдает, уткнувшись ему в грудь, – это был комплимент. – С ка-к-кой стор-о-оны это комплиме-ент? – Ну, это значит что умеешь хитрить, быстро принимаешь решения и хорошо играешь в нестандартных ситуациях. Спустя пару вздрагиваний ее плечей, она свободной рукой вытирает слезы и смотрит на него с такой надеждой, что Киллиан чувствует, как легкие сжимаются от переполняющей его нежности. – Ты поможешь мне, пожалуйста? Ты же говорил что играл за школьную команду. Потренируй меня? Подскажи что-нибудь? В её глазах он видит доверие и веру, что он может решить все ее проблемы. Этот взгляд, полный ожидания, напоминает ему о тех мгновениях, когда он заботился о своих младших сёстрах и они нуждались в нём больше всего. – Да, без проблем. Из ее губ вырывается такой вздох облегчения, что у Киллиана складывается впечатление что она весь день об этом думала, весь день решалась его попросить и весь день сама себя накручивала. – Меня толкнули девчонки из команды, – неожиданно признается она, – у меня даже мяча тогда не было. На ее щеках выступают новые слезы, которые Киллиан спешит стереть. – Я им не понравилась с первого мгновения, но мне все равно, я… Она замолкает когда он снова обнимает ее. Он знает эти слезы и что они значат. Амала не хочет аргументов, фактов и рассуждений из разряда «что?», «зачем?» и «почему?». Она просто хочет чтобы ее пожалели. И стало ему все про нее ясно. Независимая, целеустремленная и упертая девочка, которую никогда не жалели. Киллиан признается сам себе в том, что закрались у него подозрения, пускай и продиктованные самолюбием, что ее просьба была лишь предлогом для того чтобы проводить больше времени вместе, чтобы остаться наедине. Он предполагал, что её мотивация будет поверхностной, и его роль в этом всем сведется к простому развлечению. Однако, начиная с первой же тренировки, на которую они приходят рано-рано, Киллиан был поражен тем, насколько серьёзно Амала подошла к делу. Играла она с невероятной отдачей. Каждый бросок, каждое движение были выполнены с таким старанием и энергией, что ему даже стало немного стыдно за свои предположения. Такая как она, не для такого как он. Наблюдая за ней, Киллиан ловил себя на чувстве гордости. Амала проявляла себя настоящим бойцом, не останавливалась перед трудностями, и это напоминало ему о собственных юношеских принципах и стремлениях. Эта девочка, Амала Кхан, оказалась гораздо глубже и сильнее, чем он мог представить. Её трудолюбие и решительность затронули в нём что-то важное, заставили задуматься о том, как мало он на самом деле её знал. И стало ему все про нее ясно. Живущая по строгим правилам и всегда стремящаяся соответствовать чужим ожиданиям, она редко позволяла себе быть слабой или следовать своим собственным желанием. Когда Амала зовет его на праздник Дивали, про который он когда-то слышал от одноклассника, он заставляет себя воспринимать это как дружеский жест и не более. Да, на тренировках она позволяла себе шутить, смеяться и даже немного поддразнивать его, но он останавливает себя и напоминает о своем решении не лезть к ней со своими чув-… чем бы то ни было. Амала появляется перед ним подобно фее из старых легенд. Её легкость, царственная красота и внутреннее сияние напомнили ему Титанию – королеву фей, которую он искал на лесных полянах будучи ребенком. И не мог он поверить в тот момент, что рядом с ним находится столь удивительная девушка. Когда она касается его лба, то сердце неминуемо пропускает удар и он думает: «К черту дружбу!» Амалу и Анджали захватывает ворох праздничных забот, как он и предполагал, но Киллиан терпеливо ждет их возвращения в общем зале среди радостных людей, которым нет до него никакого дела. И он сам не понял как, против своей воли, становится единоличным слушателем очень странных речей о которых, как ему казалось, не принято говорить в приличном обществе. – Запомни, то что я тебе скажу. Очень важно не ошибиться и правильно выбрать невесту. – Спасибо, но не надо. Но пожилой индус продолжает: – Согласно Камасутре есть три типа женщин – Пармины, Пигрины и Санхины, – он загибает пальцы, – Первые, словно луна – холодные. Они застенчивы в постели и покорны своим партнёрам, такие хрупкие и стройные. Мужчины страстно желают их и получают полное удовольствие в постели. Отпив чай, мужчина продолжает: – Вторые – бесстыдные и страстные, стремятся к наслаждению и без стеснения отдаются ласкам. Их тела теплые, с высокой грудью, округлыми ягодицами и сильными ногами. Мужчины берут их в любовницы, всегда страстно желают, ревнуют и мучаются. «Боже, что я тут делаю…» – думает Киллиан, прикрыв глаза. – Ну, а третьи – умеренно страстные и рассудительные, они умеют управлять своими желаниями. Им чужды стыдливость и скромность, они практичны и сосредоточены только на продолжении рода. Мужчины берут их в жены, но в постели предпочитают других. – И как тут выбрать? – Мужчина может знать либо тех, либо других, либо тех и других. Оставаясь с женщиной, мужчина должен быть мужчиной – властелином женщины, но рабом ее любви и желаний на ложе. «Охренеть! Столько сказал, но ничего конкретного!» – думает Киллиан в раздражении, но заметив спешащую к нему Анджали невольно выдыхает. Де Клер спасает его и делает самый лучший подарок на Дивали, оставив их с Амалой наедине. Выйдя на веранду Киллиан наблюдает как девушка послушно кивает на предостережения старшей женщины и складывает руки ладонями вверх перед собой на коленях в таком изящном проявлении повиновения, будто эти руки у нее связаны и она находится в его милости. Целиком и полностью. И пока они вдвоем, Амала ведет себя подобно кошке, которой сказали не шкодничать. Она хитро смотрит на него, дразнит и балуется, а он не может воспринимать это серьезно, иначе это свело бы его с ума. И он смотрит ей в глаза и вспоминает слова, сказанные ему чуть раньше родственником Анджали: «Берегись зеленоглазых девушек, мальчик мой… в ее глаза злые духи ныряют, как в омуты, и она с ума сходит...» Возвращение Анджали воспринимается им как спасение, потому что находится с Амалой так близко и держать руки при себе, становится просто невыносимо. Де Клер уводит ее с собой, а Киллиану ничего не остается как снова вернуться в зал и на этот раз обходить всех стороной. Залы и двор украшенные множеством светильников и гирлянд, создавали праздничную атмосферу. В воздухе витал аромат специй и сладостей, а вокруг звучала живая музыка и смех. Люди в красочных национальных нарядах громко смеялись и пели. А у Киллиана голова шла кругом от всего этого многообразия. Заиграла музыка, привлекая всеобщее внимание к центру зала, где Амала с Анджали начали танцевать. Их движения были синхронными, плавными и грациозными. Они кружились и изгибались с такой лёгкостью и изяществом, что казалось, будто они парят над землёй. Короткие топы и пышные юбки подчёркивали каждое их движение, а блестящие узоры на одежде играли в свете десятков огоньков маленьких лампад. Амала танцевала с особой грацией. Её руки мягко изгибались, а кистями она плавно выводила в воздухе невидимые узоры. В каждом движении полном страсти, читалась история, которую она хотела рассказать или может это было заклинание, которым она околдовывала всех присутствующих. «Даже в этом хороша…» – пронеслось в мыслях у Киллиана. Анджали поддерживала ритм, её движения были столь же изящными и точными. Правда в начале танца ее взгляд казался чересчур сосредоточенным, но с каждой секундой англичанка расслаблялась все больше и больше, ловя улыбку своей подруги. Они танцевали в унисон, как две части одного целого. Киллиан не сводил с нее глаз, чувствуя как восхищение разливается приятным теплом по всему телу. Казалась Амала ему восточной принцессой, сошедшей со страниц сказок "1001 ночи", которые ему запрещали читать в детстве. В её зеленых глазах сверкала радость, а улыбка освещала всё вокруг. И смотрел за ней Киллиан как загипнотизированный, как завороженный и стало ему все про себя ясно. Стало ясно, что вляпался по самые не балуйся и как все это называется…? Под “все” подразумевал он то, “что лютует у пульса бешено”, “что мурлычет так сладко в груди”. И как все это называется…? Хрен разберешься. После Дивали Амала ходит на их тренировки через раз, ссылается на учебу и отказывается идти с ним гулять и делает вид, что не замечает его, когда они пересекаются на территории университета. Такая как она, не для такого как он. И все яснее ясного. Да, только раньше надо было от него морозится, а не сейчас, когда он знает как ощущаются ее мягкие губы на кончиках пальцев. Поэтому делает он ей предложение от которого она не может отказаться. Она жаловалась ему на Анджали, что вместо музеев водит ее по заведениями, и решительно заверяла что обязательно побывает во всех лондонских музеях и галереях до конца первого курса. А еще у Киллиана есть мотоцикл, который стал для него чем-то вроде реликвии, оставшейся от прошлой жизни. Этот байк, тёмный и массивный, он приобрел в одном из тихих европейских городков, где он, в отряде других наемников, прятался после очередной опасной миссии. Его напарник, опытный механик, помог ему собрать и усовершенствовать мотоцикл, сделав его надежным и быстрым. Винтажный, с легкими следами износа, мотоцикл нес в себе память о днях, о которых он предпочитал не говорить, но которые навсегда изменили его. И, да, расчет его был на то, что среди всех ее: «я никогда не касалась татуировок», «я никогда не была в пабе», «я никогда не носила таких коротких юбок» окажется еще и «я никогда не ездила на мотоцикле». Амала действительно так говорит, но окончательнно ее убеждают два билета в «Имперский военный музей». Своей радостью она напоминает ему сестер, которые радуются билетам в кино. Он помогает надеть ей шлем и пока поправляет ремешок под подбородком чувствует на себе ее взгляд. Внимательный и немигающий. Ноябрьский вечер обволакивает Лондон прохладой, и лёгкий туман стелется по улицам. Амала закидывает ногу на седло байка с той же грацией с какой она взбирается на лошадь и крепко обхватывает Киллиана за талию, без уговоров и показательной благовоспитанности. Мотоцикл мягко ревет, и они трогаются с места, легко скользя по улицам. Проезжая мимо красочных витрин и старинных зданий, холодный воздух ласково щекотал их лица. Киллиан вел мотоцикл уверенно, чувствуя её доверие, лёгкий трепет и тепло от ее тела. Они доезжают быстро. Слишком быстро. И Амала вскакивает с байка и чуть ли не визжит от восторга. Все кружит вокруг Киллиана, пьяная от адреналина. Он ведет ее в музей, куда отец водил его в детстве. Он помнил отца, большого и сильного, подобного великану, который вел его по залам за руку, рассказывая истории о героях и битвах, а гигантские танки и самолеты казались ему маленькому сказочными чудовищами, замершими в ожидании. Уже в детстве восхищался Киллиан формами и деталями оружия, представляя себя на поле боя. – Тут одни мужчины, – шепчет Амала, буквально вынырнув из под его левой руки и встав между ним и экспонатом, – и мальчики. – В музеях, особенно военных всегда очень много про мужские мечты, иллюзии, амбиции… – отрешенного говорит Киллиан, – не обращай внимание. На входе же нет знака «Женщинам вход воспрещен». Амала улыбается, делает маленький шажок назад и закрывшись от него камерой, фотографирует. Киллиан прикрывает глаза от вспышки. Они идут дальше по залам и Амала спрашивает: – Тебе правда нравятся музеи? – Ну, да. Тут все всегда изложено четко, ясно, не путано, – его взгляд падает на одну из инсталляций морского боя времен Первой Мировой, – Вот тут например указано, что на такой-то минуте боя, такой-то крейсер, получил столько-то попаданий и затонул с поднятым флагом. Это значит, что корабль не сдавался! Амала подходит ближе, но не смотрит на экспонат, а прищурившись искоса поглядывает на Киллиана. – Погибли все 350 членов экипажа: офицеров и матросов. Не спасся ни один человек. Это значит, что было 350 приличных мужиков. Никто не был не подонок, не трус. И все погибли. Он сглатывает не ясно откуда взявшуюся горечь и спешит тряхнуть головой. – Расскажи мне о мужчинах, – просит Амала, сложив руки за спиной, – если это музей о них. И он рассказывает ей о Ютландской битве. – Эта битва вошла в историю как самое большое морское сражение в истории. Такого больше не будет. Не будет никогда, поскольку уже нет таких кораблей, и теперь нету никакого смысла в том, чтобы очень по-мужски собрать много-много кораблей в одном месте и топить друг друга. Он ведет ее к картам и схемам боя и рассказывает ей что бывают мужчины, которым что-то предложили, а они сумели отказаться: – Один английский эсминец протаранил немецкий корабль и временно вывел его из строя, но при этом сам остался на плаву, – Киллиан ухмыляется, – когда командиру этого эсминца впоследствии присвоили награду «за храбрость», он отказался, заявив, что у его корабля заклинило руль и он просто не мог повернуть. Он признался, что ему было очень страшно, и что в противном случае ему бы никогда не пришло в голову таранить немецкий дредноут. Он ведет ее к носовой пушке с медной табличкой на которой написано «в расчет этого орудия входил юнга I-класса Джон Корнуэлл» и рассказывает о самом младшем участнике той битвы, который совершил подвиг и погиб. – Хочешь расскажу в чем заключался его подвиг? – Очень хочу, – отвечает Амала тихо, с выдохом, боясь перебить. – Он был помощником наводчика. Ну, то есть, крутил это колесико, – Киллиан заходит за щит и указывает на один из рычагов, – и пушка поворачивалась по горизонтали. Стоило их кораблю вступить в бой, как с первого же попадания всех матросов расчета носового орудия убило. Джон получил смертельное ранение в грудь от осколка, но остался на месте, и продолжал крутить это колесико, и наводить орудие на врага… А потом умер. – Но ведь… пушка больше не стреляла? – Пушка больше не стреляла. Но англичане им очень гордятся. Амала хмурится и смотрит на портрет шестнадцатилетнего мальчика, что висит рядом с пушкой. – Это очень печально. – Ну, а что такого случилось? Был мальчик и не стало мальчика, – слова Киллиана идут вразрез со всей той грустью, которую слышно в его голосе, – всех мальчиков рано или поздно не становится. Они отходят от пушки, отходят подальше от мудрых не по годам глаз Джона Корнуэлла. Но в одном из коридоров их встречает кажется бесконечный стенд с бесчисленным количеством фотографий, вдоль которого они идут и молчат. – На самом деле все эти фотографии вызывают жалость и тоску, – вновь заговаривает Киллиан, – ведь дальнейшая судьба всех этих офицеров все равно печальна, по сравнению… ну… по сравнению с тем, какие они там, на этих фотографиях. Во всех лицах Киллиану видится его отец, каким он его помнил в детстве, до болезни. Сильным, смелым и честным. Отец смотрит на него и спрашивает. С насмешкой. С укором. «Джон Корнуэлл крутил колесико и умер героем. А про свою жизнь что ты можешь сказать, сын?» И вызывает в нем это все такую неподъемную тоску, какую-то тревогу, черт возьми, не понятно что! Амала берет его левую руку и он останавливается. Она пропускает свои пальцы между его, и прижимает их сплетенные руки к груди, так же как она прижимала его подарок на Дивали. – Как бы я хотела увидеть твои детские фото и коснуться вещей, что хранят следы твоих маленьких рук. И Киллиан выдыхает, и расслабляет плечи, и делает шаг, чтобы оказаться настолько близко, чтобы их сплетенные руки оказались зажатыми между ними. Они смотрят друг в другу в глаза и стоят в маленьком зале, где никого нет, окруженные оружием. Киллиан опускает свой взгляд на ее губы и Амала не отстраняется и не отпрыгивает как обожженная. «Есть несколько причин почему НЕ стоит ее целовать: Первая. Это недопустимо. Она слишком мягкая, а об таких как я можно порезаться. Второе. Мои руки в крови и в шрамах и я не смогут дать ей то, что она заслуживает. Третье. Ей место в музее, а я могу только смотреть. И такое ощущения что вокруг нее куча табличек и все кричат «не трожь». Четвертое. Она прикасается ко мне с таким трепетом и нежностью, как будто меня можно сломать и я не смогу собраться снова. Пятое. Она хорошая. Она такая хорошая, и я не могу позволить себе разрушить еще что-то хорошее в своей жизни» – Позволишь мне посметь? Они стоят окруженные оружием и у него проносится в голове, что кто-то же брал его в руки и шел сражаться за народ, которого возможно больше нет на белом свете. – Позволю. «Причины поцеловать ее: Она ждет и ее глаза закрыты, и разве мама не говорила что никогда нельзя заставлять стоящую девушку ждать тебя» Киллиан наклоняется и целует ее. Настойчиво и бережно. А она отвечает ему. Мягко и трепетно. Свободной рукой он касается ее щеки и чувствует как под пальцами на ее шее стучит пульс. Амала сама приоткрывает губы, влекомая любопытством и каким-то ребяческим восторгом. Едва он собирается отстраниться, как она, замычав, встает на носочки, хватает его за шею и притягивает обратно к себе. Он смеется ей в губы и чувствует как ее собственные растягиваются в улыбке. Его руки ложатся ей на спину и она прижимается к нему так сильно, что фотоаппарат, свисающий с ее шеи больно давит ему в живот. Киллиан целует ее пока не слышит ее стон. Этот был тот самый первый поцелуй. Тот самый, о котором пишут в книгах, который снимают в фильмах с разных ракурсов, о котором мечтают с придыханием. Как будто вспыхивает пламя внутри костей. Как будто душа вернулась к живительному источнику. Как будто все те частички что есть в тебе от мертвой звезды оживают и загораются вновь. Их прерывает немолодая учительница, которая привела в музей группу шумных мальчиков. Делает им замечание, то есть Киллиану и Амале, а не мальчикам, которые становятся только шумнее от увиденного, и спешит поскорее пройти этот зал. Амала стоит, зарывшись лицом ему в грудь, потому что она, наверняка, не выдержит оскорбленного и поучающего взгляда от этой незнакомой женщины, а Киллиан знает это и закрывает ее собой. Они еще погуляют по музею, Амала покажется ему задумчивой и какой-то виноватой, но Киллиан побоится спрашивать ее об этом. Привезет он ее до усадьбы де Клеров после захода солнца, прямо к калитке в сад от которой у Амалы есть ключи и застынет в ожидании. – Спасибо, – поблагодарит она, – за все спасибо. – Тебе спасибо. Амала отворачивается чтобы открыть калитку и не может знать и видеть как Киллиан сжимает руки в кулаки в карманах от бессилия. Но она удивляет его, в который раз за их знакомство. Резко развернувшись на пятках, она оборачивается и в пару шагов оказывается перед ним. – Спасибо, что покатал на мотоцикле, – она хватает его за воротник куртки, встает на носочки и целует в правую щеку. – Спасибо, что отвел в музей, – целует в левую. – Спасибо, за… Он не дает ей договорить накрывая ее губы своими. Амала хихикает, когда оказывается в ловушке его объятий. Под их ногами шуршит гравий и она такая легкая в его руках, что ему так и хочется прижать ее к садовой стене из необработанного камня или к его же байку. Он не может решить что ближе, когда она пытается отстраниться и Киллиан тянется за ней и до последнего не отпускает. – Вернусь домой зацелованная, – говорит она, приложив палец к его губам, – и Анджали замучает меня расспросами. Он вздыхает и выпрямляется, послушно, но с досадой. – Я тебе позвоню, – обещает Амала и скрывает за садовой калиткой. Она сдерживает свое обещание, а еще перестает пропускать их тренировки на которых они оба позволяют себе немного больше чем прежде. Амала нещадно дразнит его, провоцирует и проверяет насколько хватит его терпения, прежде чем он отбросит мяч в сторону и начнет гоняться за ней по площадке. А когда он непременно ловит ее, то позволяет себе забросит ее себе на плечо и поставить на место, в прямом и переносном смысле. Киллиан ненадолго уезжает по работе, на которой приходится ему задержаться на неделю дольше чем изначально планировалось. Его командировка включала в себя не только бюрократические задачи, ставшие почти обыденными, но и выездные задания. Приходится помотаться из одного конца Соединенного Королевства в другой, выполняя поручения департамента, которые включали в себя как переговоры с местными властями, так и обеспечение безопасности в сложных районах. Поэтому когда он наконец возвращается в Лондон и Амала зовет его встретиться, он едва досиживает до конца рабочего дня и планирует при первой же возможности целовать ее пока она не потеряет голову, пока у нее больше не останется слов, пока она не опьянеет от поцелуев, пока не разучится считать, чтобы когда он ее спросит: «Сколько будет 2+2?», то в ответ бы услышал как она называет его имя. Они встречаются в кафе и он так рад ее видеть и он так соскучился, что за своей радостью не замечает все тот же виноватый взгляд. Только когда Амала смотрит прямо ему в глаза, и так серьезно и хмуро говорит: – Киллиан, нам нужно поговорить. Он запрокидывает голову, чтобы она не видела как он скривился и про себя думает: «Блять, пожалуйста, ну, не надо господибожемой!»***1980 год, Калькутта***
Девдас Дубей приезжает в резиденцию Басу раньше времени встречи Дюжины, назначенного им же, и раньше чем он сам планировал. Хвалит себя старший Дубей, что не постеснялся и подслушал разговор Риши и Лалит, своих глупых племянника и племянницы, что слишком много времени проводят в компании тройняшек. Лалит хвастается встречей с Арджуном, каким обходительным и внимательным был с ней молодой лев. Говорит, что обеспокоен Арджун состоянием своей бабушки Индиры. Риши жалуется что прождал Амалу больше часа, но она так и не появилась и видимо не собирается появляться пока не покончит со своей работой. И пока он ждал, то слышал от прислуги, что как и в любом доме знает все о своих хозяевах и любит посплетничать, что старая львица стала впадать в бред, что Темная мать говорит с ней, что похоже безумство женщин Басу не выдумка. Спешит поэтому Девдас Дубей в резиденцию Басу, чтобы самому справиться о здоровье своей старшей сестры. – Дорогой великий дядя, вы как нельзя вовремя! Девдас останавливается на полушаге, услышав голос той, кого не ожидал встретить, ведь должна же Амала быть занята делами Дюжины и скорым приездом дипломата. – Нам нужно поговорить, господин Дубей. «Блять… Во имя всех Богов, только не это…»