Четыре.
24 февраля 2024 г. в 16:27
Не уверен, что когда-либо чувствовал такую усталость. Я рухнул на кровать, но сон так и не соизволил навестить меня.
Ножка запрыгнула рядом и лизнула меня в лицо. Она придвинулась ближе, когда услышала шум грозы снаружи. Мне было интересно, какое представление сложилось в её голове о громе, и думают ли собаки вообще о таких вещах. Но я, я под шум грома был счастлив. В этом году такие чудесные штормы, самые чудесные штормы, которые я когда-либо знал. Наверное, я задремал, потому что, когда я проснулся, на улице лил дождь.
Я решил выпить чашечку кофе. Моя мама сидела за кухонным столом с чашкой кофе в одной руке и письмом в другой.
— Привет, — прошептал я.
— Привет, — сказала она с нежной улыбкой на лице. — Ты поздно.
— Или рано, если ты думаешь об этом.
— Для матери рано — это поздно.
— Ты волновалась?
— Это в моем стиле — волноваться.
— Значит, ты похожа на миссис Кинтану.
— Наверное, ты удивишься, узнав, что у нас много общего.
— Да, — сказал я, — вы обе думаете, что ваши сыновья — самые прекрасные мальчики в мире. Ты ведь не часто выходишь на улицу, правда, мам?
Она протянула руку и пальцами расчесала мои волосы. У неё был такой взгляд, словно она ждала объяснений.
— Мы с Данте заснули на заднем сиденье моего пикапа. Мы не... — Я замолчал, а потом просто пожал плечами. — Мы ничего такого не делали.
Она утвердительно кивнула.
— Это тяжело, не так ли?
— Да, — сказал я. — Это должно быть тяжело, мам?
Она кивнула.
— Любовь — это и легко и сложно. Так было со мной и твоим отцом. Я очень хотела, чтобы он прикоснулся ко мне. И очень боялась.
Я кивнул.
— Но, по крайней мере...
— По крайней мере, я была девочкой, а он — мальчиком.
— Да.
Она просто посмотрела на меня так же, как смотрела всегда. И я задавался вопросом, смогу ли когда-нибудь смотреть на кого-нибудь так же. Таким же взглядом, в котором было всё хорошее, что существовало во вселенной.
— Почему, мам? Почему я должен быть таким? Может быть, я изменюсь и тогда буду нравиться девушкам так же, как они должны нравиться мне? Может быть, то, что мы с Данте чувствуем — это как период. Ведь я чувствую это только к Данте. И может мне на самом деле не нравятся парни— мне нравится Данте только потому, что он Данте.
Она почти улыбнулась.
— Не обманывай себя, Ари. Ты не можешь придумать, как выбраться из этого.
— Как ты можешь так спокойно относиться к этому, мам?
— Непринуждённо? Это совсем не так. Я прошла через много трудностей с самой собой из-за твоей тёти Офелии. Но я любила её. Любила её больше, чем кого-либо, кроме тебя, твоих сестёр и твоего отца. — Она сделала паузу. — И твоего брата.
— Моего брата тоже?
— Просто потому, что я не говорю о нём, это не значит, что я не думаю о нём. Моя любовь к нему безмолвна. В этой тишине живёт не одна тысяча вещей.
Я хотел немного подумать об этом. Я начинал видеть мир по-другому, просто слушая её. Слушать её голос означало слушать её любовь.
— Я полагаю, ты можешь сказать, что это не первый мой раз в этом сражении, — У неё было свирепое и упрямое выражение лица.
— Ты мой сын. И мы с твоим отцом решили, что молчание — не выход. Посмотри, что оно сделало с нами — не только с тобой, но и со всеми нами. Мы не собираемся повторять эту ошибку.
— Значит ли это, что я должен говорить обо всем?
Я видел слезы, навернувшиеся на её глаза, и слышал мягкость в голосе, когда она сказала:
— Не всё. Но я не хочу, чтобы ты чувствовал будто живёшь в изгнании. Существует мир, который заставит вас почувствовать, что вы не принадлежите этой или любой другой стране, если уж на то пошло. Но в этом доме, Ари, есть только принадлежность. Ты принадлежишь нам. И мы принадлежим тебе.
— Но разве это не неправильно — быть геем? Кажется, все так думают.
— Не все. Это дешёвая и подлая мораль. Твоя тётя Офелия взяла слова "Мне не место" и написала их у себя на сердце. Ей потребовалось много времени, чтобы принять и выбросить их из своего тела. Она избавлялась по одной букве за раз. Она хотела знать почему. Она хотела стать другой, но не могла. Она встретила мужчину. Он любил её. Кто бы не полюбил такую женщину, как Офелия? Но она не могла этого сделать, Ари. И в итоге причинила ему боль, потому что никогда не смогла бы полюбить его так, как полюбила Фрэнни. Её жизнь была чем-то вроде секрета. И это печально, Ари. Твоя тётя была невероятным человеком. Она многому научила меня тому, что действительно важно.
— Что мне делать, мам?
— Ты знаешь, кто такой картограф?
— Конечно, знаю. Данте научил меня этому слову. Это тот, кто создает карты. Я имею в виду, он не создаёт то, что там есть, он просто отмечает там это и, ну, показывает людям.
— Тогда, — сказала она. — Вы с Данте составите карту нового мира.
— Но многое мы поймём неправильно, и нам придется держать всё это в секрете, верно?
— Мне жаль, что мир такой, какой он есть. Но вы научитесь выживать — и вам придётся создать пространство, где вы будете в безопасности, научиться доверять правильным людям. И вы обретёте счастье. Даже сейчас, Ари, я вижу, что Данте делает тебя счастливым. И это делает счастливой меня. Потому что я не могу видеть как ты грустишь. А у вас с Данте есть мы, Соледад и Сэм. В вашей бейсбольной команде уже четыре человека.
— Ну, нам нужно девять.
Она рассмеялась.
Мне так хотелось прижаться к ней и заплакать. Не потому, что мне было стыдно. А потому, что я знал, что буду ужасным картографом.
А потом я услышал свой шёпот:
— Мама, почему никто не рассказал мне, что любовь причиняет такую боль?
— Если бы я сказала тебе, это изменило бы хоть что-нибудь ?