В каждом из существующих миров...

1. Харитон Родионович Захаров покинул лабораторный комплекс в компании своей ученицы Ларисы Филатовой, когда первые робкие лучи солнца окрасили стеклянные стены оранжереи яркими всполохами. Лариса в тот момент мечтала только о двух вещах: еде и сладком крепком чае. Оранжерея служила сотрудникам комплекса и метом отдыха, и переходной зоной между разными корпусами. Харитон Родионович со вчерашнего вечера пребывал в наисквернейшем расположении духа. Он не любил тратить время в пустую, но по глупому стечению обстоятельств и халатному отношению к своей работе некоторых не очень приятных им обоих личностей, именно они всю ночь и занимались. По шее получили все, включая саму Филатову, ведь звание любимой ученицы не освобождало от ответственности, а скорее напротив задирало планку вдвое, поэтому среди сотрудников комплекса ходили споры – дар это или проклятие, быть у профессора Захарова в любимчиках? Захаров, очевидно, собирался выпить кофе, такого крепкого что у большинства обычных людей зубы бы свело, и вернуться обратно разгребать то, что наворотили за ночь эти деятели. Понурая Филатова семенила рядом, едва поспевая за размашистым шагом наставника. Она понимала, что не покинет лабораторию пока наставник не смилостивиться, а когда это будет тут уж одному богу известно, в которого Лариса, как советский гражданин и ученый, разумеется, не верила. Сейчас же она намеривалась съесть столько бутербродов сколько сможет, потому что ни еды, ни отдыха в обозримом бедующем не предвиделось. Такова цена. Хочешь учиться у лучших – будь готов мириться с их причудами. От незавидной участи ее неожиданно спас телефонный звонок. Захаров уже успел отхлебнуть свой кофе, когда устройство за его правым ухом, сверкнуло глазком-индикатором. Профессор нахмурился. – Слушаю, – прогудел он, размешивая в чашке несуществующий сахар и глядя прямо перед собой. Филатова заинтересованно подняла взгляд, но тот жестом дал ей понять, что это не касается их работы и она тут же потеряла интерес, сосредоточившись на еде в своей тарелке. И чуть не поперхнулась, потому что наставник резко поднялся на ноги, отчего перевернувшийся стул грохнул об плиточный пол. Голоса вокруг стихли. Немногочисленные посетители кафетерия обратили на них свои изумленные взгляды. Захаров тяжело оперся ладонями о стол и глядя прямо перед собой гневно пророкотал: – Ты сделал… что?! 2. Бледный Харитон на нетвердых ногах сделал к нему шаг, затем другой. Щеку обожгло болью, и Сеченов покачнулся, невольно отступая к стене, но Захаров не позволил ему и вновь притянул к себе, цепляясь за ткань его рубашки дрожащими пальцами, и с силой встряхивая, словно тряпичную куклу. – Ты! – выпалил профессор бессвязно, – ты..!? Он задохнулся в возмущении, но так и не смог подобрать нужных слов. Обессилено опустив голову ему на плечо, Захаров медленно выдохнул. Его ладони сместились и теперь чужие пальцы больно впивались в кожу сквозь тонкую ткань рубашки. – Дима, – прохрипел он, – ты что наделал..? – Прости, – уронил Сеченов в вязкой тишине и в ответ его снова встряхнули, но уже слабее. – Я… И замолчал. Потому, что любые оправдания прозвучали бы сейчас глупо. Что он мог сказать? Я не смог пройти мимо? Устал смотреть, как он умирает? Влюбленный в призрака сумасшедший? – Он пытался.., – хрипло начал академик, но так и не смог найти в себе сил закончить предложение. – Я просто не смог, Харитон. – Бестолочь, – Захаров притянул его к себе, обнимая за чуть вздрагивающие плечи. – Я знал. Знал, что однажды этим все и закончиться. Сеченов крепко зажмурился, справляясь с собой. Когда он отстранился, его глаза остались сухими. Харитон же судя по лицу разрывался между желанием снова его ударить и желанием утешить. Он тяжело вздохнул и, положив ладонь ему на плечо, несильно сжал. – Ладно, – кивнул профессор, – показывай своего Нечаева. 3. Харитон Родионович Захаров всегда знал, что его дорогой друг … со странностями. Если мечтать, то о звездах. Если наука, то в масштабах целой страны. Если любить, то вопреки логике, здравому смыслу и даже законам собственного государства. О том, что Дима испытывает к майору Нечаеву отнюдь не отцовские, а крайне противоречивые и в некотором смысле нездоровые чувства, Харитон Родионович начал догадываться далеко не сразу. Тот хорошо играл роль заботливого родителя, так хорошо, что в какой-то момент Харитону даже начало казаться, что тот смог обмануть не только всех вокруг, но и себя самого, ведь на свадьбе Нечаева, выступающий свидетелем со стороны жениха товарищ Сеченов, сыпал улыбками и, кажется, был за названного сына искренне рад. Так и не скажешь со стороны, что улыбался он тогда новоиспеченной чите Нечаевых с разбитым сердцем. Харитон гадал – смог бы он сам любить так же? Безответно, обреченно, довольствуясь всю жизнь лишь наблюдением. И ведь не отослал же Нечаева, смирился и принял ситуацию без заламывания рук и сцен. В какой-то момент Сеченов так свыкся со своей ролью, что Захарову даже показалось, что тот одумался, но всю глубину чужих чувств он осознал, когда Нечаева не стало. Сеченов словно умер вместе с ним там, в Болгарии, оставив на бренной земле лишь пустую оболочку, которая по инерции совершает движения ради создания видимости жизни – такой же пустой и бессмысленной. От Плутония же остался лишь кусок обожженной плоти, которую не удалось отскрести с покореженного каркаса машины и хоронить там по большому счету было нечего. И Дима, словно вобрал в себя эту пустоту. Эту смерть, после которой не осталось даже тела, чтобы проститься, поставить точку и двигаться дальше. Сеченов погас и Захаров боялся, что это навсегда. Что проклятый Нечаев заберет с собой в могилу его друга – не метафорически, а вполне реально. В первый месяц он почти с маниакальной педантичностью следил, чтобы Сеченов хоть иногда ел и спал, крутился рядом с ним по поводу и без, боясь упустить момент, когда пустота попытается заглотить того целиком. Завладеть тем, что осталось от человека, которым когда-то был его лучший друг, и похоронить его под пеплом скорби вместе с таким же пустым гробом Нечаева. Этот человек напоминал ему Сеченова до Зеркала. Осунувшееся лицо, бледные острые скулы и абсолютно пустой, безразличный ко всему взгляд. Таким он показался ему в первое мгновение. И только присмотревшись Харитон Родионович заметил что-то еще, скрытое на глубине чуть подрагивающих широких зрачков, но пока не рискнул давать этому чему-то определение. Человек сидел абсолютно неподвижно, опустив взгляд на свои ладони, покоившимся на отвороте шерстяного клетчатого пледа. Как восковая фигура. Или хуже… Как пациент в кататонии. Только его грудная клетка едва заметно вздымалась при дыхании, медленном и будто насильственном, словно тот заставлял себя делать вдохи, как можно менее заметными и тихими. – Ты помнишь свое имя? – осторожно поинтересовался Захаров. – П-3, – отозвался мужчина. – Имя, а не позывной, – уточнил профессор. – П-3, – повторил, ни секунды не колеблясь человек, который несмотря на поразительное внешнее сходство, очевидно не был их Сергеем Нечаевым. Харитон перевел хмурый взгляд на Сеченова. Тот сидел, сгорбившись в кресле чуть поодаль. В возникшей тишине он отнял руки от лица, ловя вопросительный взгляд Захарова и кивком отвечая на немой вопрос – да. П-3 был таким и до транквилизатора, который Сеченов ввел ему, потому что тот был, как выразился Дима – «нестабилен». Нестабилен. Очень подходящее слово для того, кто сначала пытался себя убить, а потом от безысходности предлагал свое тело, чтобы… что? Блять. Паскудно. Очень паскудно, если вдуматься. Этот человек был бледной тенью их Нечаева – улыбчивого, громкого и подвижного. И положа руку на сердце, Харитон Родионович не хотел знать, что с ним делали, что он стал… таким. – Сережа, – подал голос Дима и от профессора не укрылось, как плечи П-3 вздрогнули, когда Сеченов обратился к нему напрямую, – посмотри на меня, пожалуйста… П-3 подчинился. – Ты помнишь, что произошло? – мягко спросил Сеченов. Тот едва заметно кивнул. – Хорошо, – вздохнул академик, как собираясь с мыслями, – тогда… Ты понимаешь, где ты сейчас находишься? – Я.., – Нечаев осекся и, окинув взглядом комнату, снова опустил глаза, – не знаю. Простите, Дмитрий Сергеевич. – Все хорошо, – почти с отчаянием прошептал Дима, который похоже тоже сейчас был не в себе, но от этой неловкой попытки разрядить обстановку П-3 только сильнее побледнел и неосознанно сжал пальцами колючую ткань под своими ладонями. Его лицо приобрело нечитаемое выражение, застывшее маской деланного безразличия к собственной судьбе и всему вокруг, и только подрагивающие в бледном утреннем свете зрачки – широкие, почти во всю радужку – выдавали его истинные чувства. Страх – догадался Харитон Родионович. И боялся тот именно Сеченова. – Дима, – обернулся Захаров, – выйди-ка… Сеченов в изумлении уставился на него. Профессор красноречиво скосил взгляд на дверь, поджав губы. – Иди, – с нажимом повторил Захаров. Сеченов в бессилии бросил взгляд на застывшего неподвижно Нечаева и подчинился. Когда за ним захлопнулась дверь, Захаров стянул с носа очки и растер пальцами уставшие глаза. На самом деле у него не было никакого конкретного плана, и он понятия не имел, что ему с этими двумя теперь делать. У него не было ни одного рычага воздействия. Отняв пальцы от лица, он встретился со взглядом П-3, который теперь смотрел на него почти со священным ужасом. – Ты его боишься? – спросил прямо Захаров. П-3 ничего не ответил, но этого и не потребовалось. Захаров прочел ответ по его взгляду, напряженной линии плеч и нервно дернувшемуся под кожей кадыку. – Зачем вам это? – спросил вдруг тот хрипло. – Прости..? – Я не понимаю. Я не знаю кто вы, но… зачем? Я понимаю, почему он это делает, но что я сделал вам? – его пальцы сильнее стиснули несчастную ткань. П-3 сейчас не выглядел испуганным, скорее запутавшимся. – Я не знаю, кто вы. Возможно, вы воскресший Харитон Захаров, возможно конструкт его сознания в полимерной подделке под человека, но… Я правда не понимаю. Захаров нахмурился. Знать о том, что теоретически в огромном множестве вселенных ты сам можешь быть мертв, оказалось не слишком приятно. И похоже в мире П-3 они были знакомы. – Я – Харитон Родионович Захаров. – Захаров мертв, – твердо возразил П-3. – Дима, – профессор возвел глаза к потолку, силясь справиться с вихрем эмоций в голове, и с чувством пообещал, – я тебя убью. Точно убью. П-3 глядел на него почти отчаянно. Либо решил, что он издевается, либо… – Так, – Захаров ущипнул себя за подбородок и принялся расхаживать по комнате взад вперед под напряженным взглядом не-их-Нечаева, – давай ка проясним ситуацию, чтобы я был уверен, что мы говорим об одном и том же. Я – Харитон Родионович Захаров. И как видишь я жив и, не считая спины и зрения, вполне здоров. Ты отдаешь себе отчет в том, где ты сейчас находишься? П-3 плотно сомкнул бескровные губы и едва заметно мотнул головой. – Что последнее ты помнишь? – он вновь опустился на стул и сложив пальцы в замок, упираясь локтями в колени. – Мерцание, – уронил П-3. – Странное такое. Неестественное. Я думал, что мне просто мерещиться. Очнулся уже здесь. Захаров остановил его речь жестом. – Значит ты не помнишь, – заключил Захаров. – Свечение Сеченова или мерцание, как ты его называешь, это физический феномен, возникающий при изломе пространства между вселенными «Зеркалом». Это такое устройство, способное создавать окна в параллельные миры. Ты сейчас находишься в одном из таких миров. Сеченов спас тебя. П-3 моргнул. Затем еще раз. – Это невозможно, – он зажмурился и шумно выдохнул. – Бред. – Тот еще бред, – согласился Захаров, – но уж как есть. Подумай сам, П-3. Если я мертв, то как я могу быть здесь? Мы похоже были знакомы в твоем мире. И ты мне… доверял? Ответа снова не последовало. Нечаев на контакт идти не спешил, только нахмурился сильнее. – Верить или нет – дело твое. В любом случае ты убедишься в моих словах. Я просто хочу, чтобы ты понимал, что происходит и не делал по возможности глупостей. Сеченов спас тебя, потому что.., – едкое «влюбленный идиот» чуть не сорвалось с языка, но профессор сдержался, – не смог пройти мимо. Он не тот человек, которого ты знал. И я не тот Харитон Захаров, с которым ты был знаком в своем мире, – он развел руками, как пытаясь добавить веса своим словам. – Я.., – прохрипел П-3 и Захарову даже показалось, что вот он проблеск надежды, но нет, – не знаю, что вы хотите от меня услышать. Захаров попытался улыбнуться, но вышло неискренне, и он оставил эту затею, возвращая на место привычные массивные очки. – Тебе нужно отдохнуть, – заключил профессор. – Останешься на какое-то время здесь, а потом решим, что с тобой делать. П-3 снова ничего не ответил, возвращаясь в привычное состояние отрешенности. Захаров поднялся на ноги и не оборачиваясь вышел из спальни. Он сегодня напьется. До пляшущих чертей перед глазами. 4. Сеченов стоял, прислонившись спиной к стене и ждал. На внезапную просьбу освободить помещение от своего присутствия он хотел было возмутиться, но передумал и подчинился, хотя это далось ему с трудом. Он пока еще не пришел к полному принятию случившегося и временами ему казалось, что стоит только отвернуться, упустить П-3 из виду и мираж рассеется, как очередная чужая жизнь в мерцании изломанного пространства. На самом деле он не представлял, что будет дальше. Приняв в моменте, решение вмешаться, он не думал о том, как будет объяснять все это спасенному Нечаеву. Он даже не был уверен, что в тот момент видел грань между его Сергеем Нечаевым и тем, кто в последствии назовет себя П-3 и будет смотреть на него с таким ужасом в глазах, что сердце болезненно сжималось. И Сеченов оказался попросту не готов к тому, с чем столкнулся. Он не знал всего и уже не был уверен, что хочет знать, но похоже сам неосознанно лишил себя этого выбора. Он мучительно размышлял о том, что ему теперь со всем этим делать. Придется объясняться рано или поздно. И простым этот разговор точно не будет. Свалить все на случайность? Как вариант. Был дорог, не смог пройти мимо. Об истинных причинах П-3 знать вовсе необязательно. Правда все робкие надежды Сеченова на простое решение с грохотом рухнули в тот момент, когда Нечаев в очевидном намерении прижался щекой к его бедру. Это не могло быть правдой. Это не могло быть… так. Он же не..? Пересматривая запись с сенсоров Правой он сложил для себя пазл окончательно: попытка самоубийства, странное поведение и хриплое «нет, пожалуйста» стоило Правой упомянуть его имя. П-3 был жертвой насилия. Однозначно. Очевидно сексуального в том числе. Могло ли быть так, что именно он сам из другой вселенной..? В его картине мира (да и других миров, что он успел увидеть за почти год своего помешательства) он не допускал даже мысли, что существует мир, где Дмитрий Сеченов мог бы осознанно причинить вред Сергею Нечаеву. Это было константой. Неоспоримым фактом. Божественной заповедью, если угодно. И вот он столкнулся с П-3. Человеком, который явно был жертвой насилия, в том числе и сексуального, и вероятнее всего исходило оно от другой версии самого Сеченова. При одной мысли о подобном внутренности скручивало в узел. Сеченов коснулся горла в попытке унять подступающую тошноту и медленно выдохнул. Что должно было случиться в том безумном мире, чтобы он поступил подобным образом с П-3. Да с кем угодно на самом деле! Воображение рисовало картины одна хуже другой. Он не был святым, но верил, что ему удается оставаться если не хорошим в традиционном смысле этого слова, то по крайней мере человеком. Он и правда мог быть таким чудовищем? И все же… Сеченов ни минуты не жалел о содеянном. Сергей – жив. Остальное решаемо. Вторую дозу транквилизатора он сжимал в руке и планировал воспользоваться ей сразу, как только Захаров покинет спальню. Ему не нравилась мысль, что он делает это против воли Сергея, но состояние Нечаева его пугало, и Сеченов справедливо опасался повторения попытки суицида. Транквилизатор – меньшее зло. Пока тот не привыкнет и не поймет, что все закончилось. Пока не поверит ему. Спустя несколько очень долгих минут Захаров вышел из спальни, осторожно прикрыв за собой дверь. Сеченов отлип от стены, но так и не задал вопрос, вертящийся на языке. И так ясно, как он – в ужасе. – И что ты намерен с ним делать? – поинтересовался устало Захаров. Ответа у академика на самом деле не было. – Не знаю, – вздохнул он. – Дима, ты же отдаешь себе отчет в том, что это не тот человек, которого мы знали? – прищурился профессор, сжимая ладони в кулаки. – Разумеется, – кивнул Сеченов. – Я не идиот, Тош. – Я начинаю в этом сомневаться, – скорее устало, чем зло отозвался Захаров. – Ладно… Отпускать его на все четыре стороны сейчас в любом случае нельзя, так что придется тебе потерпеть такое вот соседство. И Правую я бы от него не отпускал. Сеченов слабо кивнул. От мысли, что однажды П-3 и правда просто уйдет куда глаза глядят стало тоскливо, но он понимал, что это был наиболее вероятный исход из всех возможных. А еще в голову закрались неприятные сомнения. Он ведь совсем не знал этого Нечаева, если вдуматься. Сделал выводы лишь на основании своих воспоминаний о человеке, которого любил, но как справедливо заметил Захаров – П-3 не являлся этим человеком. И он не обязан был соответствовать его ожиданиям. Сеченов переборол себя и отмахнулся от этих мыслей – о дальнейшей судьбе П-3 думать пока рано. Сейчас главное, чтобы он снова не попытался этот мир несвоевременно покинуть. Захаров покачал головой, очевидно удерживаясь от причитаний на тему лишь титаническим усилием воли, и поспешил покинуть его жилище, сославшись на работу. Когда за ним захлопнулась дверь, Сеченов вернулся в гостевую спальню, чтобы сделать П-3 очередную инъекцию. Нечаев вскинул на него настороженный взгляд, но затем, как опомнившись, вновь уставился на свои руки. Сеченов медленно приблизился, чтобы опуститься на край постели. П-3 заледенел под печальным взглядом академика и кажется даже дышал теперь через раз. – Все хорошо, – напомнил Сеченов то ли себе, то ли ему. – Я хочу помочь. Взгляд П-3 остановился на инжекторе в его ладони. – Я уже вводил его пока ты спал, – пояснил терпеливо Сеченов. – Прости, но ты все еще… нестабилен. Тебе нужно отдохнуть. П-3 покорно протянул ему руку. В каждом его движении читалось смирение. Академик осторожно обхватил ладонью чужое запястье. В стали глаз напротив на мгновение вспыхнула паника, но также быстро погасла, как и любые другие проблески эмоций. Даже страха в конце концов не осталось. П-3 закрыл глаза, сдаваясь на милость медикаментозному сну, а Сеченов так и остался сидеть рядом с ним, глядя на своего-чужого Нечаева, который не имел ничего общего с человеком, которого он когда-то любил и которому нужна была его помощь, пусть он пока этого и не осознавал. Что ж… Возможно, в этом бесконечном цикле смертей ему удастся спасти хотя бы одного Плутония.