В каждом из существующих миров...

1. Он множество раз видел его смерть. Иногда быструю, иногда нет. Всегда разную, но почти всегда неизбежную. Сеченов научился душить в себе мучительное желание вмешаться, чтобы если не спасти его, то хотя бы попытаться это сделать. Несмотря на помешательство он все же отдавал себе отчет в том, что не сможет спасти всех их, ведь даже своего Нечаева спасти не смог. Плутоний в его собственном мире погиб во время выполнения миссии в Болгарии три года шесть месяцев и пятнадцать дней назад. Три года шесть месяцев и пятнадцать дней в течение которых академик Дмитрий Сергеевич Сеченов, гендиректор Предприятия 3826 и министр промышленности СССР жил одной лишь мыслью – где-то в бесконечной вселенной Сергей Нечаев жив. «Ты сходишь с ума, Дима.» Да, мысленно соглашался Сеченов, берясь за чертежи своего Зеркала. Да, повторял он сам себе, когда полимерная гладь шла тонкой рябью от прикосновения его пальцев и ощущалось это сродни богохульству. Да, шептал он в темноте глядя как человек, которого он любил и которого потерял проживает очередную свою жизнь в очередном чужом мире. «Ты окончательно свихнулся», – сказал ему Харитон, когда узнал и тогда Сеченов впервые за все годы дружбы увидел того по настоящему напуганным. За три с половиной года Сеченов успел увидеть множество сценариев жизни Сергея Нечаева. В большинстве из них тот точно так же был агентом «Аргентума», мужем Екатерины Муравьевой и его названным сыном. В одних мирах Плутоний и Блесна, как и в его собственном, погибли во время теракта, в иных выживала только Екатерина, а остатки разума Плутония и его двигательные стереотипы были сохранены в виде альтернативной версии Близняшек. Были и те миры, где Сергей умирал от Коричневой чумы до создания вакцины, не успев толком познакомиться со своим Дмитрием Сеченовым. А еще были и такие, где он и Сергей были… вместе. На это смотреть было больнее всего, но и не смотреть не представлялось возможным. Иногда это обуславливалось причудливой физиологией людей и «вторичными полами», иногда они просто были вместе вопреки закону и здравому смыслу, но еще реже встречались те миры, где это «вместе» длилось долго и счастливо. Их было так мало, что по памяти он смог бы пересчитать все на пальцах одной руки. Словно само мироздание противилось подобному сценарию. Но абсолютное же большинство увиденных им миров представляли из себя почти точную копию его собственного – он любил Сергея, но собирался молчать об этом до конца жизни. «Дима, ты не сможешь заниматься этим вечно! Это не твоя жизнь! Ты должен его отпустить.» Верно, думал Сеченов. Это не его жизнь. Точно так же, как и Сергей не был его взаимной любовью, но в наблюдении за чужим счастьем он находил своеобразное утешение. И точно так же он нашел утешение в том, чтобы наблюдать за мирами, где пусть и не его, но все тот же Сергей, был жив. «Ты пугаешь меня», – признался ему однажды Харитон. «Я и себя пугаю», – вторил ему мысленно Сеченов, впервые погружая пальцы в полимерную гладь Зеркала, и наконец обретая смысл. 2. В какой-то момент это стало для него своеобразным ритуалом, почти зависимостью. Его дни начинались и заканчивались у мерцающей полимерной глади и только это позволяло ему функционировать в течение суток. Сеченов не бросил свои проекты, Предприятие и исследования. Бросать начатое в целом не в его характере, но вместе со смертью Нечаева он попросту потерял смысл. И теперь находил его в коротких вспышках чужой жизни по ту сторону Зеркала. «Ты не станешь вмешиваться в другие миры! Что бы ты не увидел! Дима, пообещай мне! Обещай, слышишь!?» Тогда он согласился с Харитоном. Это было разумно. И Сеченов правда верил, что сможет сдержать свое обещание… …до этого дня. Нечаев улыбался. Так ярко и искренне, что хотелось шагнуть навстречу и только разум твердил – он улыбается не тебе. В груди болезненно жгло. Дмитрий Сергеевич помнил день, когда его Сергей улыбался точно так же. В день, когда он сделал Кате предложение и та ответила согласием. «Будете моим свидетелем, Дмитрий Сергеевич?» Он сморгнул наваждение. Воспоминания об этом до сих пор отзывались внутри глухой болью, которую, как Сеченов полагал, он потопил в горьком коньяке в день их свадьбы. Нечаев по ту сторону мерцающей глади опустился на одно колено и распахнул руки в приглашающем жесте. Мальчик на вид лет семи не старше повис на нем и хохоча болтал ногами будучи оторванным от земли, но надежно удерживаемый руками Сергея. Возможно, его сын. Предположение подтвердилось, когда к ним присоединилась Екатерина. Сеченов невольно скосил взгляд на одну из Близняшек – Правую. Безликая машина предсказуемо не отреагировала. Он правда пытался ее спасти. Эти машины стали своего рода памятью, данью уважения. Возможно, сумей он их спасти, то у четы Нечаевых в его мире тоже родились бы дети, а он сам смог бы играть роль уже не только названного отца, но и… Он оборвал себя, но эта мысль все равно завладела им на несколько мучительных мгновений. Может быть Харитон прав? Может пора уже его отпустить? Может… Полимерный конструкт уловил перемену его настроения и Зеркало вновь пошло рябью, привлекая к себе внимание. Сеченов потянулся к столу за чашкой (и когда только его чай успел остыть?), да так и застыл на полпути. За все время своего помешательства, как едко охарактеризовал его увлечение Захаров, он видел Нечаева разным – счастливым и не очень, задумчивым, разбитым, злящимся, но еще никогда сломленным. Чашка выскользнула из ослабевших пальцев, но академик не обратил на звук бьющейся об пол керамики никакого внимания. Сеченов клялся и самому себе, и Харитону, что никогда этого не допустит, но все клятвы в тот миг пошли прахом. То, что он увидел по ту сторону сломило его волю в считаные мгновения. Шаг вперед он сделал почти неосознанно. Полимер мягко обнял его и тут же отпустил, оставив на периферии зрения свое преломленное искажением пространства мерцание. Здравый смысл остался где-то там, в его родном мире, потому что Плутоний в окружении нескольких изувеченных тел дрожащими руками пытался приставить пистолет к своему виску.   3. П-3 попытался прижать пистолет к виску, но рука так дрожала, что ничего не вышло. Мысли крутились в голове очень быстро. Обхватив ствол двумя ладонями, он сменил тактику, приставив дуло к подбородку. Лучше, но все равно не наверняка. Руки стремительно слабели, а мир постепенно терял четкость. У него есть шанс умереть от кровотечения до того, как его обнаружат, но рисковать не хотелось. Лучше пистолет. Надежнее. Подумав, П-3 направил ствол в рот. Зубы стучали о металл и этот звук резонировал в пульсирующей во всем теле болью. Оно сопротивлялось. Даже сейчас тело хотело жить. Он хотел жить. Он же мечтал об этом последние пару лет. И вот, наконец, есть возможность все прекратить. Почему же так дрожат руки? Одеревеневшие пальцы слушались плохо, да и нарастающая в теле слабость совсем не помогала. П-3 попытался спустить курок, но выстрела так и не последовало – сил не хватило. Только сердце зашлось в бешенном припадке и разум отрезвляюще окатило волной адреналина. Руки затряслись еще сильнее. Блять. Не выбраться… В глазах начало темнеть и он услышал глухой стук – пистолет грохнул об пол. Мир накренился набок, а затем и вовсе сузился до светлой полосы в виде едва различимого мерцания, из которого к нему навстречу шагнула хорошо знакомая фигура. Нашли. Его нашли. Ничего не вышло. Он предпринял попытку дотянуться до темного пятна очертаниями, напоминающего выпавший пистолет, но фигура его опередила, оттолкнув тот ногой куда-то за пределы его поля зрения. Отчаяние расползалось внутри вязкой жидкостью, от которой конечности наливались свинцом и не было сил даже кричать. Последним, что он почувствовал прежде, чем окончательно провалиться в спасительное небытие были теплые ладони, обнимающие его лицо. А еще, кажется, впервые за много лет к нему обратились по имени… 4. Очнулся П-3 в незнакомой светлой спальне. На кровати. Прямо в той же окровавленной спецовке. Над ним гордо возвышалась машина – робот в виде женщины с нереалистичными пропорциями вроде тех, что развлекали гостей в театре имени Плисецкой. Отличалась она только курткой и прической – косичкой почему-то. В руках у машины был пакет с полимерным заменителем компонентов крови от которого к его руке вилась пластиковая трубка системы для внутривенного вливания. Сергей попытался приподняться. Машина на его действия никак не отреагировала. Он бегло осмотрелся. Светлые стены, светлая мебель и никаких признаков обжитого помещения. Гостевая спальня? Сквозь большое окно в помещение проникал теплый вечерний свет. Окно… Если оно открыто, то он может попытаться спрыгнуть. На худой конец попытаться выбить стекло, полоснуть осколком по сонной артерии и дело с концом. Тут уже никакие кровезаменители не спасут, а Сеченов, конечно, гений, но даже он не всесилен. Вопрос только в том, кто окажется быстрее – П-3 или машина? Он рванулся в сторону. Вышло слабо, но достаточно чтобы сорвать систему вместе с пластырем, а заодно и оказаться с другой стороны кровати. Так между ним и пока еще неподвижным роботом было хоть какое-то препятствие. Больше П-3 на машину не смотрел. Он резко развернулся и бросился в сторону окна, но стоило телу сменить положение на вертикальное, мир вновь накренился, и он попросту запнулся о свою же ногу с грохотом рухнув на пол. – Товарищ майор, пожалуйста вернитесь в постель, – П-3 почувствовал ладони машины на своих плечах. – Я сообщу товарищу Сеченову, что вы пришли в себя. Блять. Блять! – Нет, – задохнулся он, прежде чем вспомнить, что никто не сможет ему помочь, – пожалуйста… Нет. – Сережа? – голос раздался со стороны входной двери, но из-за машины его обладателя П-3 пока не видел. – Зачем ты встал?! Нет. Нет! НЕТ! Машина отступила, театрально сложив руки за спиной. Сеченов подошел ближе, очевидно ожидая от него каких-то действий. П-3 понял, что в очередной раз облажался. И теперь… …ему и правда конец. Он встал на колени и нерешительно поднял взгляд, натыкаясь взглядом на пряжку ремня, поблёскивающую в теплом вечернем свете из-под неизменного жилета. П-3 с трудом сглотнул вязкую слюну принимая свое положение. Секс может быть болезненным и даже очень, но это лучше наказания. Если он сможет хоть немного облегчить свою участь раздвинув ноги – он это сделает. Сеченов смотрел на него сверху вниз, как в недоумении. Ждал. Это страшно. Ебучие пироги, как же страшно. П-3 дрожащими пальцами потянулся к его ширинке, но сменил тактику на полпути – руки дрожали и с молнией он сейчас попросту не справился бы. Пришлось впиться пальцами в чужие бедра, как в поисках опоры, чтобы затем прижаться щекой к ткани брюк обозначая намерение. Поднимать взгляд страшно, но он должен. Сеченов любит видеть. Сеченов… смотрел на него так, словно он сошел с ума и П-3 понял, что ничего не выйдет. Руки в бессилии отпустили дорогую ткань брюк. П-3 расфокусированным взглядом следил за мельканием мысов черных туфель. Сеченов что-то говорил, но разобрать слов у П-3 не получалось. Побег слишком тяжкий проступок, чтобы надеяться на снисхождение. В попытке успокоиться П-3 начал считать секунды. Где-то на двадцатой к горлу подкатила тошнота и он попросту был не в силах с ней бороться хотя и знал, что от этого будет еще хуже. Горло сдавил спазм. Страх окончательно заволок его разум, и он согнулся пополам. Его вывернуло едкой смесью желчи и желудочного сока. Хорошо хоть успел отклониться в сторону иначе туфли Сеченова уже не были бы такими идеально чистыми. Теперь точно все. Он почувствовал, как пальцы машины сменились на обманчиво осторожные ладони академика: – Сережа, ты что? – голос академика проникал под кожу, П-3 начало колотить. – Все хорошо. Все будет хорошо… Из последних сил он вскинулся, чтобы посмотреть в глаза своему мучителю. На лице того застыло странное выражение, и П-3 поймал себя на мысли, что за все годы, проведенные подле него, он ни разу такого не видел – растерянность, недоумение и… печаль? Ужас поглотил П-3 окончательно. Ему конец. Это конец. Это… … сверх того, что его измученный разум готов был вынести и он снова отключился.