Воля к жизни

Отец вёл нас на задний двор. Он часто устраивал мне и Вергилию выматывающие тренировки, но сегодняшняя обещала быть особенной. Нам было лет шесть или семь и, по его мнению, мы уже были готовы узнать, чем же отличаемся от обычных людей. Брат, как и всегда, стоял рядом со мной. Я выискивал глазами деревянные мечи, но сегодня их нигде не было. Неужели будем тренировать рукопашный? Но в этом нет ничего особенного. — Дети мои, в каждом из вас есть часть меня. Она не похожа ни на что из того, что вы видели раннее. Зеваю. Опять лекции читает. Скучно. Вот мама сейчас вкусную еду готовит, из кухни запах доносится даже сюда. Слюнки текут. Когда закончу тренировку, тут же побегу кушать. Надеюсь, она оставит мне добавку. — Данте! — А? Что?.. — Опять всё пропустил мимо ушей? Мне стало стыдно. Конечно же я не слушал, это же так мне неинтересно. Ты же чуть ли не каждый день нам говоришь, что мы не такие, как все. И как Вергилий не устаёт? — Бери пример со старшего. Я скрипнул зубами. «Бери пример, делай также, как он». Да-да, я же всего лишь мелкий глупый и недостойный, а вот старший у нас молодец. Как же бесит! — Вергилий, подойди ко мне и протяни руку. И брат послушно приблизился к нему, выполняя все указания. Отец медленно провёл по его ладони одним из своих лезвий. Кровь совсем тонкой полоской проступила на руке. Ты что делаешь?! Зачем?.. Но брат даже не дёрнулся. Это правда не больно? — Дыши. Ощути энергию, которая тебя переполняет. Дай ей волю. Отец говорил монотонно и тихо, словно бы пытался вогнать нас в транс. Вначале ничего не происходило, но после ветер словно изменился. Стало жарче. Я тоже почувствовал то, что отец назвал энергией. Она исходила из брата такими мощными потоками, что мне стало не по себе. Что происходит? Ты в порядке? Лицо исказила гримаса. Ох, тебе всё-таки больно? Скажи! Хотя бы крикни… не держи в себе… — Папа, ему плохо! — выпалил я. — Молчи! — грозно сказал он и я замер от страха, — ты его сбиваешь. — Но… Он посмотрел на меня невероятно жутким взглядом, полным осуждения. Дрожь пробежала по всему телу. Я потом буду на месте брата?.. Я не хочу! Я так не хочу! Яркая синяя вспышка озарила весь двор, ослепив меня на пару секунд. Когда я пришёл в себя, на месте Вергилия был… кто это?! Что это?! Какой ужас! Мне страшно! Мама, что это такое?!.. Мама! Мамочка, мама, забери меня! Забери, пожалуйста!.. Мама!.. — Открой глаза. — Мм?.. — Давай, сядь ровно, Данте. — Что?.. Голова разболелась. Протираю глаза руками. Вергилий был рядом и обеспокоено держал за плечи. Картинка немного плывёт. Я спал, да? Значит, всё-таки смог уснуть. И мне приснилось одно из самых страшных воспоминаний. — Тебе опять приснился кошмар. Всё уже хорошо. — Опять? Мне-то они правда часто снятся, но что ему об этом известно? Молчит и слегка отводит взгляд. Кажется, я начинаю догадываться, но сейчас не могу об этом думать. Его лицо ведь так близко… Казалось бы, мне нужно всего лишь податься немного вперёд и… нет, даже мечтать не стоит. Бывало, посещали меня разного рода фантазии, но ни одна из них не имеет право на существование и тем более на какое-то воплощение. По крайней мере сейчас. — Спасибо, что разбудил. — Ты говорил во сне. Что тебе снилось? — Ну… Стоит ли ему вообще рассказывать? Я хорошо помню, чем всё в тот день закончилось, и ему о таком напоминать уж точно не хотелось. А ведь именно с того дня мы стали постепенно отдаляться. Почему я увидел этот сон именно сейчас? — Я плохо помню, если честно. Что я такого говорил? — Что ты чего-то не хочешь. И маму звал. Соврать о том, что я видел нападение на наш дом, не получится - тогда я молчал и он об этом знает. Иначе бы я вообще здесь не находился. Быстро выдумать какую-то другую историю я тоже не могу, Вергилий точно меня раскусит. И чем дольше я сейчас молчу, тем сильнее он будет меня подозревать. Либо собраться с духом и сказать правду, либо отпираться до последнего. Иначе никак. Позволить себе бояться? Помогут ли мне слова старика в этот раз? — Ты помнишь тот день, когда отец помог тебе войти в форму демона? Он мечтательно прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания. Даже улыбнулся слегка. Да, для него это было весьма хорошее событие. Меня всегда удивляло, как кому-то вообще могло понравиться это жуткое зрелище. И как можно было ради этой жути лишиться половины себя. Но это уже дела минувших дней, нет уже смысла говорить о разделении. — Никогда не забуду. В тот день я ощутил небывалую мощь. Ах, ну это, конечно, важный для тебя момент, не спорю. Отец всегда одобрял. — Да уж… — Тебе это приснилось? Испугался меня? Зря я не соврал. Очень-очень зря. Насколько я мог заметить, ему до сих пор не нравится что-то в своей человеческой сути, раз при упоминании Ви он становился мрачнее тучи. И это снова меня удивляет, ведь, казалось бы, проблема уже давно решена. Ты же всё осознал, разве нет? Или я не о том думаю вообще? Так о чём это я… Если я скажу, что по сей день боюсь вспоминать его первое перевоплощение, он наверняка опять что-то вытворит. Я ж его знаю. — Эм… не совсем. Отлично. Так жёстко я ещё никогда не палился. Что сказать? Что сказать?.. Помогите, товарищ библиотекарь, я не вывожу. — Отца? — помощь пришла, откуда не ждали. — Да! Он так меня отругал, так отругал! Ещё и сам превратился, когда я не захотел. Самое смешное, что его слова, полные осуждения и разочарования, я уже и забыл. Помню только то, что мама прибежала на мои крики и начала с ним спорить. А как они ругались, я уже не слышал. Я громко рыдал, уткнувшись ей в грудь. Главное, что тогда я не прошёл эту страшную процедуру и никто не заставил меня превратиться. Хотя, кто знает, как изменилась бы моя жизнь, если бы я тогда не струсил и попробовал бы познать себя. — Я могу его понять. Этим поступком ты сделал ему больно. — Я сделал?! Да он!.. Так, не заводиться, не заводиться. Спокойно... Ничего не случилось. Он не помнит всего, наверное. Или для него это было не так важно. Как мне Леди рассказывала? Память искажается, факты забываются. Да только легче вот ну никак не становится. — Он ничего не смыслил в воспитании детей. Думал, что мы одинаковые, хотя сам не раз убеждался в обратном. Спасибо, что никак не отреагировал на мой внезапный порыв. Очередного недоскандала я не хочу. Очень не хочу. Сейчас так точно. — Я не был готов к такому. Я понимаю, что для него это много значило и всё такое, но с тех пор я… — Я знаю. — Точно знаешь? Хотя, о чём это я. Конечно же он помнил, как я отвергал всё демоническое в себе. Глупо было спрашивать. — Да. Боишься. Ой… — И меня в том числе. Боюсь… он знал. Он всё знал с самого начала. И я был в курсе, что он знал, но боялся осознать. Как жить с мыслью о том, что твой самый сокровенный кошмар не просто известен, но, более того, давно уже живет своей жизнью? Разве я могу дальше спокойно смотреть ему в глаза после такого? — Откуда?.. Снова отводит взгляд. Ему так же тяжело говорить об этом, как и мне слышать. И я не имею права упасть в пучину страха, если хочу решить все наши разногласия. Как знать, если бы я не осознавал, что ему неловко, я бы вряд ли решился продолжать. — Вергилий?.. Как и в то время, когда мы заговорили о том самом сакральном знании, именуемым им волей к жизни, аккуратно касаюсь его ладони своей. Уже не холодная. Это меня радует. Взгляд он так на меня и не переводит, но как можно осторожнее переплетает свои пальцы с моими, тяжело вздыхая. — Каждую ночь тебе снятся кошмары. Ты ворочаешься, зовёшь нашу мать, мучаешься. Конечно же я знаю, что ты чего-то сильно боишься. И, поверь, мне не трудно было выявить настоящую причину. Каждую ночь? Так вот, почему он не приходит домой, пока не перевалит за полночь? Не хочет застать меня наедине с кошмаром? Ох, как же неловко. Вот бы добрый дедуля библиотекарь вмешался и снял эту тяжесть. Но нет. Этого не будет. Нужно всё делать самому. Никто не решит моих проблем, кроме меня же. — И ты каждую ночь избавляешь меня от кошмаров? — Так же, как и ты когда-то избавил от них меня. Он снова посмотрел на меня, но я не увидел ни капли облегчения в его взгляде. Очень даже наоборот - та же горечь, что и в тот миг, когда я к нему подошёл. Нет, я не позволю гнетущему состоянию и дальше убивать нас. Я же должен сделать хоть что-то. — Спасибо. Это очень много для меня значит. — Это пустяк. — Ты шутишь? Не шутит. Однако такая формулировка ранит меня ещё сильнее. В смысле «пустяк»? Я ведь правда вижу страшные образы почти каждую ночь. — Ты так легко разом уничтожил все мои ужасные воспоминания, а я вот уже месяц не могу сделать то же самое для тебя. Так ведь… твои кошмары были осязаемы. Это же правда совсем другое. Или нет? Я не понимаю. Прошу, помоги мне. Да, надо вслух сказать, но я совершенно растерян. Как мне быть? Мама, помоги мне… Я не могу сказать, сколько мы так сидели. Каждый думал о своём и пытался осознать ситуацию. Я уверен, многие бы сказали, что это дело пустяковое, достаточно просто открыть рот, перестать бояться и поговорить по душам, но на деле это совсем не так просто, как звучит. И даже не в смелости дело. Не то время, не то место, и слова мы подбираем совсем не те. Никто из нас сейчас ничего не решит и не исправит. Скорее всего, даже сделает только хуже. Я, как всегда, попытаюсь нелепо отшутиться, а он опять от меня закроется. И мы будем так ходить по замкнутому кругу, пока он нас не сожрёт. Я не хочу так больше. Это происходит изо дня в день, мы постоянно страдаем из-за непонимания и неспособности поделиться друг с другом проблемами и чувствами. И если он не может сделать первый шаг, то придётся это делать мне. — Я правда боюсь. Очень-очень сильно. Но мои кошмары не такие, как твои, понимаешь? — Разве есть разница? — Есть. Даже не в том дело, принимают ли они осязаемую форму. Это просто… нечто совсем иное. Внимательно смотрит на меня. Ждёт, когда я продолжу свою мысль. А для меня и предыдущие слова и без того оказались сущим адом. Нужно собраться… собраться… — Я боюсь, что снова останусь без тебя. Вздыхает. Наверняка сейчас опять начнет тираду о том, что его никто не убьёт и не похитит. — Мы уже столько раз… — Да-да, говорили о том, что нет никого, кто был бы тебя сильнее. Но дело не в этом! — В чём же? — Я боюсь, что… Нет. Не могу сказать. Прикусываю губы. Дыхание прерывается. Это же сродни тому, чтобы снять с себя кожу. Обнажить самое сокровенное. Готов ли я на это? — Чего ты боишься, Данте? Моей или всё-таки нашей второй сущности? До сих пор? Нет. Вовсе нет. Это уже пройденный этап. Демоны всё ещё пугают меня, но далеко не так, как раннее. Мой главный страх - совсем другое. — Ну… как бы сказать… боюсь, что ты… — Уничтожу тебя? Да откуда у тебя вообще такие мысли?! Смотрю по сторонам. Библиотекаря нигде нет. Спасения ждать не от кого. И это даже хорошо, ведь я теперь чуть ли не к стене прижат. Обязуюсь говорить до конца. — Что ты уйдешь от меня! Снова оставишь одного. Я не смогу так больше. Это ужасно. Хуже всего на свете! Удивлён. И я больше ни за что не решусь говорить дальше. Теперь черёд за тобой. Прошу, не нужно осуждений. Даже если ты не был намерен уходить, моё воспалённое больное сознание так просто не примет это. Оно словно каждый миг ждёт, что ты покинешь меня. И тогда оно позлорадствует и скажет: «А я ведь тебе говорил!». — Я могу тебя понять. Но почему ты считаешь это самым ужасным на свете? Есть вещи правда в разы хуже. Да, есть. С этим, как и со многими твоими словами, трудно поспорить. Собраться. Сказать. Я ведь смогу? Смогу же?.. — Потому что я люблю тебя, Вергилий. Бесконечно сильно и трепетно. Люблю так, как никого в этом мире не любил. Это не любовь к партнёру, не любовь к родственнику, не любовь ко многим другим ролям, которые можно придумать. Это нечто большее и сакральное. Ты - единственный, к кому всегда стремилось и будет стремиться моё сердце. Без тебя я не проживу ни дня. И поэтому я боюсь остаться один. Я не переживу очередной утраты тебя. Я смог. Я сказал это. Даже больше, чем изначально хотел. За все эти долгие годы мне, наконец, удалось выразить всё, что я чувствую. Словно гора с плеч упала. Поверить не могу, что решился. Но каков будет твой ответ? Ожидаемо, пока что молчит. Взгляда не сводит. С каждым сказанным мною словом, его ладонь всё крепче сжимала мою. Мне очень трудно сейчас понять, какие эмоции одолевают его душу, помимо удивления. А ведь я достаточно хорошо в этом разбираюсь. Но одно я могу сказать точно - он не злится и не испытывает отвращения. Это уже меня радует. — Мне нужно время… — наконец, сказал он, — я не был к такому готов. Наверное, это самое лучшее, что он мог бы сейчас сказать. Слушать обвинения или спорить я не хочу, а об ответных чувствах не смею даже мечтать. Бесконечное молчание тревожило бы меня ещё сильнее. — Да, я понимаю. Меня бы такое тоже выбило из равновесия. Легонько улыбнулся. Хороший знак. Значит, я могу мысленно себя успокаивать тем, что всё в порядке. — Тебя-то? — всё ещё улыбается. — Ну да. Ты бы вряд ли мне такое сказал, уж я тебя знаю, — тоже улыбаюсь. Он тихо засмеялся. Ух, как же я рад, что всё хорошо. — Я бы не решился заговорить о таком, ты прав. А если бы и сказал, то покороче и менее драматично. Он, конечно, делает абстрактный пример, но как же я хочу надеяться, что в этих словах кроется намёк на взаимность. Однако я не решусь переспрашивать. Не потому, что боюсь, нет, бояться мне уже нечего. По крайней мере сейчас. Не спрошу, потому что он хочет побыть один. И мне лучше не вмешиваться в его мыслительный процесс. — Что ж… я домой пойду тогда? Ты вроде как хочешь побыть один. Он хитренько улыбается и я тут же вспоминаю условия нашего спора, которые сам же и предложил. Ой, как я умудрился вообще об этом забыть? Я же столько раз за сегодня об этом вспоминал! Наверное, замечтался. Как не вовремя. — Да-да, ты победил, я не могу долго сидеть в библиотеке. Мне тут очень-преочень скучно и нудно, да ещё и тот дед свалил раньше рабочего времени. Закрывает книгу, всё так же улыбаясь, и медленно подымается со стула, по-прежнему держа меня за руку. — Не торопись, вместе пойдём. Я не ослышался? Он уйдёт вместе со мной? Я не буду сидеть до ночи один? А мне точно это всё до сих пор не снится? — Ого… — только и смог сказать я. — Ты хорошо продержался. Часов шесть, если не считать того времени, что ты спал. — Я очень старался, да. Вновь улыбнулся и таки отпустил мою ладонь, чтобы сложить все книги в стопку. — Пойду отнесу их на место. Жди меня возле дверей. — Помочь? — Не нужно. А знаете, что самое смешное в этой ситуации? Я затеял спор, а по итогу не придумал, что будет делать победитель. Значит ли это, что он теперь в праве требовать от меня всё, что-угодно? Стоит ли сейчас спрашивать? Кажется, я опять в тупик попал. Домой мы шли молча. Впервые за долгое время меня это устраивает. До этого момента молчание казалось мне гнетущим и тяжёлым, а сейчас я скорее и сам рад был бы не проронить ни слова. Он не оттолкнул меня, не сказал, что это всё отвратительно, не осудил. Я бы даже рискнул предположить, что ему это пришлось по нраву. Даже если он пока не ответил, я уже рад, что смог высказаться. В моём сердце и без того теплится робкая надежда на то, что мы наладим наши отношения. И всё же мне немножечко грустно. Только из-за неизвестности. Я не жду от него взаимности, но мне бы очень не хотелось, чтобы его отношение ко мне изменилось в принципе. По крайней мере мне самому было бы неловко спокойно жить с человеком, который меня любит, а я не испытывал бы того же. Слегка прикусывая губу, я попытался осторожненько взять его за руку. В который раз за сегодня я это делаю? И всё же чаще, чем за прошедшие года. Сегодня прямо рекорд. — О чём думаешь? — внезапно спросил он, разрешая взять себя за руку. — О тебе, — честно признался я. — Думаю, это взаимно. — В смысле ты думаешь обо мне или о себе? — я попытался нелепо пошутить. — О нас. Красивее и не скажешь. Хотел бы я, чтобы наши мысли перетекли в разговор, но мне слишком поздно пришло осознание о его потребности вести мысленный монолог с самим собой. Лучше ведь поздно, чем никогда, правда же? Не то, чтобы я этого в принципе не знал, но мне до последнего хотелось верить в то, что мои методы одинаково будут помогать и ему тоже. Оказалось, что только раздражали. Если бы не библиотекарь, кто знает, сколько бы мне ещё времени понадобилось на это горькое осознание. Вздыхаю. Тяжело молчать. Очень. И не потому, что я очень хочу обсудить сегодняшний день, а мне в принципе хочется поболтать. В ранних годах меня самого бесило, когда кто-то слишком много говорил, но со временем я начал понимать важность разговоров. Иронично, что чем старше я становился, тем меньше собеседников у меня было. Что ж, я усвоил урок. Нельзя говорить. Никто мне не запрещает, но я просто чувствую, что так будет лучше. Словно от длительности моего молчания зависит качество нашего будущего разговора. Он же состоится, да? Мои страдания облегчил телефонный звонок. Наверняка Леди звонит, чтобы узнать, не помер ли я без её денег. Я уже было потянулся в карман, но тут же услышал столь знакомый приказной тон. — Стой! — Эм… стою. — Что за песня? Я прислушался. Никогда раньше не углублялся в текст или в мелодию, ведь не я же её на звонок ставил. Даже не помню, кто конкретно это был, Неро или его подружка в очках. Столь незначительная мелодия заиграла в новых тонах. «С ума сходят все, Померк солнца свет! Кто путь найдёт И нас проведёт Сквозь эту войну? Мир гложет она Как мор и чума! Кресты и мечи И крови ручьи Уже тридцать лет!» — Ну… не знаю. Какая война может идти тридцать лет? — Тридцатилетняя, — спокойно ответил он. Я засмеялся. Как же логично! Если война идёт тридцать лет, то она определённо точно тридцатилетняя. — Я серьёзно. Кто будет так долго воевать? На это же никаких сил не хватит. Он тяжело вздохнул. Я сказал что-то не то? Только не говорите мне, что я опять на какую-то мину наступил. — Тридцатилетняя война началась из-за религиозных противоречий между… — Так, стоп! Такая правда была? Кажется, я прервал его нравоучительный ликбез во Всемирную историю. Не то, чтобы я таким не интересовался, меня в принципе удивляло то, что люди умудрялись убивать друг друга своими руками чаще, чем погибали от демонов. Из-за этого у меня было стойкое отвращение ко всему такому. Если я и пытался что-то узнать о деяниях прошлого, то это были открытия. Не важно, какие, главное, чтобы приводили жизнь к лучшему. Даже если тогда это было что-то новое, неизведанное или опасное. — Ты меня удивляешь, — он закатил глаза. — Да я это… не был в курсе. А даже если так, то это всё равно не отменяет моего вопроса: какой смысл воевать аж целых тридцать лет? — Это ты ещё про столетнюю войну не слышал. Тут мне даже сказать нечего. В сравнении с соткой, тридцать лет уже не кажутся такой большой цифрой. Я совсем не могу себе этого представить. Это вообще не укладывается в моей голове! — Дай угадаю, там тоже люди не поделили, в кого верить? — Не совсем. Там что-то было связано с престолонаследием. — Ещё лучше. — И не говори. Ну хоть тут сошлись. Хотя, я уверен, если бы мы завели об этом разговор во время битвы в башне, он бы мне сказал, что ради наследства вёл бы войну хоть сто, хоть целых тысячу лет. И смешно, и грустно. Отец же и так ценил тебя больше. Звонок прекратился. Сколько раз Леди пыталась связаться со мной? И она ли это была вообще? Я не считал количество повторов песни. И что дальше? Снова будем молчать? — Знаешь, какая ещё война длилась тридцать лет? — спросил он. Видимо, не будем. И мне это определённо точно нравится! — Удиви меня. — Наша. Сердце болезненно забилось в груди. Тридцать лет… с перерывами, в разных местах, при разных обстоятельствах. Что ж, в общей сложности это правда можно было сравнить с войной. Как же я рад, что мирный договор уже несколько месяцев был подписан! Был же?.. — Мне казалось, прошло больше лет, — отвёл взгляд я. — Рамки тридцатилетней войны тоже не самые точные. — Ну, нам определённо точно не тридцать восемь лет. По крайней мере я чувствую себя так, словно мне уже за сорок перевалило. — Давай в документах напишем, что нам 39. Тебе твои тоже нужно обновить, да? — Наверное… я их уже очень долго не видел. — По-любому нужно. — Допустим. Значит можно считать, что 38 лет мучений подошли к концу? — Мучений? Он чуть крепче сжал мою руку. — Хочешь сказать, до нападения ты тоже мучился? — Ну… я имел в виду, 38 лет некой неосознанности, если можно так сказать. Он тепло улыбнулся и лишь от этого моё сердце забилось быстрее. Легонько погладил мою ладонь большим пальцем. Как же мило. Да только я пока не смею об этом говорить. Не время. — Тогда добро пожаловать в осознанную жизнь. Буду рад провести её вместе с тобой.