Инумаки не хочет даже думать о том, сколько людей мечтают точно так же пролететь по отбору. Он ведь мог быть на их месте: ждать в огромной очереди часа два минимум, а потом, будучи уже уставшим и никакущим, пытаться что то незаурядное о себе рассказать.
Тоге узнал о том, как проходит собеседование, только покинув кабинет главного за проведение отбора директора. Во первых, нужно представиться и тут же кратко рассказать о том, что тебя сподвигло на решение вступить в спецназ. Далее, вторым делом, нужно рассказать о том, что ты сделал для подготовки к отбору: то есть, о результатах экзаменов, а также о своей физической подготовке.
Тоге бы наверняка тут же выбыл из-за этого пункта. «Ну, в детстве гонял мячик с пацанами на площадке, считается?». Нормальная подготовка, да? Ну и в третьих, нужно рассказать про свою Фракцию, ее проявления.
Как же может она проявляться? Вопрос хороший. Так как в повседневной жизни чаще всего используется комбинация Смекалки и Скорости, либо что то одно из них, то все люди, включая Тоге, больше всего знают о пользе именно этих Фракций. Если со Смекалкой все проще некуда, как и со Скоростью, то вот проявление Гибкости у ее носителей кажется чем то загадочным.
Сам бы Инумаки назвал свою Фракцию скорее проклятьем. Из полезного он может отметить только, разве что свою хорошую растяжку и умение маневрировать, что нередко играло ему на руку в «матчах» по футболу у них во дворе. Он действительно хорошо чувствует свое тело: точно знает какую его часть стоит размять и где надавить. Весь его организм работает как одна большая, идеально сплоченная система. Если он хочет увернуться, то его тело автоматически, почти со скоростью его мышления, исполнит задуманное. Оно согнется именно там, где он и планировал. Оно прогнется именно там, где он и хотел.
Наверное, на плюсах тут можно и закончить. Одним большим, даже огромным, жирным минусом является… логичная для носителя данной Фракции сверхчувствительность. Если Тоге поранится, то он прочувствует это всем телом. Его моментально прошибет с головы до пят, да так, что потом будет болеть еще прилично. Про его состояние во время болезни и говорить нечего.
При высокой температуре ему становится невообразимо плохо: все его тело горит, словно он варится в котле на последнем круге Ада.
А также, стоит отметить ломкость костей. Тоге за свое детство ломал два раза ногу, один раз руку и пару раз пальцы на ногах. Из за этого у него лет в десять были некоторые проблемы с социализацией, потому что он часто лежал дома с гипсом. Тогда он и научился общаться по интернету. В четырнадцать лет он попросил родителей купить ему микрофон, чтобы появилась возможность разговаривать с другими людьми через компьютер.
Впрочем, после этого, общение через социальные сети, игры с кооперированием и прочие способы восполнения пробелов, связанных с коммуникацией, стали его верными друзьями вплоть до его выпуска из школы.
Сам не заметив того, Инумаки погрузился в мысли о том, насколько все таки честно он поступил. Нечестно, конечно.
Панда бы на его месте точно сказал, что «на войне все приемы хороши». И Тоге отчасти разделяет его мнение. Он ничего не может с собой поделать.
Вероятно, он просто устроен так. На него давит чувство вины от того, что он, грубо говоря, отнял у кого то место.
И тем не менее, в своей голове Инумаки не отбрасывает с концами свою возможность развиться в неплохого спецназовца. У него хватает упорства, терпения и, наверное, желания. Он пока не знает, так как первый этап обучения еще даже не начался. Тоге соврет, если скажет, что не беспокоится насчет того, что сдуется, не успев приступить к самой сложной части.
Пройдя весь путь до дома в раздумьях, парень очнулся, когда открыл дверь квартиры. Тепло и уют родного дома сильно контрастировали с той обстановкой, которую он ощущал весь сегодняшний день.
Разуваясь, Тоге обратил внимание на присутствие обуви на коврике возле двери. Если его мама, как и сам парень, предпочитала сразу же ставить туфли на место, то вот его отец обычно делал это уже потом. В том случае, если не забывал, разумеется.
Волосы на затылке как будто встали дыбом от потока волнения, которое прошло через все тело Тоге. Он совсем не был готов к разговору вот уже сейчас.
Парень чувствовал, как его виски начинают пульсировать от напряжения. Он тихо ступил в широкое пространство между кухней и залом. Мотать головой по сторонам не пришлось, поскольку мужчина быстро нашелся на диване.
В квартира стояла абсолютная тишина, даже можно было услышать как тикают часы в кухне. Тоге обычно любил отсутствие шумов, но сейчас эта тишина неприятно душила. Воздух словно стал тяжелее. Инумаки дышал, но его легкие как будто только заполнялись вязкой глиной. Ему казалось, что, сделай он сейчас хоть еще один шаг, и он будет слышен даже на другом конце квартиры.
— Не стой столбом, заходи, — опережая все дальнейшие действия и мысли Тоге, произнес отец.
Парень не знал точно, что подразумевает тон мужчины и чего следует ожидать. Не найдясь с ответом, Тоге прошел в гостиную зону, где и находился его отец.
В данный момент, он, как никогда, ощутил сомнение в своем решении. Он же мог жить проще, избежав всех этих разговоров и выяснений отношений. Парень вдруг ощутил такое острое желание отступить, сделать шаг назад и убежать. Но при этом, Тоге хотелось вдохнуть настоящий воздух, увидеть реальное солнце и почувствовать, как настоящий ветер обдает его тело со всех сторон. Ему хотелось вкусить, каково это, пропускать порывы ветра сквозь все тело.
Эти противоречия сжимали его. Он чувствовал себя ребенком, который совершил какой то самостоятельный поступок, а он оказался неверным. И его родители об этом предупреждали, но он даже слушать не хотел.
Тоге почти слышал в своей голове отцовский жесткий, острый, как лезвие, голос: «Ну что, убедился? Взрослым себя почувствовал? А о последствиях ты подумал? Ты думаешь, наверное, что готов уже ко всем этим трудностям? Но мы то оба знаем, что ты, чуть что, убежишь и спрячешься».
Напротив голос матери говорил вкрадчиво, тихо и как будто ласково: «Тоге, ты же знаешь себя… Ты привык к теплу и тому, что у тебя все есть. И я тебе обещаю, у тебя все всегда и будет. Может, в этом и наша ошибка некая заключается. Ты привык легко получать все, что захочешь. А мы тебя к этому приучили. Да вот только там такого не будет. Ты пойми, зла мы тебе уж точно не хотим. Делали бы столько, если бы не любили? Ты импульсивен в своих желаниях, избалованно уперт, но ты всегда был и будешь нашим любимым сыном».
И Тоге бы плюнул, повелся бы на мягкую речь матери, ведь она звучит ушам нежнее. Но он знал, что слова отца, несмотря на всю их жесткость, имеют больший вес. Они давили на него, не давали и глотка воздуха сделать, но вместе с тем, заставляли делать основательные выборы. И кто такой Тоге, чтобы сейчас отступить?
У Тоге тоже есть чем крыть все тузы, пусть это и будет жалкая пародия на игру в карты. Его голову всю дорогу забивали мысли о спецназе и о том, чем же все таки его отец занимался раньше? И разве у него нет права спросить об этом?
Парень не поспевал за своими мыслями, которые вдруг одной волной за другой начали его накрывать. Все смешалось. Как будто он долгое время молчал, копя все в себе, а потом его наконец прорвало. Тоге не мог уцепиться даже за одну какую то идею в своей голове. Он думал о морали, о глупом театре в виде счастливой семьи, что разыграли его родители; потом его тут же накрывали сомнения: кто он такой, чтобы судить его родителей? Кто же тут глупец? Кто кого дурил все это время? Кого винить?
В конце концов, он просто путался, потому что не мог соединить все пазлы между собой.
В таком случае, остается только рассказать все как есть. И спросить. И утвердить.
Работа человеческого мозга порой поражает. Все мысли Тоге пролетели в его светлой макушке за какие то жалкие секунд тридцать. И за такое небольшое количество времени он сумел придти к тому, что разговор с отцом изначально был неизбежен. И жизнь то не ждет: какая разница, готов Тоге будет или нет.
Раз уж зарядил ружье, то, будь добр, готовься стрелять.
— Привет, — опускаясь в кресло напротив отца, поприветствовал его Тоге. Он выбрал тон, почти идентичный отцовскому. В его планах больше не было ссориться с родителем и истерить. Сейчас парня интересовало две вещи: почему ему не рассказали о связи их семьи со спецназом и почему Тоге не должен и не готов туда вступить. — Как работа?
— А как учеба? — вскинул в ответ брови мужчина.
— Нормально. Результаты выше среднего.
— Хорошо, — мужчина снова замолчал.
Если бы Тоге сейчас поднял на него глаза, то увидел бы некую робость и смятение отца. Он сцепил руки в замок, поглаживая большими пальцами шершавую кожу. — Куда будешь документы подавать?
Вот и настал тот момент. Кульминация.
— Уже… подал, — парень произнес это почти шепотом. Голос не хотел его слушаться. Ладони вспотели, ему вдруг стало душно, а в горле внезапно пересохло. Рядом не было ни бутылки воды, ни стакана с какой либо жидкостью. Тоге бы сейчас не отказался и от чего то высоко градусного. Пришлось глотать слюну. — В спецназ. Воздушный.
И снова тишина. И вновь Тоге не знает чего от нее ожидать.
— Понятно, — Осима тяжело вздохнул.
Казалось, куда еще больше напрягаться, но, видимо, сейчас предела не было.
И, наверное, это была их семейная черта: находиться в состоянии, близкому к краху, но имитировать непоколебимое спокойствие. На самом деле, внутри каждого из них давно уже случился свой небольшой апокалипсис.
Оба говорили почти шепотом, боясь, что голос выдаст в них желание отложить диалог до того момента, пока уже не будет поздно.
Но Тоге так и не смог перенять от отца остроязычие, которое и не толкает их конфликты с места.
Осима, в свою очередь, уже тоже давно не импульсивный подросток. Понимая, что сейчас не время для пустых споров из-за неважных причин, он старается опустить свои эмоции.
Их дом — это тишина. Их семья — это не расчетливая точность и сухие расчеты, а практичность и нейтральность. Но из тишины не родится ответ. Если в тоннель не крикнуть, ты не услышишь эхо. А это значит, что решить проблему можно только если озвучить вопрос.
— Приняли? — убегать было больше некуда, поэтому все, что оставалось сделать Осиме, — взглянуть в глаза Тоге напрямую.
— Приняли, — парень сделал то же самое.
И хорошо, что сделал. Иначе бы он не увидел то удивление, быстро переходящее в искреннюю радость, на лице отца. Все таки, кем бы он ни был, он оставался родителем, что вечно беспокоится за своего ребенка. Он никогда не умел это показывать открыто, не умел говорить о своей любви. Настоящим его желанием всегда было обеспечить сыну спокойствие и благополучие, коих ему самому так не хватило в юности. Колкий язык и неумение подбирать слова зарывали его без какого либо согласия.
Тоге не знал, стоит ли ему уже сейчас разрушать всю ту империю, что состроил Осима, или же все таки дождаться, пока отец сам не усомнится в силах собственного сына.
И все же, один недостаток от семьи парень все таки себе забрал: рубить сплеча.
— Мне помог твой старый знакомый.
— Какой? — отец в недоумении взглянул на сына, не понимая, о чем тот говорит.
— Ну, — Тоге вздохнул, давая себе время морально подготовиться. Помимо того, что ему предстоит рассказать о том, каким образом ему удалось пройти отбор, парню еще нужно задать волнующий его вопрос про прошлую деятельность отца. Он бы, наверное, так не переживал, если бы у них почаще случались нормальные диалоги. А так, выходило, что все время они либо устраивали перепалки на пустом месте, либо обменивались парой сухих фраз. — На входе меня встретил мужчина, который представился твоим старым пациентом. Он сказал, что ты ему когда то неплохо так помог, и сейчас он твой должник. Вот он и решил таким образом вернуть должок. Провел меня там к комиссии, что то им быстро объяснил, а потом они закивали головами и, не задавая никаких вопросов, внесли меня в базу данных спецназа. Собеседование я не проходил.
Тоге замолчал, ожидая хоть какую то реакцию от отца. Но Осима оставался безмолвен, лишь слегка нахмурился, отчего на его лбу растеклись несколько тонких морщинок.
Не зная, что еще добавить, парень решил перейти к вопросам. Оценивая ситуацию, Тоге уже успел понять, что сейчас, отец, вроде как, не собирался устраивать скандалы. Разговор ощущался как никогда абсолютно голым.
— После встречи с ним, — он так и не узнал имени. — мне стало любопытно, каким образом ты мог ему помочь?
Более того, я даже и не догадывался, что ты принимал участие в лечении спецназовцев.
И в ответ все еще тишина. До слуха Тоге даже не доходили вдохи и выдохи отца.
Казалось, перед ним сидит кукла.
Парень почувствовал вибрацию телефона в кармане. «Наверное, Панда» — рассудил Инумаки. Отрываться от диалога сейчас было глупой затеей.
Друг может и подождать пару часов, Тоге ему в любом случае позже расскажет обо всем.
К моменту как отец открыл рот, Тоге уже и не надеялся услышать какие либо ответы.
— Я работал врачом у спецназа, — прохрипел мужчина. Он избегал контакта глазами, смотря на ковер под ногами. — Зоны, на самом деле, были построены не так уж и быстро, как об этом сейчас принято говорить. Учебу в мединституте я закончил лишь условно, потому что прогремел взрыв, а там уж не до дипломов было и вышек. Сначала упор делался на постройку жилья. Люди долго не думали: начали строить прям рядышком с бункером. Там и строить было удобно. Выходишь, да сразу копай и копай. Всех мужчин обязали этим заниматься. Шестнадцать исполнилось? Рука, нога в целости и сохранности? Значит иди копай. Женщины и дети сидели в бункерах. Взрыв, к счастью не задел одну из лабораторий с синтетической едой. В общем, сначала транспортировали еду, овощи и прочее с помощью вертолетов. Позже, когда удалось уже отстроить хотя бы один этаж. А отстроить это тебе не выкопать, да хватит. Сначала мы таким макаром и выкопали одну «недозону», так потом начали выкладывать стены, а они все и провалились. А сколько ребят задохнулось там? — Отец вздохнул, поднимая голову к потолку. — Впрочем, неважно. Методом проб и ошибок как то выяснили, и как строить, и как дышать там, и как туда все оборудование перенести. Справились. И вот, когда все, казалось бы, устаканилось, все механизмы начали работать исправно, люди потихоньку приспособились, началась война за власть.
Мужчина замолчал и окинул взглядом сына. Убедившись, что тот внимательно слушает, Осима ослабил галстук и закатал рукава рубашки. Дальше история обещала быть мрачнее.
— В начале, из за суматохи, страха и волнения, вопрос власти и какой-то новой системы даже не поднимался. Массово решили, что нужно где то жить, потому и начали строить. Нужна была еда? Никто и не вякал, все понимали, что иначе с голодухи помрут. Тут вопрос не желания, а выживания стоял. А вот стоило встать даже не на ноги, а хоть на колени, так начались споры. Сперва люди разделились на небольшие группки. Одних устраивала одна политика, других другая. Делись по разным признакам. Кто то был верующим и предпочитал состоять в группе с такими же людьми. У них была своя идеология. Им казалось, что все произошедшее можно объяснить только карой божьей. Мол, люди больно распоясались, грешили много, еще и возомнили себя высшей степенью развития. В противовес им были люди со взглядами радикальными, в какой то мере даже жестокими. Они были убеждены, что тогдашняя ситуация нужна для полной перестройки общества, для создания идеального мира, — мужчина хмыкнул. — Это я привел только два примера, таких групп было намного больше. А когда конфликты накалялась, то решали их самым простым способом — драками. Сначала, вроде, все было в небольших масштабах. Потасовки на посиделках, пару рож разобьют, да разойдутся. А потом кто-то что-то крупно не поделил, и пошло поехало. Я тогда и опомниться не успел, а мне в госпиталь начали привозить по десятку человек за пару часов. Я помню, смотрел на эти кучи людей избитых, и не понимал, мне разорваться надо?
— А врачом тебя когда назначить успели? — поинтересовался Тоге, понимая, что отец упустил эту деталь, покуда полностью начал погружаться в воспоминания.
— Да там не особо то и назначали. Я еще зеленым же был, что-то помнил, что-то забыл уже к тому времени. Но в свободное время почитывал учебники, которые успел захватить. Это казалось правильным, хоть себе какую-то помощь оказать смогу, верно? — Тоге кивнул, а Осима пожал плечами. — Врачи вообще и изначально нужны были. Особо квалифицированные занимались более сложной работой. Я их и видел то, пару раз от силы. А меня взяли работать, когда на собрании обсуждали вопрос нехватки врачей. Там по очереди люди выступали с предложениями. А потом меня в лоб спросили: «учился?» Я киваю. «Лечить сможешь?». А я как то и не задумывался особо, подумал, что это куда лучше, чем землю копать. Физически то я не особо силен. Согласился, — мужчина снова сделал паузу, переводя дыхание. — Сначала все шло гладко: перевязки, гипсы, осмотры больных с простудой. Самым сложным было пытаться найти способ избавиться от симптомов своеобразной акклиматизации. Всю жизнь над землей жили, а тут под землю переместились. Но и с этим как то справились. И вот, я как обычно прихожу на работу. Сам жил тогда в общежитии, еле высыпался, поскольку в соседней комнате жила женщина с тремя детьми, а по утрам и поесть было задачей не из легких. Только налил себе кофе, чтобы проснуться, и тут же распахивается дверь и вносят человек десять на носилках. У меня глаза на лог полезли, — мужчина активно жестикулирует, передавая все свои эмоции. — Я им говорю на ломаном английском: «Это куда столько?». А я там один был, остальные приходили чуть позже, а еще несколько роды тогда принимали. Пацаны, которые принесли тела, плечами пожали и ушли. И я остался с этими стонущими и плачущими телами. Я подошел к одному, а там три ножевых, ко второму, а там еще хлеще, у третьего открытый перелом, рана над глазом, кровь уже затекать начинает, и кинжал торчит из плеча. Я на них смотрел и понять не мог, с кого начать. Расспрашивать бесполезно, мораль не работает, а я один. Там уж еще мужик потом, благо, прибежал, мы с горем пополам нескольких перевязали, кому успели помочь, тому помогли. Я еще глупый, спать ложился и думал, какой день ужасный был. А потом каждый день такой был. И воды глотка сделать не успеваешь, а у тебя уже все помещение заполнено. Там уже и лица не различаешь, слышишь, плачет да шепчет что-то, еще живой, на автомате уже начинаешь что-то делать. Помню, в бреду уже почти кидаюсь от одного к другому, что то перевязываю, лью спирт куда-то, уже не вижу ни черта. Ко мне Скотт подходит, мужик, лет сорок, ни детей, никого не осталось, на удивление, на японском, как на родном шпарил. Мы с ним часто пересекались на работе тогда. Руки на плечи мне кладет и начинает трясти. Я на него оборачиваюсь как на прокаженного, а он мне почти кричит в лицо: «Успокойся! Стой! Тихо ты, уже по кругу людей перевязываешь». А я тогда и правда не заметил, как по кругу пошел. А потом все дни стали похожи друг на друга. Я себя порой на мысли ловил: «А что, если сейчас все так друг друга и переубивают? И зазря мы тогда все это строили. Так и закончится человечество. Кранты». И знаешь, что забавно, даже иронично? — на лице Осима появилась мягкая улыбка. — Меня в один из таких дней успокоила именно твоя мама. Подходит ко мне, сама замученная, уставшая, под глазами не мешки, а впадины. И говорит мне: «Чего расклеился?». По спине рукой гладит, а сама выглядит так одиноко и болезненно. Так и познакомились, на самом деле.
Тоге ощутил, как по телу слабо пробежали мурашки. Помнит он, в детстве ему на вопрос о знакомстве родителей отвечали только абстрактное «да на работе».
— И с тех пор она мне дни понемногу скрашивала. То еду какую принесет, прям в рот запихивала, когда обе руки были заняты. Антисанитария, скажешь? Соглашусь с тобой, но деваться было некуда. То никакущего до скамейки дотащит, чтобы на пол не свалился. И вот в один день принесли очередную пачку людей. Особенно жестокий бой, видимо, был… До тошноты мерзко вспоминать тот день. Ранили какую то шишку, говорят, оперируй его. А я краем глаза замечаю на носилках знакомую макушку. У меня крышу срывает, я бегу посмотреть, внутри проклинаю на чем свет стоит, молюсь, лишь бы ошибся. Подхожу поближе, в глазах плывет. А там твоя мама, сознания нет, дыхание есть, и на том «спасибо». Ранение в легкое, неотложка, я качу ее в кабинет. Ко мне тетка подбегает, орет в ухо с немецким акцентом: «Какого дьявола ты творишь?». А мне так плевать было, кто там этот дядька, какая ему помощь нужна. Вон, еще есть операционная, найдется кто-то. Внутри проклинал себя за эгоистичность, понимал, что делая этот выбор, посылаю, наверное, кого-то другого на верную смерть. Ну, результат ты и так знаешь.
Тоге молчал, переваривая услышанное. Сейчас, после рассказа отца, становилось понятно, почему вся семья старалась так держать его вдали от деятельности спецназа. Проблема была даже не в самом спецназе, а в том, что он так или иначе связан с насилием и смертью.
И хоть эта часть истории пролила свет на некоторые мотивы Осимы, часть про старого знакомого, что недавно помог его сыну попасть в организацию по блату, оставалась неясной.
— Я знаю, что ты хочешь сказать, — вздохнул отец, проходясь пальцами на волосам. — Да, про спецназ. Как же я туда попал… Да точно так же, как и в больницу врачом. Просто перевели, когда раскрылась вся эта муть с генами и предрасположенностями. Пока мы, простые врачи, с ума сходили с бесчисленными пациентами, часть высококвалифицированных врачей была вынуждена менять профиль. Они учились у людей, которые занимались генной инженерией, а потом вот, вывели такие особенности. Я, на самом деле, хотел тогда бросить медицину, уйти работать вообще в другую сферу. Куда угодно, но подальше от всего этого. Хватило мне этих потрясений с твоей мамой, с другими больными, которых было жалко до трясучки. До того момента я и предположить не мог, что способен на такие эмоции и чувства. Готов был бросить, да не бросил. Сказали, что появилась возможность перевестись в другой отдел. Обещали, что будет спокойнее. И было. Но тоже временно. Дурак я дважды, раз повелся на это еще раз. Наступили темные времена с первым универсальным спецназом. Вам этого в школе не рассказывают, а вот там, на учебе в спецназе, могут и рассказать. Так что повременю уж с этим. Придет время, сам узнаешь, а то и так затянул рассказ, — по голосу мужчины и так уже было ясно, что сил продолжать у него было мало.
Уставший с работы, он сейчас делился действительно тяжелым опытом, который изначально планировал и не рассказывать никогда. — Море раненных, куча тяжелых травм. Работы по горло было. И вот, приносят пацана. Спасти можно, а его в трупы уже заносят. Я смотрю на это тельце, которое еще сможет однажды пожить жизнь, и думаю, вот куда его хоронят раньше времени. Я тогда уже успел заполучить неплохую репутацию, имел свои полномочия на такое. Недолго думая, направился к главному. Ну и организовал ему скорую операцию. Поблагодарить он меня тогда не успел, работы, опять же, было очень много. Не думал я, что все еще помнит меня. Тепло от этого, все таки на душе…
Тоге было нечего сказать. Сочувствие сейчас казалось абсолютно ненужным. Комментировать тоже никак не хотелось.
Но главным было то, что сейчас он, как никогда раньше, чувствовал настоящую связь с отцом. Он увидел его голым, беззащитным и таким маленьким перед всеми событиями, которые ему были бесконтрольны. Сопереживая своему отцу в молодости, он увидел его обычным человеком со своими переживаниями, которыми ему, если честно, нужно было поделиться чуть раньше. Но Тоге почему то уверен, что, случись этот разговор раньше, он бы все равно не изменил своего решения.
Бывает, что внутри трещит пустота, когда все вокруг белое, говорить нечего, а голова свежа и мыслей нет. Такое случается при волнении, например.
Такую пустоту Тоге ощущал перед разговором с отцом. А сейчас внутри него ничего и одновременно вся информация. Его голова еще не успела разобраться со всем сказанным.
Слишком много мыслей, слишком забитая ими голова. И от этого тоже невозможно и слова вымолвить.
Откроешь рот, а потом молчишь, не зная с чего начать.
Тоге решает оставить анализ на потом. Его вымотал этот монолог, ему нужен отдых.
— Спасибо, что поделился, — поблагодарил Тоге, получив в ответ сухой кивок отца.
Раздался мягкий хлопок двери из прихожей. Оба повернули головы в сторону арки, откуда появилась хрупкая физиономия женщины. Она притормозила у входа, выглядя озадаченной. Нечасто оба мужчины в этом дома собираются в гостиной, чтобы о чем то поговорить. Она пару раз открыла и закрыла рот, не зная, о чем спросить их. Оглянувшись по сторонам, все же поинтересовалась:
— Вы уже ужинали?
— Нет, пока не хочу, мам, — слегка измучено улыбнулся ей Тоге. Она нахмурилась, но решила не комментировать.
— Я тоже пока не голоден.
— А ты то почему? — поставив тяжелую сумку на пол, женщина подошла к дивану и приложила руку ко лбу Осимы. — Ты случаем не заболел, вон какой бледный…
Пока мама полностью переключилась на отца, Тоге решил смотаться в комнату, считая, что сейчас самый удачный момент. Кроме того, все еще нужно было ответить Панде. Парень с ужасом посматривал на количество сообщений от друга, в которых тот настойчиво интересовался, куда он запропастился.
***
Выслушав гневную тираду друга по поводу столь долгого отсутствия онлайн, Тоге коротко поведал о том, как прошло его вступление и как он поговорил с отцом. На удивление, Панда не стал цыкать, как то едко высказываться насчет способа, коим его друг заполучил место в организации. А вот после сокращенной версии рассказа Осимы он надолго замолчал.
— Думаю, учитывая при каких обстоятельствах тебя решили так продвинуть, не стоит даже задумываться о том, насколько честно ты поступил, — ловко выкрутился Панда, сумев затронуть в своем ответе, и личные переживания друга, и вклад его отца. — У меня есть ощущение, что, возможно, тебе там и место. Не в плохом смысле, разумеется. Дети, за исключением некоторых случаев, неосознанно повторяют родительскую судьбу. Я не имею в виду, что ты полная копия своего отца… Просто, есть у тебя его черты характера. Не будем забегать вперед, время покажет. Но я рад за тебя, Тоге.
— Спасибо, — Инумаки сидел на кровати, безостановочно кусая кожицу вокруг пальцев. У него все еще было слишком много информации, которую нужно было обработать. И Панда не очень то помогал с этим. Он скорее, наоборот, подкидывал все больше новой пищи для размышлений. И было бы славно, будь у него сейчас силы на это.
Но сил хватало только на кривое прощание с другом; на быстро ополоснуться в душе, лечь в прохладную кровать, завернуться в одеяло и утопить голову в мягкой подушке.
Смотря на потолок в темной комнате, Тоге услышал, как скрипнула дверь в его комнату. Нос уловил тонкий запах парфюма матери. Чувствуя вину за то, что так и не поговорил с ней вечером, Тоге закрыл глаза и притворился спящим. Женщина тихо прошептала «спокойной ночи» и мягкой поступью удалилась по ступенькам на первый этаж.
Привыкшие к темноте глаза бегали по элементам мебели, пока голова раз за разом прокручивала события сегодняшнего дня. Тоге упрямо игнорировал организм, который неоднократно уже намекал, что пора засыпать. В ответ его виски прошибало острой болью, заставляя усомниться в том, что еще нужно что-то анализировать.
И все таки, слова Панды заметно повлияли на Инумаки. Его успокаивала мысль, что место его вполне заслуженно. Не его силами, но силами отца. Что имел друг под преемственностью черт характера отца, оставалось для Тоге не совсем ясным.
Он всегда считал, что действовал исключительно в целях интереса, просто потому, что ему казался спецназ чем то недостижимым. Он даже не рассматривал другие варианты своих мотивов. Панда ошибался редко, и это не могло не озадачивать.
И тем не менее, думать становилось все труднее. Сон волнами накрывал Тоге. Поворачиваясь на бок, он желал себе только спокойного и мирного сна, без кошмаров и лишних приключений.
***
3 марта 2063 год
На выжженном поле виднеются две сгорбившиеся фигуры. Черные пальто развиваются от прохладного, еще не успевшего потеплеть к весне, ветра. На поле с протяженностью в несколько километров ни одной постройки, ни одного тощего деревца. Только голая земля и желтая короткая травка местами. Унылое зрелище не разбавляют и в кучку собравшиеся исхудалые вороны. Они клюют жесткие куски хлеба, которые бросают им грубые мужские руки. На вид и цвет руки ничем не уступают этому мрачному полю. Мозолистые, сухие и покрытые на костяшках ссадинами. Черствый безвкусный хлеб в них крошится на более мелкие кусочки, чтобы слабым птицам было легче раскусить.
Тучи на небе сгущаются, образуя собой одну целостную безобразную массу. Что нависают они над полем, что их нет, — солнца не прибавляется. Ветер все так же норовит сдуть с головы сидящего на корточках мужчины шляпу, а серость и уныние пейзажа продолжает нагнетать.
Хлеб закончился, недоверчивые вороны забрав последние куски, расправляют хрупкие крылья и улетают на безопасное от мужчин расстояние.
Стоящий человек хмыкает и тянется в карман, где ранее лежала буханка, чтобы достать тухлые сигареты. Раздается несколько щелчков зажигалки, а потом струйки едкого дыма скручиваются в воздух.
— Тучи сгущаются, — констатирует со смердящей палочкой в зубах высокий худой мужчина. Его подбородок странно непропорционален, он выпирает из общего профиля лица, будто на его месте находится опухоль или шишка.
Лоб налегает к носу, почти не имея перехода в переносицу. Черные мутные глаза глядят в небо, в них практически не отражается свет.
— Не к добру это, — подает голос все это время сидящий на корточках мужчина. Его голос скрипит, как не смазанная дверь, а нос висит крючком. Над губой и на щеках виднеется легкая щетина. На переносице сидит хлипкая ржавая оправа, одного стекла уже нет. В целом, он создает впечатление старой, всеми забытой, лачуги. Дрожащие руки он сжимает в замок.
— Покуда знаешь? — выдыхая дым хмурится стоящий рядом мужчина. Он как скала возвышается над скрючившимся в ракушку маленьким человеком.
— Бог мне на ухо шепчет, — он тянет кривой палец к уху и косо улыбается, уголки его губ отказываются растягиваться одинаково, как будто кто-то ему рот неровно вырезал лезвием.
— А поконкретнее?
— Что Дева Мария уже лежит в хлеву и ждет дитя, — срываясь на шепот, произносит мужчина. Он шарится по карманам дырявого пальто, пока второй делает последнюю затяжку и тушит сигарету о запястье. На нем многочисленные следы ожогов, и теперь из становится на один больше. Бычок летит под подошву армейских ботинок.
Раскрыв маленькую книжку, по которой только с помощью интуиции можно догадаться, что она некогда была молитвенником, он начинает что то шептать под нос, а затем наскоро трижды крестится, будто боясь не успеть.
—
Забыть и сжечь, нужно… сжечь, дай, дай… сжечь, — он поднимает лицо, похожее на череп, обтянутый тонкой бежевой тканью, и сжимает, разжимает ладонь. Просит.
— Чего тебе? — смеется «скала», упиваясь жалким зрелищем.
— Огонь… дай, сожгу, — он падает на колени и, еле передвигая ногами, ползет ближе.
Второй шарит в кармане специально долго, уже изначально держа в пальцах зажигалку. Поджимает губы, бегает глазами по полю. Любуется, как тот пресмыкается подобно червяку.
— Это? — наконец достает потертый красный предмет. Мужчина на коленях почти трется о ногу и, снова кривя рот, кивает несколько раз. — На, — бросает в протянутые ладошки зажигалку.
Не упускает и возможности обильно сплюнуть густую белую слюну на прижатый коленями молитвенник.
Вязкая жижа растекается по открытым страницам, на что «этот» снова поднимает глаза с бегающими зрачками на уродливое лицо сверху.
Мужчина нервно хихикает и начинает щелкать механизмом, чтобы пустить огонек.
Щелк
Щелк
Щлк
Щ—
— Дай сюда, — высокий мужчина вырывает предмет из слабых рук и быстро поджигает книжку. — Горит.
— Горит…
***
Настоящее время
Савель
Тоге 17:22
Ты идешь?
Уже 22 минуты прошло, тебя ждать?
Чертов лифт снова переполнен людьми. Инумаки стоит прижатый к металлической двери, без возможности достать телефон, но на умных часах видит сообщения старосты. Все, что ему остается — недовольно цыкать. В закрытом душном помещении невозможно жарко в тонком вязаном костюме. Парфюм, которым он и так редко пользуется, наверняка уже смешался с чужими. Тоге никогда не страдал клаустрафобией, но эта ситуация его явно заставляет понервничать.
Мало того, что он опоздал с самого начала, потому что вышел только за пять минут до начала выпускного, но он еще и прождал лифт минут пятнадцать, потому что попал под час пик.
Раздраженный, он считает от одного до десяти, ожидая прибытия. Лифт как будто и не спешит доезжать. Тоге думает о том, что это все перегрузка и система дала сбой, сейчас они полетят вниз и до места проведения мероприятия он так и не дойдет.
Но металлическая коробка наконец останавливается. Инумаки прошмыгивает наружу так быстро, как только может. Параллельно заходит в мессенджер, чтобы ответить старосте.
Тоге
17:24 да, я бегу
17:24 в лифте тесно было, ответить не мог
Добежав за какие-то минут пять до ресторана, где собрались все ребята, Инумаки забегает внутрь, где на него ошарашенно смотрит хостес. Парень извиняется и просит отвести его за стол к одноклассникам. Здесь он не впервые, бывал пару раз с родителями на семейных ужинах. Заведение достаточно приятное, шустрый персонал и вкусная еда, а также просторное помещение, где и впрямь удобно проводить подобные случаи. Атмосферы добавляет негромкая джазовая музыка, а по вечерам здесь иногда поют вживую. Один из таких дней Инумаки тут и застал, поскольку одна мамина подруга занимается пением в качестве хобби.
Ребята кучатся возле одного из круглых сервированных столов, что то шумно обсуждая. Часть еды уже расставлена, помимо, конечно, закусок. Оттуда, где стоял парень, было трудно прикинуть, какое из мест, должно было принадлежать ему. Завидев Тоге, первой к нему спешит Савель. По виду девушки, он готов поспорить, что ему сейчас дадут подзатыльник. Но она останавливается в шаге от него.
— Я надеялась, что ты хотя бы сегодня придешь без опоздания, — в противовес всем его ожиданиям, Савель тепло улыбнулась. Обычно завязанные в тугой хвост сегодня ее волосы красивыми локонами покоились на плечах. Парень также отметил, что она потрудилась с макияжем, хотя обычно красила только губы. — Проходи, мы тебя почти потеряли. Но твое место не заняли.
— Неплохо, — чувствуя неловкость, Инумаки прошел за стол, усаживаясь на мягкий бежевый диван.
Одноклассники тут же переключились
на него, спрашивая, как у него дела, чем он занимается, почему опоздал. Парень еле успевал отвечать на вопросы, чувствуя себя звездой телешоу. Наверняка, они так «нападали» на каждого прибывшего, в ином случае, Инумаки совершенно не понимает, чем он заслужил такого внимания. Вскоре вопросы закончились, поэтому он, как обычно, превратился в обычного слушателя. Из разговоров парней рядом он узнал, что Севен расстался с девушкой, а точнее это она его бросила, что Мики пришлось перестать заниматься рисованием, потому что родители настояли на полной отдаче к подготовке наследования семейного бизнеса. Кто-то собрался перебраться в Зону 1, как, например, Тина, у которой там живет парень.
Активное обсуждение прервал звон ложки о ножку бокала. Все сразу же обратили внимание на Савель, что встала между столами, чтобы ее было хорошо видно. В руках у нее, помимо посуды, была стопка каких то карточек, перевязанных красной лентой. Она уверенно подняла голову и обвела взглядом каждого.
— Ребята, мои дорогие одноклассники, — начала она мягко, ее голос тек как мед. — Я бесконечно рада произносить эту речь. Мы с вами проучились столько времени вместе. Печально признавать, что совсем скоро мы все с вами разойдемся. Хочу сказать вам огромное «спасибо» за все эти годы совместной учебы, за веселье, за конфликты, за переживания и, конечно же, за радость, что мы привносили друг другу в жизнь. Я хочу пожелать нам всем успехов, удачи, сил и терпения на пороге нашей взрослой жизни. Спасибо!
По помещению раздались многочисленные хлопки, ребята чокались, кто-то плакал. Тоге схватил с фруктовой тарелки дольку мандарина, закидывая ее себе в рот. Прокалывая зубами тонкую кожицу, он почувствовал кислый сок, растекающийся по языку. Следом сделал три глотка шампанского и вдруг уставился в тарелку, где лежал еще нетронутый салат. Инумаки ощутил всем телом искрящийся заряд, прошибающий его позвоночник.
Сейчас идет выпускной. Его выпускной.
У него начинается новая глава в жизни.
***
Тем временем…
Массивные деревянные двери распахиваются, в зал влетает низенькая блондинка. За прямоугольным столом сидят примерно десятеро мужчин в дорогих костюмах.
Шум от двери прервал их разговор, и они недовольно покосились на девушку, которая держала в руках несколько папок. Она нервно потеребила краешки бумажек, пока переводила дыхание.
— Извините, что перебиваю, — она поклонилась и, продолжая смотреть в пол, подошла к молодому мужчине, который сидел с левого края стола и крутил в руке бутылку воды. Остальные отмахнулись, возвращаясь к своим диалогам. Они разбились на несколько группок, общаясь между собой. Не совсем было понятно, что за собрание у них проходило, но девушку это и не особо интересовало. — Господин Оккоцу, Вам просили передать: в воздушном спецназе не хватает людей, приказали Вас обязать стать учителем одного из новичков. Вот папка со всей информацией. Пожалуйста, все вопросы к начальству, я только передаю информацию. До свидания.
Выпалив всю речь на одном дыхании, блондинка поспешила обратно к двери. Пару раз безуспешно толкнула тяжелую дверь, но она не подалась. Заметно начиная переживать, что доставляет неудобства, девушка начала энергичнее толкать, но дверь как подавалась вперед, так и отъезжала обратно, толкая с собой блондинку по полу. До ее ушей донесли тихие смешки мужчин.
Покрываясь розовыми пятнами аж до шеи от стыда, она уже хотела было попросить кого то из них о помощи, когда дверь с той стороны открыли, а девушка отлетела к стенке.
— Ой, черт возьми… — верзила, только вошедший в комнату, почесал выбритую наглухо макушку и поднял тело девушки на руки. — Пойду… отнесу в медпункт, — прогремел он басом и снова вышел, оставив дверь громко захлопнуться.
— Это которая уже за месяц? — спросил высокий черноволосый мужчина, упакованный в строгий, идеально выглаженный, костюм. Он стоял возле своего места в самом конце стола, покуривая трубку.
— Понятия не имею, но девчонок жалко, скоро всех помощниц так перебьет, — ответил молодой парень со светлыми волосами, собранными в пучок. Он все это время листал что то в телефоне, слушая чужие разговоры, лишь изредка вставляя свои комментарии. На шее у него повисли черные кожаные наушники. — Кстати, что там за новичок? Я думал, ты не берешь учеников.
— Я и не беру, — все еще в недоумении ответил молодой человек.
— Покажешь, кто там?
— Может быть, — он прокрутил кольцо на безымянном пальце левой руки и убрал папку в выдвижной ящик стола. — Потом как нибудь.
— Смотри, не забудь только, — хмыкнул все тот же мужчина с трубкой, большим и указательным пальцами поправляя длинную челку, которая снова мешалась, щекотя глаза и щеки. — А то будет этот новичок стоять там в одиночестве, как потерянный котенок.
— Именно, представь, что это котенок, — вклинился в разговор рыжий парень с повязкой на глазу. Он все это время опирался на стол рядом с блондином, посматривая на новости, которые тот листал. — Ты же не бросишь безобидное животное?
— Я еще даже не знаю, кто это, — пожал плечами главный герой обсуждения.
Отложив трубку в сторону, темноволосый «костюм» поглядел на часы, встряхнув перед этим рукой три раза, и громко цыкнул:
— Сильно он уже опаздывает…
