Признания

Итак, Джон подвёл знаменатель под тремя годами его отношений с Френсисом словно под затяжным трёхлетним плаванием. К его чести, он уже хоть немного поуспокоился и передал разговор с Джейн не совсем буквально: сказал, что просто сообщил ей, что у него есть любимый человек. Но, тем не менее, всё было шито белыми нитками. Френсис вцепился Джону в лацканы пиджака, не заботясь о свидетелях, и зашипел: - Придурок ты старый, ты что, мать твою, натворил?! Франклин беспомощно заморгал и поджал губы, отшатнувшись с несчастным растерянным видом, так что пиджак и рубашка нелепо смялись и натянулись. Брови у Джона сложились жалобным домиком, а лоб гармошкой, подбородок сморщился, под ним проступила мягкая складочка, которую Френсис так обожал, и которая теперь так раздражала. Да, чёрт подери, Джон выглядел действительно старым... И действительно придурком. Зрелище было настолько жалкое, что Крозье не выдержал и отпустил Франклина – так, что тот повалился на спинку скамьи, судорожно дыша, как рыба, выброшенная на берег. - Блять, Джон... Ты сдал нас с потрохами! - Френсис, я... прости... - Да что «прости»?! Что «прости»?!.. У Джейн и своих домашних бы... ай! У Бога или там я не знаю у кого прощения тебе надо просить! - Френсис, подожди!.. Крозье помотал головой, словно пытаясь стряхнуть дурное наваждение, обхватил виски руками, потёр их пальцами и опустил локти на расставленные колени. В таком положении он оставался ещё с полминуты. Затем рывком выпрямился, вперил в собеседника взор льдисто-голубых глаз и откашлялся: - Джон, да даже не то страшно, что ты типа кого-то там сдал, это ладно, ерунда. Но вся эта херня с разводом, это-то к чему?! Нахрена ты спорол горячку? Нахрена решил взять и всё разрушить? Поздравляю, взял прямой курс на мину! Просто... зачем? Франклин тяжело вздохнул, будто Атлант, держащий весь груз мира на своих плечах. Он робко протянул руку. Крозье свою не отдёрнул – и на том спасибо. Легчайшее касание – уже хорошо. - Френсис, - дрожащим голосом проговорил Джон, - я понимаю, что совершил глупость, и это... это не самый лучший способ сделать признание. Но я бы и правда хотел кое-что кардинально поменять. Я бы хотел остаток жизни – который не так уж и велик, согласись, хотя в наше время продолжительность этой самой жизни возросла... - неуклюже забормотал он. – В общем... Я люблю тебя. И действительно хотел бы провести остаток своих дней с тобой. Френсис смотрел на него с трудно читаемым выражением. В худшем толковании это можно было назвать болью и грустью. В лучшем – растроганностью. Но вслух Крозье мрачно проронил: - А меня-то ты, блять, спросил? Джон молчал. Френсис повторил: - Меня ты спросил, хотел бы я с тобой жить? И тут Франклин вдруг собрался, сел на скамье прямее, поправил пиджак и галстук, и голос его зазвучал негромко и ровно: - Да, Френсис. Ведь в том-то всё и дело, что да. Притом неоднократно. Если прямым текстом, то не менее двух раз. Чёрт. Опять пресловутые два раза. - Да-да, - словно читая мысли, покачал головой Джон. – Вот только, наверное, не стоило мне спрашивать у тебя такие вещи, когда ты был... не в себе. Крозье покраснел и отвернулся. Между вековыми вязами с шишковатыми стволами и пышными кронами проглядывала лужайка с невозможно зелёной травой, оправдывающей название парка. Через эту открыточную картинку начинали проступать другие. Вот они с Джоном в пабе «Катти Сарк» в Гринвиче. Кругом тёмное дерево под старину, сплошь доски, обстановка имитирует корабельную, но с вкраплениями домашнего уюта в виде камина, парочки торшеров, кресел, пледов, пуфов, якобы всё равно сделанных из ящиков – а из эркера открывается вид на вечернюю Темзу с огнями. Вот там-то они и обосновались, пока у стойки в основном собралась молодёжь. Решили провести вечер эстетично: заказали креветки, мидий, устриц – вкуса которых Френсис всё-таки не понимал, ещё какую-то затейливую морскую снедь, сыры – и шампанское. Да, всё-таки ему было – уже можно. Френсис помнил, что говорил врач: что дофаминовые рецепторы и нейронные связи восстанавливаются минимум через год, а вообще, стоит считать за нормальный срок три года, и тогда после перестройки человек от зависимости возвращается к нормальности. Для Крозье этот срок уже прошёл, и его не тянуло к выпивке. Сегодняшний вечер был редким и приятным исключением, яркой ноткой на фоне будней, короткой вспышкой фейерверка. Именно так искристо и ощущалось шампанское в крови – легко и весело, ничуть не напоминая тяжёлое, мутное опьянение от дешёвого виски. Джон порой пригубливал из своего бокала, был оживлён, забавен и очарователен, и Френсис откровенно любовался им – вот бы задержать этот момент, вот бы так было всегда. Они то балагурили, то пускались в проникновенные и тёплые откровения, держались за руки, не заботясь о том, что подумают окружающие – а что, двадцать первый век, свободная страна. Они наговорили друг другу множество прекраснодушных вещей, от которых расцветало сердце. Вот тогда-то Франклин и задал ему сокровенный вопрос: - Френни... – В минуты наибольшей задушевности он называл его именно так. – А вот если что, ты бы согласился провести со мной жизнь? Ну, знаешь, вроде как... вроде как быть моим мужем? – застенчиво улыбнулся Джон. - Конечно же, да! – просиял Френсис. Никакое сомнение не омрачало его обычно въедливый, пессимистический разум. Да к чёрту этот пессимизм, эту меланхолию! Жить. Как же хотелось жить! Вольно, без оглядки на других. Не отказывая себе. Не спрашивая, чего достоин, чего нет. Не оценивая и не меряя себя какой-то меркой, не ставя на полочки, не вгоняя в рамки. Не сожалея об упущенном и не оглядываясь назад. Шампанское с отвычки ударило Френсису в голову, и ему казалось, что ещё немного, и он сейчас взлетит. Хотелось стать чайкой или прекрасным парусником на быстрых волнах с праздничными холодными брызгами и – плыть туда, куда укажет Джон. Назавтра голова не болела, а вечер оставил послевкусие волшебства. ...Да, Френсис не был тогда в строгом смысле пьян. Но если бы Джон задал ему подобный вопрос где-нибудь в другой обстановке и в другое время, он бы явно стушевался. А второй раз был вовсе не похож на тот. Более того, мог бы служить его противоположностью. Однажды воскресным днём они отправились в Вестминстерское аббатство. Ещё одна столичная достопримечательность: о таких вроде и знаешь даже поневоле со школьной скамьи, но в том-то и дело – они так набивают оскомину, что туда вовсе не тянет. Френсис поначалу скептически мялся и деликатно отнекивался в обычной манере. Но когда Джон отвёл его туда, всё оказалось не так, как ожидалось. Никаких нудных лекций с бесконечными датами и занимательными фактами о епископах и монархах, об истории строительства и архитектурных решениях. И это несмотря на то, что Джон, несомненно, всё это мог бы рассказать: в его память всё записывалось, как на компьютерный носитель, и извлекалось оттуда в нужный момент. Но он просто взял Френсиса под руку и вёл за собой без лишних слов, лишь изредка отпуская короткие негромкие реплики. При этом они старались избегать экскурсионных групп и тихо отрываться от них, как от неприятельских флотилий. Они неторопливо обошли вокруг старинного готического здания. Всё здесь стремилось вверх, и каждая деталь каменного кружева словно служила взгляду зацепкой для подъёма – словно по вантам, взгляд карабкался выше, выше. Наконец, они задрали головы и стояли долгие мгновения, глядя, как стройные кружевные башни возносятся в голубые небеса с проплывающими облаками, напоминающими вуаль. Ветер в вышине был силён, хотя внизу был почти полный штиль – облака неслись так стремительно, что показалось, будто башни пришли в движение, будто это трубы какого-то сказочного гигантского парохода. Затем они бродили по галереям, пронизанным таинственным, сероватым прозрачным светом. В конце концов, вошли внутрь – под немного сумрачные, но гостеприимные своды храма, словно заключающие всех пришедших в лодочки тёплых ладоней, поставленных вертикально. Под самым потолком свет имел дневной голубоватый тон, переливающийся акварельными оттенками, зато вокруг всё было сплошь наполнено золотыми и красноватыми отблесками светильников. - Пошли, сейчас начнётся, - шепнул Джон. - Что начнётся? – чуть рассеянно переспросил Френсис. Он как-то притих и присмирел и даже не заметил, сколько прошло времени. - Органный концерт. Так вот что было гвоздём вечера. Люди кругом, деликатно скользя, рассаживались по местам. Уселись и они. Почти с первых нот что-то всколыхнулось в душе Френсиса – полузабытое, щемящее и светлое. Ах да, детство. И воспоминания о том, как бабушка Мойра водила его в церковь каждую неделю. Родители, помнится, не одобряли это. Они опасались, что такая открытая демонстрация веры может аукнуться – тогда по всей Ирландии гремели беспорядки, и даже соседу нельзя было доверять, коль скоро ты католик, а он протестант. Но церковные службы запомнились Френсису чувством торжества, ощущением смелости и одновременно защищённости. И ещё чего-то неизъяснимого, чего-то, что всё-таки выше всех людских событий и обстоятельств. Этому нельзя было подобрать названия, но оно переполняло и окрыляло – и именно это, давно угасшее и утраченное, Крозье ощущал теперь, в аббатстве – пусть храм и был англиканским. Но звучание органа словно омывало душу вибрирующими струями, стирая любые различия и горести, любые предубеждения – ни эллина, ни иудея... ни англичанина, ни ирландца... ну, и так далее. Он был в таком трансе, что лишь пару раз мельком глянул на Джона, но этого было достаточно для крамольных мыслей: «Вот с тебя бы икону и написать...» - однако и эти мысли растворились в музыке. Полчаса пролетели как одна минута, но в то же время показались вечностью. Когда они вышли из храма, то Френсис долгое время не мог и не хотел ничего говорить. А Джон его и не спрашивал. Так они минут десять-пятнадцать брели в полном молчании, и весь суетный мир вокруг казался словно отделённым невидимой плёнкой. Они замедлили ход и остановились на набережной, у монумента Королевским ВВС. Тогда Джон привлёк Френсиса к себе и лишь через несколько мгновений пробормотал: - Я бы хотел разделить с тобой самое высокое и самое лучшее. Да и всю жизнь. Ты бы согласился, Френсис? И он сказал: - Да. Последнее время это моя мечта, Джон. И он не врал. Да разразил бы его гром, если б наоборот. ...Так почему же теперь настигало ощущение чертовской неправильности происходящего?! И такая нелепица. Если вспомнить эти эпизоды, это он был влюблён в Джона по уши, только потом где-то стыдливо по привычке прятал свои чувства, до конца им не веря. Но если взять нынешнюю ситуацию – выходило наоборот: Франклин был влюблён, как мальчишка, и наломал дров. И всё это так до ужаса не вязалось с их возрастом и статусом. Крозье неловко почесал шею, словно его укусил слепень. Мучительно морщась, он протянул: - Джон, когда я отвечал тебе, то делал это от чистого сердца. - А что насчёт ясной головы? - Чего?! Тебе ли говорить о ясной голове! – возмутился Крозье. - Френсис! Я имел в виду только то, что – да, я ошибся, спрашивать важные вещи стоило не в исключительный момент, а в обычной обстановке. Ну, хоть как сейчас. - Ты издеваешься?! Сейчас «обычная обстановка»? На минуточку, ты объявил жене, что хочешь с ней порвать! И всё это... из-за меня, - внезапно упавшим голосом проговорил Френсис. Джон открыл, было, рот, но Френсис прервал его жестом – однако сам подавленно замолчал. Но, кое-как собравшись с мыслями, проговорил: - Знаешь, Джон... А я бы согласился на твоё предложение. Но не такой ценой. Не такой. Френсис покачал головой, будто до сих пор не веря происходящему. - Джон! - в отчаянии воскликнул он. – Ну как так получается?! Ты первоклассный исследователь, замечательный учёный, грамотный руководитель, одарённый наставник... но при этом – грёбаный дебил! Джон лишь огорчённо пожал плечами. Помедлив, Френсис глянул исподлобья: - Так что она по итогу сказала?.. Франклин растерянно огляделся, будто ища поддержки – Бог весть у кого или чего. - Ну так что? Она согласилась на развод? Или как? Джон сосредоточенно-мрачновато произнёс: - Она согласилась подумать. Сказала, что ей нужно время. - Мудрая женщина, - вздохнул Крозье. «В отличие от тебя» , - так и читалось продолжение фразы. - Она взяла паузу, - продолжал Джон. – Они с Софией в тот же день нашли какой-то там горящий тур, авиабилеты по сумасшедшей скидке – ну, Джейн у меня дока в таких делах – и свалили на континент. - Надолго? - На четыре дня. Джейн и Джона, среди прочего, роднила одна вещь – они оба находили разрядку, новые силы и решения в движении. После разговора, что произвёл эффект разорвавшейся бомбы, Джейн остаток дня была неразговорчива. Не наказывала непутёвого мужа молчанием – просто пребывала в сосредоточенности. Они с Софией о чём-то переговаривались – Джон старался не прислушиваться. И вот к вечеру были собраны чемоданы, а наутро обе уже мчались в аэропорт Хитроу, расцеловав Джона в щёки на прощание, будто ничего не произошло. Конечно, это была ширма. На самом деле, всё напоминало резкое дистанцирование и самый настоящий разрыв. Но вслух ничего не было оглашено. Оставалось только ждать.