***
Таня терпеть не может Аринин взгляд свысока, две косички, как у первоклашки, уверенный разворот плеч, чеканный стук маленьких каблуков. Богатенькая зубрила слишком много о себе думает. После Венькиной выходки Полякова то ли не стала стучать папане, то ли ему были безразличны дочуркины проблемы. Никто Веню не увёз в лес в пакетах. Да и саму Таню позже тоже. А было за что. Таня доводит стрелку до конца, наклоняя подводку так, чтобы угол получился чётким и острым. Щурится в зеркало. Синяк на скуле чуть проглядывает сквозь бежевый слой тоналки, но акцент на глазах должен отвлечь внимание. — Полякова, не утонула в дерьме своём там? — сквозь зубы бросает в сторону закрытых дверей. Дура эта молчит, Ритка громко фыркает рядом: — Такие не тонут. Двигайся, не одна, я тоже накраситься хочу. Таня ведёт бровью и издевательски медленно достает блеск для губ из сумки. — Я ещё не закончила. — Да пойдёмте уже, звонок скоро… — Наташа выдувает пузырь жвачки, с хлопком лопает его. — Что у нас? Химия? Раиса подождёт. — Таня, ухмыляясь, отпихивает Риту, оттирая её от зеркала задницей, туго обтянутой чёрной мини-юбкой. Плавно покрывает губы блеском. Глянцево-розовая поверхность переливается в свете тусклой туалетной лампочки. — Дви-гай-ся! — Ритка смешно злится. Таня задирает на неё голову — она этой дылде по плечо — закатывает глаза и показывает язык. Штанга пирсинга звякает о передние зубы. Рита раздувает ноздри и толкает Таню бедром. Та с готовностью толкается в ответ, наступает ей на ногу. — Ну ты и сучка! — Сама сучка… Они хохочут и пихаются, и Рита побеждает, но потом Таня упирается ногой в стену и расклад сил меняется. Наташка продолжает бубнить про звонок.***
— Сколько у тебя валентинок? У меня шесть. — Инна из параллели затягивается тонкой сигаретой за углом школы в слепой зоне камер. У Тани девять. Она картинно выдыхает дым, как крутая охотница на нечисть из триллера, который недавно крутили в кино. — Не знаю, не считала. Инна недоверчиво смеётся: — Ну да. Слышала, Фёдоров тебе встречаться предложил? Таня хитро щурится, мысленно отворачивая Ритке её белобрысую розоволицую голову. — Паша? Не, пока не предложил. — «Пока»? Всё-таки что-то… М-м-м, намечается? Таня покровительственно улыбается, стучит длинным бордовым ногтем по фильтру, стряхивая пепел в ноздреватый мокрый снег: — Может быть. — Да ладно, все слышали про ромашки. Где он их тебе достанет-то в феврале? Отшила так? — Инна стреляет глазами, на её ресницах – комочки туши. — Это не моя проблема, да? — Таня тушит сигарету о стену. — Откуда узнала-то? — Веня. Точно. Чесать языками не только девки любят — она всё время забывает.***
Они тогда большой компанией в кино пошли. На триллер как раз. Таня со своими девчонками, и почти все парни класса. Ну, те, что из нормальных. Пока ждали фильм, Паша плюхнулся с ней рядом на мягкий диван. Доверительным щенячьим взглядом, плохо вяжущимся с его обликом, заглянул в глаза. — Таньк, нужен совет. Таня легче прочих девчонок сходилась с пацанами. Поэтому ей таскали валентинки, приходили с просьбами и за советом, звали на свидания, пьянки и вписки. Кто посмелее — зажимал в углах и получал по яйцам, кто поробей — вздыхал и пытался завести хотя бы переписку в соцсетях. Таня обычно не отвечала. Она вела себя как взбалмошная стервозная королева, умудряясь при этом оставаться своей в доску. Но только для тех, кто ей был хоть немного симпатичен. Или хотя бы выгоден. — Какой совет? — Вот, допустим… — Паша закинул руку на спинку дивана рядом с ней, чуть наклонился вперёд. Теперь он был в своем обычном амплуа. Таня только выжидающе подняла бровь, демонстрируя, что на дешёвые замашки ловеласа вестись не намерена. — Вот, допустим, четырнадцатое февраля. Что бы ты, как девушка, хотела получить в подарок? — Как девушка? Я и есть девушка, забыл? — Нет! — он замотал головой, горячо прикладывая ладонь к груди. — Это невозможно забыть, Татьяна. — Чо, Паштет? — Веня встрял просто потому, что был обязан встревать куда угодно. — Яйца катишь? Таня подавила усмешку. — Завали, а? — вяло отбрыкнулся Фёдоров. — Так что, Тань? — Ну… «Как девушка», я была бы цветам рада. Ромашкам. Розы — звенящая пошлость. — Она усмехнулась, радуясь, что нашла куда вставить недавно услышанное красивое выражение. — А кому подарок готовишь? — Да так… — Паша внезапно замялся, и у Тани в груди ёкнуло. — Не важно. Четырнадцатого узнаешь. — О… — Она вдруг перестала чувствовать себя хозяйкой положения, отвела взгляд. — Ладно. А потом Паша отсел, начал о чём-то болтать с парнями — то ли футбол, то ли машины — обычный белый шум. Таня ещё какое-то время пялилась на его затылок. Светлый, коротко стриженый. Высокий широкоплечий Пашка нравился всем девчонкам школы и, кажется, некоторым учительницам. Обаятельный, спортивный (волейбол с третьего класса, все районные соревнования и «город»), добрый, простой. И не дурак. После школы он собирался в училище МЧС поступать, не ясно только было, почему после девятого не ушёл. Таня поступать никуда особо не собиралась — с её оценками за пробники только в самую отстойную шарагу идти. Время на это тратить незачем — никакие из предлагаемых там профессий Таню не интересовали. Так что уж лучше сразу работать. Она слышала, что если ты молодая и красивая (а она молодая и красивая), в городе покрупнее можно устроиться хостес с такой оплатой, что и высшее никакое не понадобится. На более долгий срок Таня не планировала — как-нибудь там разберётся, видно будет. Так что Пашка с этой его одержимостью героической профессией вызывал у нее восхищение, зависть… и скуку. Здорово, когда ты знаешь, чего хочешь. Странно, что ты хочешь лазить по деревьям за котами или по канализационным люкам за провалившимися старушками. А если он действительно четырнадцатого ей встречаться предложит? Что она ответит? Наташа, скользнувшая на диван рядом с ней, шепнула на ухо. — Он та-а-ак на тебя смотрел. Таня прикусила губу, чтобы не расплыться в улыбке. — Пусть смотрит, как хочет. Захочет со мной встречаться — придётся побегать. Наташа мечтательно вздохнула. — Эх… Хотела бы я тоже… Таня обернулась, сощурилась. — Он тебе нравится? — Он милый. — Губу закатай. — Слушаю и повинуюсь. — Наташа скорчила рожицу. Захотелось её ударить.***
Инна вдруг переводит взгляд Тане за спину, удивление разглаживает её черты, делая их совсем детскими. — Фёдоров. Таня оборачивается. С их места видно, как Паша заходит в школу. Его не было на первых уроках. Пришёл только к пятому. В руках — букет ромашек. — Ну, что… Отошьёшь? — Инна лукаво поднимает бровь, её взгляд блестит жаждой сплетен. Таня отбрасывает окурок в сторону и на улыбку улыбкой не отвечает. — Не твоё дело.***
Арина рассматривает свои пальцы под бубнёж учительницы литературы. Они слишком длинные. Она кажется себе гадким утёнком, который упустил шанс вырасти в лебедя, зато вот-вот превратится в страуса. Всё, что она умеет делать со своим нескладным телом — держать осанку. Бабушка научила. Парадоксально: Арина на неё очень похожа, но есть нюанс — бабушка в молодости была настоящей красавицей. Да и сейчас выглядит прекрасно. В шестьдесят пять больше пятидесяти ей не дают. Стильная, подтянутая, царственная, ироничная. Закончится год, Арина поступит на биофак, навсегда съедет от отца и череды его любовниц. Будет жить с бабушкой, наконец. Ей уже будет восемнадцать, она сможет распоряжаться своей судьбой как угодно. К девушкам, которых приводит домой папа, она не питает ни злости, ни презрения, ни сочувствия. Некоторые из них нормальные. Насколько нормальными могут быть содержанки и эскортницы. Другие — алчные и глупые. Как-то раз одна из них приняла Арину за конкурентку и устроила скандал. Это было настолько сюрреалистично, что, заперевшись у себя в комнате, Арина хохотала минут пятнадцать, не меньше. А потом сидела, обхватив колени с выключенным светом и музыкой в наушниках, старалась заглушить голоса с первого этажа — то ли оргия, то ли деловая встреча. Плевать. Важно вырваться, не взяв у него ни копейки. На каждую трату Арина только и слышит, что должна ему. Должна быть благодарна, должна подчиняться, потому что у неё «нет ничего своего», должна делать то, что ей сказано, а ничего другого не делать. Но она не должна. Когда-то очень-очень давно это тоже объяснила бабушка. Теперь эта мысль стала её опорой. Арина ничего не должна отцу. Она даже памяти матери ничего не должна. Только себе. И бабушке, хотя та это сердито отрицает. Пальцы длинные. И кисти. И ступни. Она неловко потирает скрещенные под партой лодыжки друг о друга, сдувает с носа упавшую пушистую прядь. Дверь открывается, в кабинет врывается человек семь сразу: Таня, Веня, безликая шушера помельче. Таня голосит первая: — Ирина Николаевна, простите, мы дежурили в столовой! От них пахнет влажным уличным холодом и табаком. — Пятнадцать минут от урока прошло, — ворчит Николаевна. — Ладно, заходите. Не шумите только. — Конечно-конечно. Тетради и учебники хлопают по партам, визжат молнии рюкзаков, скрипят стулья. Последним в класс протискивается Пашка. Его не было на первых уроках, он выглядит странно задумчивым, хмурым. Обводя глазами класс, натыкается на пустое место рядом с Ариной. — Не против? — широкая улыбка, ямочки на щеках. — Нет. — Ноги и руки словно вытягиваются ещё больше, начинают мешать и путаться, цепляясь друг за друга. Арина неловко убирает сумку со стула рядом с собой. Они иногда сидят вместе. По правде сказать, они часто сидят вместе. Как-то так получается. Паша иногда списывает у неё химию, но чаще просит объяснить. А вообще-то он хорош в гуманитарных предметах. Русичка в нём души не чает, а историк откровенно сокрушается, что Фёдоров не собирается сдавать ЕГЭ по его предмету. На что Паша всегда улыбается своей лучшей улыбкой (Арина как-то между делом показала бабушке его фотку, та про улыбку сказала: «гагаринская») и говорит, что хочет спасать людей из пожаров. Тушить огонь. Доставать из-под завалов. А историей пусть занимается кто-нибудь поумнее. И тогда класс обычно смущённо молчит, а Таня картинно фыркает, и только лучший друг Паши — рыжий, хитрый и смешной Миха — обязательно шутит про супермена, и все тогда выдыхают, урок продолжается. Паша садится рядом, раскладывает тетради и учебник, слегка задевает Аринино бедро своим. А потом вдруг бурчит неловкое извинение и отодвигается. Эта торопливая смущённость на него не похожа. Арина удивлённо смотрит на него и вдруг замечает жёлтый след пылинок на кончике носа. От Паши пахнет ромашками. Таня в туалете говорила о нём. Арина чувствует себя так, будто с головой нырнула в ледяную прорубь. Однажды ныряла — отец заставил на Крещение. Приходит в себя мгновенно, только щёки слегка теплеют. Её бледная кожа склонна к румянцу по поводу и без повода. Без повода. Всё становится прозрачно и даже скучно. Арина не считает себя преуспевающей в чтении тайных сплетений человеческих отношений, но здесь всё очевидно даже ей. Вместо первых уроков Фёдоров по всему городу искал ромашки для Таниного эго. Нашёл, вручил. А она ему отказала. Иначе почему она пришла в класс с пустыми руками, а он такой угрюмый? Почему-то невозможно молчать. Когда Николаевна отворачивается, Арина чуть ближе двигается к Паше, с лёгкой ехидцей спрашивает, продолжая смотреть в учебник: — Подарил? — Что? — Он будто бы выныривает откуда-то с глубины, переспрашивает с недоумённой улыбкой: — Что подарил? — Цветы. — Хм-м… — Паша дёргается, выглядит так, будто его поймали за чем-то постыдным. А ведь так и есть, правда же? Гоняться за вниманием Тани — как ни крути, Арина была о нём лучшего мнения. — Какие ещё цветы… Он отодвигается, разговор не продолжает. Учительница вновь поворачивается к классу, и Арина понимает, что больше ничего он ей не скажет. В душе она разочарованно вздыхает, но выражение лица сохраняет неизменным. Биофак, совершеннолетие, бабушка. У неё есть дела поважнее, чем пубертатная возня будущих слесарей и продавщиц.***
— Какой же у неё блядски красивый прищур. — А? — Когда она так жмурится… Ну, как кошка, типа… Бля, я б ей вдул, честно. Миха ёрзает на скамейке, его щёки заливает бледно-свекольный румянец, взгляд устремлён на Таньку. Та стоит в противоположном конце холла с компанией из параллели. Громко смеётся и подозрительно искусным движением руки и рта пантомимой передаёт пожелание своему собеседнику. Видимо, рекомендует ему отсосать. Вдруг она бросает взгляд через плечо и тут же встречается глазами с Пашей. Он ей улыбается, вопросительно поднимая брови. Она ведёт плечом и отворачивается. Тёмные тяжёлые пряди каре веером рассыпаются по плечам. Паша отводит взгляд, оглядывает первый этаж. Миха продолжает, грустно вздыхая: — Она, наверное, уже со всеми… — Да не, Танюха не такая. Паша не особо слушает, но защитить честь неплохой, в общем-то, девчонки, обязан. В душе у него всё ещё живёт рыцарь… Из набора пластиковых солдатиков, который в детстве хранил, как самое дорогое сокровище. Последний подарок родителей. Он даже не был уверен, кто именно его ему подарил — папа или мама — слишком мал был. Поэтому предпочитал думать, что подарок от обоих. Может, на Новый Год? Дед эту версию поддерживал, а потом Пашкин дурень-дядя напился и сдал деда с потрохами: «Сам он и подарил, нет у тебя игрушек от папки и мамки, сопляк. Ик!» Потом дяде было стыдно. Он много раз извинялся и пытался соврать, что ошибся. Но Паша знал — не ошибся. Он возненавидел этот набор фигурок и смотреть на них больше не мог. Только рыцарь манил к себе. Снился, шевелил роскошными усами — во сне отсутствовало забрало. Он совершал потрясающие подвиги, скакал на плюшевых и настоящих лошадях, спасал принцесс из замков и разил чудищ. И каждый подвиг посвящал прекрасной даме, и после каждого смотрел в упор на Пашу, просил вернуть его на волю из обувной коробки. Паша был добрым ребёнком, он вернул. Где-то внутри него всегда есть этот усатый пластиковый герой. Даёт наставления, смешно упирая руки в бока, топочет закованной в доспехи ногой. Поэтому даже главное событие дня (или года? или последних двух лет?) Паша неосознанно пропускает сквозь свой «рыцарский» фильтр. Он не просто предложит встречаться самой красивой, умной и обаятельной девушке школы, но и спасёт её этим от несметных полчищ опасных драконов. Превратит их для неё в безопасных котят… Ну, ладно, в козлят. — Идёт. — Миха пихает Пашу в бок. Он единственный знает о его плане. И если в душе и не поддерживает, то хотя бы не говорит об этом вслух. Паша не нервничает. Совсем нет. Замечая краем глаза знакомую фигуру, идущую к раздевалке, он, не спеша, заходит за угол, где в тёмной нише за скамейками спрятан букет, для которого уборщик Гришаня помог найти ведёрко с водой. Не на уроки же цветы тащить. Сначала Танина идея дарить именно ромашки кажется ему странной, притянутой за уши. Бред какой-то, а почему не подсолнухи? Но чем дольше он об этом думает, тем больше проникается задумкой. Простые, но необычные для цветочных магазинов. Нежные, но стойкие. Впадать в слюнявую патетику не хочется. Но Паша всё же проговаривает про себя: «Как она». Арина проходит мимо него, даже не поворачивая головы. Спина, как всегда, идеально прямая, вокруг головы – золотистый ореол выбившихся кудряшек, движения плавные. И она вся какая-то невозможная, неуместная здесь. Светящаяся внутренним особым светом. Паша рад, что сейчас после уроков на первом этаже много народу. Пусть все смотрят. Пусть знают, что теперь будут иметь дело с ним, если захотят её обидеть. — Арин! — голос почему-то не звучит, приходится откашляться. — Арина. — догоняет её, неловко преграждает путь, ловит недоумевающий взгляд. И понимает вдруг, что понятия не имеет, что говорить.***
— Всё в порядке? — Арина хмурится, пытаясь понять, что с ним не так. Взгляд у Паши бешеный, волосы взъерошенные, руки за спиной. Она задержалась в библиотеке — сдавала книгу, и, спускаясь вниз, никак не ожидала, что тут всё ещё толпится вся школа. Таня заливисто и не слишком натурально смеётся над чьей-то шуткой, какие-то пятиклашки носятся друг за другом, раскручивая над головами мешки со сменкой. Инна — королева параллели — стоит словно на подиуме, благосклонно улыбается идиоту Вене. Тошно. Паша застилает обзор, нависая над ней всем своим метром девяносто. — В общем… это тебе. — Он достаёт из-за спины букет ромашек. Со стеблей на пол падают капельки воды. Весь шум вокруг смолкает, Арина понимает, что это ей не кажется — все действительно замирают и пялятся на них. — Мне? Зачем? — Она смотрит на ромашки и не понимает, что происходит. Мозг спешно тасует хаос разрозненных фактов, пытаясь выстроить их в единую линию причин и следствий. — Сегодня праздник, — как-то скованно сообщает Паша. А потом словно через силу встряхивается, улыбается широко, привычно: — Сегодня День святого Валентина. Я хочу подарить тебе эти цветы. И дарю. Держи. Она неуверенно берёт из его рук букет. — Почему мне? — Ты мне нравишься. — Его голос выравнивается, становится увереннее и спокойнее. Взгляд открытый, прямо в глаза. От него пробирают мурашки. — И я хотел предложить тебе… — Это розыгрыш, да? — факты встают, наконец, в логичный ряд, Арина сдувает прядь со лба. — Как в том году с валентинкой? Очень тонко. Браво. — Она сама слышит, как звенят льдинки в её голосе. — Как раз вся школа в сборе, вот так зрелище! Здорово придумано! С любовью, 11"Б"? Или вся параллель теперь? — Ты чего? — Не придуривайся. Забери. — Арина резко впечатывает ему в грудь букет и стремительно убегает в раздевалку.***
Таня видит всё так четко, словно резкость выкрутили на полную, вот-вот белое зерно проступит, как на снимках. Она точно знает: запомнит надолго. Обескураженный взгляд Инны, вытянувшуюся физиономию Вени. Свои ромашки. Паша, спортсмен-красавец-мечта, рядом со стервой-зубрилой становится похож на большелапого смешного щенка. Тане не смешно. Ни хрена не смешно. Когда Полякова убегает в раздевалку, а Фёдоров остаётся с поникшей головой и букетом в руках, публика начинает оттаивать. Первым, конечно, кричит Веня: — Что, бледная поганка тебя опрокинула? Паштет, ты чо, давай нормальную девку тебе найдём. Совсем уже что… Паша переводит на Веню волчий взгляд, и тот осекается на полуслове. — Ты как? — Наташкин шёпот на ухо — худший звук на свете. Таня резко ведёт плечом, отодвигаясь от неё. — Он что, серьёзно? Полякова? — Инна закатывает глаза и фыркает себе под нос. — Богатого тестя захотел, а простаком прикидывался. Все неуверенно смеются над её шуткой. Арина вылетает из раздевалки, опустив голову и прижимая к себе сумку, почти бежит к выходу из школы. Паша смотрит ей вслед пару секунд, а потом хватает собственную куртку и припускает за ней, ни на кого не глядя. — Сюр какой-то… — продолжает усмехаться Инна. Таня смотрит на рассыпавшиеся по полу цветы. Она любит ромашки. Они росли в деревне, куда она ездила на лето в детстве. Огромное ромашковое поле за низеньким деревянным домом, выкрашенным в голубой цвет. Тогда мир был огромным, а лето – бесконечным. — Так, а чо, кто сказал-то, что он их Тане подарит? — Да он же сам и сказал! Или нет?.. Дико хочется закурить.***
— Арина, да стой ты! Смесь злости и растерянности толкают его догнать, объяснить, достучаться. Паша ловит её за руку почти у самых школьных ворот. Она резко разворачивается, косы подпрыгивают, взгляд мечет молнии. В дневном февральском свете она ещё красивее. Очень светлая кожа, очень яркие зелёные глаза, нежная прозрачность пальцев и мочек ушей… Не время засматриваться. — Я не знаю, почему ты мне не веришь… Я что, поводы давал так обо мне думать? — Пытается и отдышаться и подобрать слова. Ничего не выходит. — Да я неделю готовился. Ты мне давно нравишься, сама знаешь же! Он не отпускает её руку, машинально перебирает, чуть сжимая, холодные тонкие пальцы. Глаза Арины блестят, губы едва заметно подрагивают. Хочется… Так много хочется. Паше кажется, что он никогда не видел человека красивее. И сильнее, и ярче. — То есть… — Она хмурится и сжимает его руку в ответ. — Ты серьёзно? — Я бы хотел, чтобы ты была моей девушкой. — Кивает и думает, каким же был дураком, когда пытался провернуть это всё в школе. Конечно, вот так наедине гораздо лучше. Гораздо… — Нет, Паш. Она отнимает руку, суёт ладони в карманы. — Нет? Он чувствует себя так, будто его избили, а потом бросили в канализацию. И, возможно, подожгли. — Это плохая идея. — Она пожимает плечами и едва заметно поднимает уголок рта. Словно они говорят о том, как лучше решить задачку по химии. — Интересно, почему. В груди клокочет. — Мы разные люди. — Вау. — Этот дурацкий шаблонный ответ выводит из себя, злит так, что скрипят зубы. — И что это значит? — Мне надо поступать. У меня нет времени на это всё… Через четыре месяца я уеду, понимаешь? Так что… Ну, даже если это всё – затянувшаяся шутка, она бессмысленна. Я бы не… — Это не шутка. — Хорошо, не шутка. В любом случае… У нас разные пути, Паш. — Серьёзно? Ему хочется её встряхнуть. Но они просто стоят, сунув руки в карманы, глядя друг на друга. Изо ртов вырываются облачка пара. Нос Арины начинает розоветь от мороза. Внутри школы звенит звонок — смесь гудка поезда и попугаячьей трели. — И какой у меня, по-твоему, путь? Это ты решила, что он не пересекается с твоим? Арина чуть раздражённо ведёт бровью: — Ты же сам знаешь о своих планах? МЧС, спасать людей, погибнуть под завалами. — «Погибнуть» в моих планах нет. — А это вообще мало кто планирует. Звучит удивительно цинично. И он вдруг думает, что видит эту девушку впервые. — Я буду поступать в Питер. Или в Москву. После выпускного мы больше не увидимся ни разу. Зачем начинать? И мне надо учиться. Так что… Раздаётся сигнал автомобильного клаксона. Арина вздрагивает. Паша замечает бритоголового крепкого мужика, выходящего из тонированного чёрного «БМВ». — Мне пора. Кстати, цветы лучше передарить Тане. Ромашки – это ведь её заказ, правда? И, не дожидаясь ответа, Арина разворачивается и уходит. Просто уходит.