***
— Надеюсь, без Джорджа? — он встретил её спустя час. Ира припарковалась и вышла к нему, удивительно полная сил в эту рань. — С ним Артём, не волнуйся. — А, это тот самый, который подал на тебя в суд и благополучно оттяпал квартиру? Прелестно и, главное, непредсказуемо, ты не находишь? — А ты продолжаешь своё представление, — она вложила в усмешку всю степень сарказма, которая только была ей доступна. — Действительно хочешь уйти? — Я сказал всё, что думаю, — он скрестил руки и стал самой невозмутимостью, демонстративно отвёл взгляд. — Да мне просто негде себя проявить, и тебе, Ира, тоже. Сценарий — посредственность. Кроме того, мы буквально слепые котята — не знаем, что будет в оставшихся десяти сериях и что добавится в первой! И как тут работать над образами, над характером? — Ой, у нас что, есть характеры? — Ира, сыграв изумление, словно на сцене, спустя миг уже раскололась, толкнула его в плечо. — Слушай, тебе же в десятом, по-моему, так и сказали… — «Играй Чистякова», — поймал он её мысль. — Ты думаешь, это нормально? Она обернулась к нему и вгляделась серьёзнее: — Ген, а когда у нас было нормально? Ну что я тебе говорю, если ты вот никак это не переступишь — тебе повезло, у тебя там как раз операция. В «Склифе» всегда рады резко кого-то убить. Они вместе направились в зимний заснеженный сад (это был его маленький рай, а тот тесный шалаш захламлённой советской квартирки он просто не мог видеть, пусть, очевидно, ни дня там не жил); от него — к дому, внутрь, в тепло. Ира разулась; совсем по-хозяйски, как если бы тут обитала, прошла в кухню, со всем комфортом устроилась в кресле. — И что тогда будет с тобой? — А со мной должно что-то случиться? — она только вскинула бровь. — Погоди-ка, — он замер. — Ты что… в самом деле со мной не уходишь? — А кто сказал, что я уйду? Он не сразу нашёлся с ответом — настолько такой вариант был немыслим. Она не могла там остаться! — Хотя бы и разум. — Да ну? — Очевидно, что мы с тобой… пара, команда, единый дуэт, как угодно, уже четверть века. Мы просто не можем вот так разбежаться. — Но ты меня бросил, Кривицкий, в который раз, прошу заметить! — на этот раз Ира заметно теряла терпение. — Да? — впрочем, скоро и он оказался на взводе. Их шуточные (но порой — не совсем) перепалки давно стали чем-то привычным в своей слегка гипертрофированной театральности. — Ну и когда же, позволь спросить? — После восьмого сезона, — загнула она палец. — Меня ушли, и не делай вид, что ты не знаешь. — А из «Другой жизни»? — Спектакль ужасен, Ир, я унёс ноги, пока ещё мог. — И из нашей с тобой жизни… — Ну и когда мы расстались, лет тридцать назад? Не смеши. — Эти тридцать лет слишком удачно вписались в сценарий для «Склифа», — она только весело фыркнула, хоть на дне глаз и мелькнула какая-то невыразимая, неощутимая грусть. Но Кривицкий не смог уловить её, полностью сосредоточенный на другой необъяснимо возникшей проблеме. — Я не хочу, чтобы ты там была без меня, — заключил он, взглянув на неё выжидающе, с крайне прозрачным намёком. Она — может быть, издеваясь, — молчала. Тогда он навис над ней и повторил снова: — Ты без меня — это глупость. Бессмыслица. Каждый поклонник тебе скажет. — Но у меня они хотя бы есть, — не смогла Ира не уколоть его. — Это же ты пришёл в шестом сезоне как мой партнёр. И это ты должен был играть в, да, я согласна, не очень хорошем… — Не льсти ему, Ира. — …спектакле — как мой партнёр. Если ты опять уйдёшь, мне придумают нового. — Да на тебя с ним никто не посмотрит! — воскликнул Кривицкий, задетый, и вмиг отвернулся к окну. Эта женщина, видя и зная его насквозь, была способна разрушить его флегматичный характер как в съёмках, так с тем же успехом за кадром, и вот почему их дуэт так любили. Однако его в самом деле порой беспокоило, что в их партнёрстве, таком равноценном и слаженном, она считала себя первой скрипкой. — Они вконец разочаруются и перестанут любить тебя, как нас с тобой любят. — Хочешь проверить? Он вновь обернулся: — Тебе правда хочется… — Нет, Гена, господи, — она вдохнула и выдохнула, на секунду прикрыла глаза. Она тоже устала, подумал он и примирительно опустил голову к её макушке. — Конечно же, нет. Знаешь, как я тогда была счастлива знать, что нас сводят и женят и что юбилейный сезон наконец станет нашим с тобой хэппи-эндом… — Пока не узнала, что мы идём ещё сезонов на десять? Она посмотрела ему в глаза в неподражаемой злости, которая всякий раз выглядела так естественно, что едва не расплавляла экран. Но сейчас это было её настоящими чувствами. — Ну разумеется, я не хочу без тебя, никогда не хотела. Ты думаешь, я была рада тому, что взамен киномужа, партнёра, которому я доверяю, как никому больше, и первой любви по сюжету мне выпала честь играть новый роман с алкоголиком? Им стало скучно, они захотели встряхнуть нас, — её голос вдруг зазвучал до предела язвительно. — Я была счастлива, что всё кончается на такой ноте. Десятый сезон был прекрасным. — Там были отчасти мы сами, — рассеянно проговорил он и, будто став собственным же персонажем, бездумно коснулся губами её волос, так, как в одной из тех серий. Спустя миг очнулся и вздрогнул, мгновенно шагнул назад. Что с ним сейчас было? Сердце вдруг заколотилось, а Ира как будто застыла. — И я иногда даже… переставал различать, это ты сама или твоя героиня в коляске и ждёт операции. Я не хотел продолжать после этой истории. Я не хотел возвращаться в девятом, уж если быть честным. — О, я это помню. Ты не хотел никого слушать, пока я тебя не достала, но, Гена, я не могла думать, что рядом со мной будет новый мужчина — опять. У меня, знаешь, были свои интересы. — Итак, если я тебя правильно понял, ни ты, ни я не хотим и не хотели сниматься в одиннадцатом и так далее, — он сел напротив, усилием воли избавившись от всяких мыслей о том, что случилось, и их глаза встретились. — И почему тогда мы это делаем? Она смотрела, не двигаясь, словно пытаясь вот так ускользнуть от ответа. В глазах в этот раз было не прочесть мыслей. — Егорова? — он всегда звал Иру по её старой фамилии, когда хотел позлить (и это тоже вписали в сценарий, как, собственно, их имена, потому что «Склиф» на самом деле не прекращал паразитировать на настоящей реальности и на самом себе). Были те дни, когда Ира действительно была Егоровой, пока ещё не сменила фамилию ему в отместку. Сейчас она бросила, как и всегда, раздражённый, но больше бессильный взгляд. — Я не хочу, ты не хочешь, но если ты просто уйдёшь, я продолжу назло, знаешь? Мы с тобой пара, команда, как ты сказал, и ты вчера всё сорвал совершенно по-свински. — Но это был бред. — Это наш с тобой бред, Гена. — Мы должны были уйти ещё после десятого. Её глаза снова как-то неясно блеснули. О чём она думала? — Будь ты тогда таким умным, всё было бы… — звонок прервал её на полуслове. Похоже, звонивший ей был кем-то важным, поскольку она сняла трубку мгновенно. — Да. Да, я могу говорить. Гена… Нет, я не знаю, вернётся ли он. Да, я знаю, что можно убить его… — нетерпеливо. — Но он ещё там, в кабинете, не изобразил этот приступ. Ох, нет, вы не сможете просто закончить на той незаконченной ссоре, а дальше снять «спустя два месяца». Нет, я не буду сниматься с дублёром лицом к лицу, чтоб на экране всё время был его затылок. Она отодвинула телефон дальше от уха: — Ген, они не знают, что делать. А ты знаешь, что это значит: они сейчас сделают что-то дурацкое. — Я не вернусь, — он надулся. — Не в этот сценарий, который мне там уготован. — А если они перепишут? — О, и не надейся, я мучаюсь с сердцем ещё с первой серии. И ты воркуешь с собакой ещё с первой серии. — Ну уж прости, что Джордж — моя собака, — её шёпот стал громче, — и я хочу с ней играть. — А я не хочу быть на вторых — нет, о чём я? — на третьих ролях даже в нашей экранной семье. Не хватало ещё в открывающих титрах снять Джорджа, тебя, а меня, может быть, где-то сбоку. — Признайся, что просто ревнуешь, и это всё так несерьёзно, Кривицкий. — Позволь мне хотя бы в моём доме в мой выходной и желая для собственной роли лишь логики и адекватности — быть несерьёзным! Из трубки послышался голос, который пытался дозваться свою собеседницу уже какое-то время. Они кое-как прекратили дискуссию, и Ира нехотя туда вернулась, не зная, что будет ему отвечать. — Алло… Прошу прощения, Джордж меня просто… отвлёк. Да, я с вами. Нет, я не с Кривицким, откуда вы это могли взять? Нет, нет, это был не его голос, вам показалось. Откуда я знаю, насколько он… Нет, я не буду его уговаривать. Я уже делала это, когда мы его возвращали. И что, что он мой… Говорите с ним сами, в конце концов, он из-за вас ушёл! Да, я уверена. Он вчера очень подробно нам всё изложил. Потому что сценарий… Что? Что вы сказали сейчас? А вы знаете, да, я могу в чём-то с ним согласиться. Мне, знаете ли, вовсе не улыбалось играть драму о позвоночнике, скрывать от мужа не очень хорошие новости, падать и плакать, кричать, что всё кончено, а спустя день исцелиться собакой — и пусть это моя собака. Да, может быть, он был и прав! Она бросила трубку, как что-то противное, и начала дышать долго и медленно: вдох, затем выдох, затем ещё вдох… Но звонок во второй раз прервал её и звенел как-то особенно зло; Ира пусть и колеблясь, но снова ответила и ещё пару минут просто слушала что-то, что не прекращалось. Затем вызов сам разорвался, а телефон улетел куда подальше. — Ир… — он осторожно, как нечто, что может в любой момент плюнуть в тебя ядом, тронул её за запястье. — Твоя медитация не помогает! — она огрызнулась, вскочила и принялась безостановочно ходить по кухне, просторной и светлой, в отличие от той, куда их внезапно засунули в прошлом сезоне. И вот он ещё один непостижимый виток их фантазии в новых сценариях, вспомнил Кривицкий. — Ты просто не можешь настроиться, я же учил тебя. — Ген, если ты не заметил, у нас сейчас очень большие проблемы, — она потрясла телефоном, найдя и подняв его. — Если до этого тебе грозила смерть где-то за кадром, теперь… — Они могут убить нас двоих? — хмыкнул он. — Нет, тебя они точно не выведут, этого не может быть. Я же знаю, тебя-то там любят едва ли не наравне с Брагиным, — нет, в его голосе не было ни тени зависти, ни на секунду, нисколько. Ведь Ире и правда ничуть не грозил уход по той причине, что, видимо, в её характере всё совершенно запуталось, зашло в тупик, так что самый простой вариант — депортировать её в Израиль (а вскорости снова вернуть, так как в другом характере всё точно так же зашло в тупик, и его просто убили). — О, всё ещё хуже, — она опустилась назад, навалилась на стол, обхватила руками лицо. — Если мы недовольны сценарием, то должны сами найти ему альтернативу и никуда не убежим из-за наших контрактов. Мы что-то должны показать, а текущий сценарий нам, Гена, теперь недоступен, поскольку на нас там обиделись и не дадут доиграть его просто из принципа. То есть теперь и её тоже… Бред ведь, ну? — Я бы поставил на то, что его ещё не написали, но, пользуясь случаем, радостно свалят на нас! Как удобно. — Вот это сейчас совершенно не важно. Ещё мы с тобой должны дать интервью в качестве компенсации и предоставить хотя бы наброски в течение дня или двух. Если мы сейчас с ними не договоримся на этих условиях… — Я понимаю, — кивнул он, поскольку уж точно был не понаслышке знаком с чередой некрасивых конфликтов, мгновенно влияющих на репутацию всех, кто хоть сколько-то втянут в них, сверх всякой меры; нет, он не мог этого допустить, не сейчас, не с ней. Ему хватило того, что однажды случилось в Израиле (после чего он не смог продолжать там карьеру), а здесь он столько лет строил свой облик со всей филигранностью. Он потёр лоб рукой: — Да уж, невесело. Ир, ты писала сценарии? — Ты издеваешься? — она прожгла его взглядом. — Ну ты же у нас гениально играешь и всякий раз не учишь тексты. Я думал, что ты сейчас что-нибудь и сотворишь. — Одну сцену, не больше. «Пошёл к чёрту», — сказала Павлова и оглушительно хлопнула дверью, взяв на руки Джорджа, единственное существо в её жизни, которое её не предало. Точка, нет, три восклицательных знака и смайлик. Он вымученно улыбнулся. — Вот так и сыграем. — Вот так и сыграем, — кивнула она, и он, не предлагая, поскольку знал, что им сейчас это нужно, полез за бутылкой чего-то покрепче.***
— Ну что, ты готов? Спустя сутки они оба нервно сидели и ждали, ведь им так и не сообщили, о чём будут эти вопросы. Назначили место и время без лишних подробностей: вышли на связь через Иру, когда они с ней допивали вино, предаваясь бесчисленным воспоминаниям о прошлых днях. А наутро пришлось прийти в норму и тотчас приехать, но даже здесь всё ещё не получить никаких объяснений. Обычно всё было совсем по-другому. Обычно всё было хоть сколько-нибудь адекватно. — Ничуть, — прошептал он ей на ухо, слегка поёрзав на стуле в попытке удобно устроиться. — Но если так разобраться, то хуже не будет. — На нас с тобой ещё сценарий. Ты что-нибудь вчера придумал? — Вчера нам с тобой было не до того, как ты помнишь, — парировал он; огляделся, боясь, что их кто-то подслушает. Эти события последних дней несли только тревогу, растерянность и дискомфорт, и он словно был школьником, вынужденным исправлять свои промахи, а не Народным артистом. — Тогда как сегодня я должен был играть в спектакле, и мне очень не по себе, что я вынужден в нём замениться. Ты знаешь, как я не люблю подводить коллег. — А мог бы только-то отыграть приступ и не искать никакой логики. — Знаешь, Ир, о чём я думаю? — он наклонился к ней ниже. — Они нам мстят! Мстят и тебе, и мне, не оценившим их гений. Ведь мы могли снять это как-нибудь позже, нам дали бы тему и согласовали вопросы, и я, заметь, ещё молчу про сценарий — уж это и вовсе одно издевательство. Ну и чего они от нас хотят? Извинений в поклоне и с танцем? — Готовность тридцать секунд. Он застыл и обречённо кивнул, косясь в сторону съёмки. — Давай поменяемся, — попросил Иру в тот самый момент, когда времени уже совсем не осталось. — Хочу быть подальше от камеры. — Ген, успокойся. Они пересели, но лучше не стало. — Я не могу… — Десять секунд. Она тронула его колено, которое слегка тряслось. — Добрый день всем поклонникам «Склифа», которые счастливы будут узнать, что с нами сегодня Ирина Павлова, а также Геннадий Кривицкий, — начала молоденькая светловолосая девушка, не заметившая, как упомянутый ею Кривицкий вздохнул, а затем закатил глаза. Зато ладонь на колене лишь сжалась сильнее. — Вы, зрители, точно хотите спросить, что же произошло за кадром сразу после шестой серии, которую уже успели увидеть. Итак, я, конечно, свой первый вопрос задаю вам, Геннадий Ильич… — Поразительно, — прокомментировал он, не сдержавшись. — Простите? — она растерялась. — Нет-нет, продолжайте, — кивнула ей Павлова, приободрив. — Всё в порядке. Колено пронзила секундная боль. — Что ж… Итак, что сподвигло вас на ваш уход? — Значит, мы сейчас это снимаем, поскольку я точно уйду, — констатировал он. — Гена… — Нет, это правильно. Я же сказал, что уже не вернусь. Ну что ж. Мы не хотели сниматься не только в двенадцатом, но и до этого — вот с чего всё началось. — «Мы»? — Мы с Ирой нередко — да что там, почти постоянно — о чём-нибудь спорим: она обожает собак, я их не выношу, она никогда не учит тексты, я подхожу к каждому эпизоду предельно серьёзно, она фейерверк, понимаете, ей легче всё это переносить, я, напротив, держу всё в себе до какой-нибудь точки кипения… Его колено тем временем уже заныло. Он снял её руку, которая в него впилась, и кивнул, подтверждая, что понял безмолвный намёк. — Я могу продолжать вечно. Однако здесь мы с ней смотрим в одном направлении, всегда смотрели. Мы просто хотели сыграть тех, кто по-настоящему, всем сердцем, любит. — Но в новых сезонах, которые после десятого, — видимо, Ира решила, что нужно помочь, и сама взяла слово, — у нас то и дело какая-то, будем честны, абсолютно ненужная и абсолютно не новая драма, ещё и забытая после того, как случилась её кульминация. В прошлом сезоне была я с моим позвоночником, в этом у нас Гена и — угадайте — его сердце… — Значит, вы тоже уходите? — Ну разумеется, — встрял он, не дав ей ответить. — А ты так уверен, да? — она к нему обернулась, слегка раздражённая. — Это же ты у нас устроил шоу, а я всё сказала в беседе один на один, да и то на эмоциях, так что меня ещё могут вернуть. — Не надейся. — Они меня любят, Ген, — и улыбнулась притворно невинно, на самом же деле опять применяя коронную манипуляцию и выводя на эмоции. — Вот! Вот послушайте, — он вскинул руку, призвав к тишине. Интервьюер хотела спросить то, что было по плану, но не смогла вставить ни слова. — Ведь если мы копнём поглубже, причина не только в одной шестой, чёрт бы её побрал, серии, слепленной в полубреду. Прекрати меня трогать, Ир! — он оторвал от себя её руку, которая снова его царапнула, да так, что на коже остался след, он это чувствовал. — Всё дело в том, что меня здесь… не то что не ценят, а… Павлова фыркнула, словно пытаясь сдержать смех (не очень успешно), что стало ещё одной последней каплей. — Но будем честны: да, не ценят! Когда я в последний раз как-то себя проявил как прекрасный хирург, а не муж? Приложение к Павловой — вот как меня называют поклонники, а я читаю их мнения, это всегда очень важно. — Вам нужно развитие как персонажу? — та девушка, тихо вздохнув, отложила листок с заготовкой подальше. — У вас ведь есть личная линия. — Кроме семьи, где всё сделано ещё куда ни шло лишь потому, что продумано годы назад, когда я что-то значил, — продолжил он, — я ещё и первоклассный хирург, между прочим, один из немногих профессионалов от первого и до последнего действия. Я бы мог как-нибудь гениально спасти пациенту лицо, я бы мог оперировать с Ирой, в конце концов. Но это всё… затирается, просто теряется, я превращаюсь в сиделку для Джорджа, супруга для Павловой, скелет в шкафу для Полонского, а если хочется личного — то это сердце. Как ново. — По старой задумке у вас операция, — девушка правда пыталась свернуть к другим темам. — Ведь вы уже знаете, как её перенесёте? — О, думаете, я отвечу? — теперь уже он нашёл, сжал ладонь Иры — единственный якорь. — Нет, этого не написали. — У нас же всё пишется за пару дней до того, как снимается, — она опять подхватила его мысль. — А Гена всегда разбирает и учит свои тексты очень внимательно, слишком внимательно, я бы сказала. В «Каменской» всегда были тысячи его дотошных вопросов и правок. — А здесь все ужасно несобранны. Вспомним хотя бы седьмой сезон, где мы галопом его доснимали, когда он уже шёл в эфире. Тогда вообще было так, что в программе указана дата шестнадцатой серии, когда её самой не существует физически. — Ирина Алексеевна, вы сказали, что в «Склифе» вас любят, — попытка найти что-нибудь позитивное была не очень уж тонкой и точно не очень уместной, когда он поднял накипевший вопрос, но… — О да, так сложилось, — меж тем Ира разве что не зацвела. — Моя роль здесь одна из центральных, и, если закрыть глаза на смысл и логику (а я совсем не Кривицкий, не въедлива и не придирчива, потому — запросто), можно сыграть абсолютно всё от потрясающей драмы до пьянки с похмельем. И даже по мелочи: в титрах я на третьем месте, а зная незыблемость Брагиных, можно считать, что на первом. — О, титры — отдельный вопрос, — да, Кривицкий её перебил, потому что и эта проблема уже давно требовала рассмотрения. Нет, она не мешала работать, но просто зудела под кожей, когда настроение портилось. — Мы, начиная с шестого сезона, представлены там парой. Вместе. Но всякий раз… — Ген, перестань, это мелочно, — она, по-видимому, догадалась. — …но всякий раз в титрах она идёт первой. Ещё одно среди других доказательств, что всё это сводится к Павловой и её мужу, мужчине, собаке, любовнику, кому угодно. — Так просто подобраны кадры, — ответила она вполголоса, будто шипя. Или, может быть, и в самом деле шипя, Ира это и делала в гневе. — К тому же, конечно, моя роль главнее, о чём разговор, Ген? — Тогда грош цена всем словам о дуэте. Нет, он сейчас не собирался оканчивать их перепалку хотя бы из принципа. — И кто сказал тебе, что, будь мы этим дуэтом, хотя мы и так им являемся, ты был бы первым? — Обычная логика, — прошипел он в ответ. — Правда обычная или твоя? — Ир, я первый хотя бы и по алфавиту. — Давай мы прицепимся к буквам ещё. Это так в твоём стиле, Кривицкий. — Кривицкий и Павлова — вот что естественно, Ира! Мужчина и женщина. Это нормальный, единственно верный порядок. — Тогда стоит вспомнить, что я вообще-то Егорова, правда же? Что говорит твоя логика? — То, что уж если и есть что-то истинно мелочное — это смена родной и уже получившей известность фамилии, только бы меня задеть. — Кто сказал тебе, что мне тогда было до тебя дело? — Я даже не знаю, Ир. Просто теряюсь в догадках. Способность сложить два и два? Наблюдательность? То, что я не идиот? — Сомневаюсь, что ты им тогда не был! Что-то упало вниз с треском и грохотом; они синхронно очнулись и вместе уставились на эту бедную девушку, вдруг уронившую папку с бумагами и устремившуюся поднимать их, толкнувшую одного из операторов, не устоявшего подобно Павловой в прошлом сезоне. Но камера возле них ещё снимала — они осознали, что только что в неё попало, моргнув. Может быть, это как-то порежут, представят как импровизацию, пустят без звука… Они увлеклись, словно… Они, вне всяких сомнений, всегда увлекались, за кадром и в кадре, но в этот раз он точно знал, что в какой-то момент вообще перестал смотреть ещё куда-то, а не на неё. Он смотрел на неё, увлечённо ведя эту полуигру-полуспор и вплетая реальные чувства к ней между словами про «Склиф». Необдуманно, по-дилетантски. Едва ли они хоть на что-то нормально ответили… Ира коснулась его плеча, тихо зовя за собой, когда всё это кончилось. — Думаешь, это и правда покажут? — спросил он с тревогой. Они вместе вышли на воздух. — Ты наговорил, Гена, столько всего, что они с тобой никогда больше не будут работать. — Скорее уж с нами. — Да, с нами, — кивнула она, согласившись, а после порылась в карманах: достала свои сигареты — привычку, с какой он ещё тридцать лет назад не мог смириться. С ней просто нельзя было жить рядом, когда она так дымила! Хотя они и жили вместе какой-то год и в этот год были счастливы… — Ир, я… — он должен был что-то сказать, потому что она ведь и правда могла его бросить. Она могла бросить его уже тысячу раз, осознал он внезапно, и не в романтическом смысле (где не она — он это сделал). Когда они вместе играли в «Каменской», в тех ранних сезонах, супругов и вместе с тем переживали свою драму неотболевшего, неотгоревшего и неслучившегося. И когда они снова сближались, учась доверять и опять узнавая друг друга, играя для зрителей почти влюблённость. Когда он пришёл за ней в «Склиф» и когда она уговорила его войти в эту же реку ещё раз в девятом сезоне. — Спасибо тебе за поддержку. — Ну мы же команда, — она усмехнулась; в зелёных глазах теперь плясали чёртики. — Мы же Геннадий Кривицкий и Ирина Павлова. — Если уж вот это нечто, которое по их задумке должно было стать интервью… — Но когда у нас что-нибудь шло, как задумано? — …всё-таки опубликуют, тогда пускай так и подпишут, — в конце концов, он заслужил это. — Ну что, обратно? Нам надо сваять что-то путное, есть у меня человек на примете… — Так я тебе и не нужна? — она выпустила кольцо дыма с усмешкой; он только поморщился (чтобы она непременно заметила). — О нет, мы оба должны контролировать это и даже участвовать. Давай, Егорова, нас ждёт совместный день — но, умоляю тебя, не такой, как вчера, — он болезненно провёл рукой по виску: тот заныл. — Голова? — Ира так проницательно (и без сочувствия, что очевидно) сощурилась. Вот она точно совсем не страдала. Конечно же. Он отмахнулся, и Павлова — неповторимая, невыносимая женщина — с негромким смехом направилась прочь. Это было второе подряд беспокойное, очень нелёгкое утро…