Вернись

За окном светило яркое майское солнце, пробираясь лучами в небольшую двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Никита ещё спал, раскинув конечности по всей кровати, а Вова лежал рядом, наблюдая за его спокойным лицом. Этой ночью он ни разу не проснулся, не стонал от боли и не мучился с температурой. Такое бывало редко, и Вова не хотел вставать, чтобы дать ему наконец выспаться. Сам Вова прокручивал в голове события последнего месяца и не мог поверить, что это действительно было с ними. Вечером того дня, когда приезжал врач, Кащей наконец-то рассказал ему, что происходило в его жизни всё это время. Оказалось, что тюрьма его к зависимости и подтолкнула, но даже находясь там, он несколько раз завязывал. А по выходу такая эйфория была, что сложно было не сорваться, и тот период самым жестким стал. Потом Вова вернулся, и он снова попробовал бросить. Но у них сразу не заладилось, ещё и бабушка вскоре умерла, так что он вернулся к старым привычкам. Старался, конечно, не совсем помоями ставиться, но иногда выбора не было. К моменту, когда они немного сближаться стали, Никита снова попробовал завязать, но познакомился с людьми, у которых был выход на поставщиков. С ними в тот раз он и остался, больше недели прокололся без перерыва. Что было потом, плохо помнил, но очнулся в больнице, привязанным к койке. По его рассказам, страшное место — с телесными наказаниями, отсутствием возможности покурить или помыться, и лошадиными дозами транквилизаторов. Его оттуда через какое-то время забрал давний знакомый семьи, дав приличную взятку руководству. Они с женой были старше Никиты, и хоть и выпивали вместе, к любым наркотикам относились категорически отрицательно. Он пробыл у них неделю, приходя в себя не только после своего загула, но и после того, что называлось в больнице «лечением». И когда стал хотя бы соображать относительно трезво, вернулся домой. Дома кололся поначалу совсем по-минимуму, чтобы не ломало какое-то время. Когда понял, что готов терпеть, переждал три дня, и позвонил Вове.  После всей этой истории Вова долго не мог отойти и подобрать нужных слов. Снова винил себя — что даже на похороны не пришел Арины Андреевной, не спросил, нужна ли какая-то помощь. Что не заметил, как Кащей падает в пропасть, и рядом с ним никого нет. Никита тогда сказал, что он дурак и долбоеб. Но было видно, что ему стало легче, когда он понял, что Вова не будет осуждать и поможет пережить остатки ломки. В тот день они уснули в одной кровати, и с тех пор Вова на диван больше не возвращался. Конечно, дома он тоже ночевал, но если так случалось, утром или вечером заходил к Кащею. Старался выходить затемно, чтобы не привлекать к себе внимание лишний раз. Но с Наташей пришлось объясниться, хотя всей правды ей не сказал, а только то, что Кащей лечится и с наркотиками завязал. Она восприняла эту новость прохладно, но когда Вова попросил её показать, как делать капельницы и накладывать бандаж, в помощи не отказала, и несколько раз приходила, чтобы проконтролировать, как он справляется. В какой-то момент они с Никитой даже сблизились — он хотел было впечатлить её каким-то глупым фокусом с картами, но она забрала колоду и заставила их с Вовой наблюдать за настоящей магией. Про магию это Никита так решил, потому что никак не смог разгадать, куда в последний момент пропадала карта. Вова тоже предпринял несколько попыток разгадать секрет, но быстро бросил это гиблое дело, и вместо расспросов воспользовался удачным моментом и пригласил Наташу остаться на ужин. Она согласилась, и в тот день они провели вечер втроем, с разговорами, домашней запеканкой и введенным Вовой запретом на фокусы, по причине слишком бурной реакции хозяина квартиры. Вова быстро учился. От нагноений в ранах на руках почти ничего не осталось, благодаря регулярным перевязкам с гепариновой мазью. Они почти не затягивались, но больше не грозили перейти в абсцесс. Капельницы ставить было сложнее, но и с этой задачей Вова справлялся. Уколы, водный баланс, полоскания — всё это будто въелось в подкорку, и он уже на автомате отсчитывал нужную дозировку и вовремя пополнял запас бинтов. Кащей по началу сопротивлялся, и к процедурам относился несерьёзно. Но после того, как пару раз Вова просидел с ним всю ночь, пока Никита в бреду метался по кровати и снова лез драться, немного успокоился. Особенно отрезвляюще подействовал синяк под вовиным глазом, который появился по его вине.  О том, что у Никиты вероятнее всего СПИД, они не говорили. Вова не хотел в это верить — читал статьи, в поисках расхождения в симптомах, листал брошюру, прихваченную в поликлинике, но раз за разом находил там знакомые признаки. Никита, хоть и стал чувствовать себя лучше, всё ещё болел перманентно. То стоматит появлялся, то озноб на весь день, то ещё что-нибудь, и обязательно в тот момент, когда Вова уже готов был праздновать улучшение. Но каждое новое испытание действовало на него самого странным образом — злость на болезнь, на бесполезных врачей, на себя и на мир придавала ему сил бороться дальше. Иногда он чувствовал себя так, будто стремительно тонет в пучине, но это не пугало, а наоборот кружило голову и заставляло ощущать себя живым. В такие моменты ему было даже смешно вспоминать, как в юности он думал, что это Кащей неоднозначно себя вел и был «другим», как Вова его про себя окрестил. Потому что вышло, что Вова от него ничем не отличался, а по итогу даже большим пидором оказался, со своим помешательством и заботой на грани контроля. Никита даже сам из-за этого пару раз говорил, что Вове нужно пожить дома подольше, потому что после особенно тяжелых ночей он не отходил от него ни на шаг, забывая не то что собственные дела, но и банально пообедать. Но Вова только отмахивался, придумывая каждый раз новый и невероятно важный повод остаться.  Никита перевернулся на бок и открыл глаза, встречаясь с Вовой взглядом. Он выглядел отдохнувшим и вполне довольным жизнью. Спустя несколько секунд таких гляделок он пихнул Вову ногой под одеялом.  — Адидас, блять, — он хохотнул, но ногу с вовиной убирать не торопился, — ты такой пидор.  Вова поджал губы, наблюдая за весельем Никиты. Тот потянулся, поворачиваясь на спину, и как бы невзначай лег плечом вплотную к вовиному.  — Когда ты последний раз ночевал дома?  — Вчера? Вроде бы.  — Да нихуя, вчера ты здесь спал, а до этого рыбой своей весь дом провонял. — Никита беззлобно припомнил ему злосчастную рыбу, которую сам есть отказался, и на Вову ворчал весь вечер.  — Да нормальная рыба была, свежая. Сам не поел, теперь жалеешь.  — Вот как раз домой пойдешь, там любую гадость ешь, гурман хуев.  Вова только посмеялся, притягивая его в объятия. Ему нравилось снова видеть Никиту живым, его сраный характер нравился, ухмылка лукавая. А вот идея вставать и собираться домой не нравилась от слова совсем. Дома отец снова загрузит работой в мастерской, и не отстанет, пока Вова всё не закончит. С другой стороны, то, что теперь он в штате на СТО числился, было очень кстати. Не пришлось с пацанами долго размусоливать, почему он не с ними больше — со служивших итак спрос был меньше, а тут ещё и работа официальная, планы на семью. Знали бы, конечно, что за семья по-настоящему Вову волновала, уже не жилец был бы. Благо, для всех они всё ещё были образцовой парой с Наташей, хоть и обоим было не по себе от этого спектакля. Но ему не нужны были лишние вопросы, а ей — статус брошенной невесты. Так что выручали друг друга, и смогли сохранить хорошие отношения после расставания. Вова поморщился от мыслей о делах. Но Кащей был прав, и он нехотя начал собираться домой.  Дома отец ожидаемо усадил его за стол поговорить о работе. И без долгих предисловий поставил перед фактом, что уже завтра надо выезжать в Ульяновск за запчастями. В прошлый раз его люди сильно накосячили с закупом, и они с партнером потеряли большие деньги. Так что теперь отец хотел, чтобы на месте присутствовало заинтересованное лицо. И ладно бы, только забрать, проверить и вернуться обратно, но этим всё не ограничивалось. Кирилл Сергеевич хотел, чтобы Вова нашел других перекупщиков, выбил хорошие условия и заключил договор на длительный срок. Это бы заняло минимум несколько дней, а то и целую неделю. Вова не мог оставить Кащея одного на такой период. Всё это время они спорили из-за того, что Вова запрещал ему выходить по дню, чтобы не нарваться на неприятности. Максимум пройтись рано утром или посидеть ночью у дома во дворе, когда все спят. Никита злился, вырывался, но в последние дни у них как будто даже понимание наступило. А теперь — оставить его на неделю? Вова доверял Никите, но не доверял его зависимости. А если плохо станет? От этих мыслей ему становилось хреново. Но отец пообещал вышвырнуть Вахита и самого Вову, если он откажется ехать. Повод для этого был — Вова постоянно злоупотреблял положением, часто просто не появляясь несколько дней подряд. Зима справлялся хорошо, но у него до сих пор были проблемы с деньгами. Отец это знал, и намеренно давил на больное. Так что Вове пришлось с тяжелым сердцем согласиться и пойти собрать вещи в дорогу.  Поезд отправлялся вечером следующего дня. Вова собрался заранее, чтобы утром отправиться к Кащею и уже от него на вокзал. Ночевать остался дома, и в итоге до пяти утра промаялся без сна. Никита вставал поздно, и сейчас скорее всего спал. Но у Вовы был дубликат ключей, и он решил не ждать и пойти к нему, тем более так появлялась надежда всё-таки выспаться — рядом с Никитой он почти всегда спал спокойнее и без кошмаров, которые всё ещё иногда возвращались. Когда он добрался до квартиры Кащея, на часах было около шести утра. С собой много вещей не брал, так как надеялся быстро всё в Ульяновске решить и вернуться пораньше. Кащей спал, и Вова осторожно забрался под одеяло рядом с ним. Хотел не будить, но тот заворочался, и когда понял, что Вова рядом, потянулся обниматься.  — Спи, ещё шесть утра. — Прошептал Вова.  — Блять, в смысле? — Никита улыбнулся, разглядывая Вову. — Ты сумасшедший.  — Не мог уснуть. Я уезжаю сегодня.  Никита сонно моргнул в ответ.  — Слушай, меня несколько дней не будет. Надо в Ульяновск по работе.  — Хорошо, — Никита потер глаза, стараясь не засыпать. — Не хочу никуда ехать. Может, спрошу Тимура Эльдаровича про медсестру? Пусть заходит, если нужно что-то будет.  — Вова, мне не пять лет, успокойся. Вова только вздохнул, даже не пытаясь продолжать. Конечно, он отказался, чего ещё можно было ожидать от такого твердолобого дурака. И может быть, он и правда справится сам, вот только Вове очень хотелось иметь хоть какую-то возможность проконтролировать ситуацию в свое отсутствие. Оставалось только попытаться закончить все дела как можно скорее, чтобы не оставлять его надолго одного. — Думай потише, а. У тебя лицо такое, будто без тебя тут притон откроется, — Кащей устроился у Вовы на груди, поглаживая его плечо. — Я так не думаю. — Вова обнял его, в который раз испытывая сложные чувства от того, каким тот ощущался невесомым в его руках. Никита окончательно проснулся и теперь заинтересованно смотрел на Вову. Его рука опустилась вниз по торсу к вовиным трусам, пока что ложась только на бедро. Вова облизнул губы и переместил руку на шею Никиты, оглаживая ключицы, грудь и острую линию челюсти. Он всегда был медленным и осторожным, чаще всего останавливал, чтобы не сделать хуже. За всё это время они дошли только до взаимной дрочки, один раз в одежде и один раз после нескольких рюмок водки, которые Кащей чуть ли не влил в загоняющегося Вову. Вот и сейчас, он чувствовал, как тело напряглось под его руками. — Предстань думать, — Никита переместил руку на вовин член, поглаживая и сжимая через ткань. — Займешься этим, когда будешь в поезде, да? Движения стали смелее, и рука скользнула под резинку трусов, накрывая вовин стояк. На сухую было неудобно, и Никита протянул руку к губам Вовы, чтобы тот облизал. Хоть они ничего и не обсуждали, он не позволял себе рисковать — не давал целовать себя, когда во рту были раны, не использовал свою слюну для дрочки и точно не планировал секс без защиты, хотя и с ней казалось опасным. Это Вова лез облизывать его везде, куда мог дотянуться, и говорил, что это безопасно. Но Никита просто закрывался в такие моменты, и Вове приходилось сдаваться и отступать. — Ты смотри, чтобы никто не увидел, как ты дрочишь прямо в купе. Вспоминаешь, как я делаю вот так, — Никита жарко поцеловал его в губы и задвигал кольцом из пальцев вокруг головки, — и вот так. Уже, Вова? Не-е-ет, рано, подожди. Никита сполз ниже по кровати, устраиваясь на уровне вовиного паха. Он ритмично дрочил ему, при этом внимательно наблюдая, как головка скрывается и появляется в его кулаке. Когда Вова начал тихо постанывать, Никита не выдержал и прижался губам к его бедру, компенсируя невозможность взять глубоко в рот. Он целовал вовину горячую кожу и быстрее двигал рукой. Когда он почувствовал, что Вова на пределе, то снова приподнялся выше, встречаясь с ним губами. Обильная струя ударила ему в ладонь, и Вова протяжно застонал в их поцелуй. Глядя на него, Никита сам готов был кончить от одного трения о ткань белья, но нужно было ещё немного, и он обхватил себя той же рукой, в которую только что излился Вова. Хватило нескольких движений, чтобы его собственная сперма смешалась с вовиной и он обессилено растянулся на своей половине кровати. — Пиздец, — выдохнул Вова, нащупывая ладонь Кащея и слегка сжимая в своей. — Ну, не плачь, — Никита устало улыбнулся, — повторим, когда вернешься. Вова смерил его взглядом, но ничего не ответил. Вместо этого сгреб в объятия и долго не отпускал, несмотря на все попытки вырываться в душ и воззвания к совести. День пролетел незаметно. Вова сходил за продуктами и лекарствами на несколько дней, они вместе приготовили ужин, и час до выезда провели лежа в обнимку на кровати. Никита снова чувствовал слабость, но температуры не было, и всё, что оставалось — быть рядом. — Всё будет нормально? — Нет, блять, заложу хату у цыган и вместо физраствора залью медленный в капельницу, — Никита злился, в который раз отвечая на беспокойство Вовы. — Ты реально заебал. — Почему ты не хочешь, чтобы медсестра заходила хотя бы раз в два дня? — Вова не успокаивался, надеясь все-таки убедить в рациональности своего предложения. — Почему ты не хочешь отъебаться от меня? Будет нужно, я поставлюсь как только за ней дверь закроется. Пожалуйста, успокойся, итак хреново. — Кащей отвернулся к стене, избавляясь от Вовиных объятий. — Рад за тебя. — Вова тоже злился, понимая, что Никита прав, но не понимая, что делать с его упертостью. До выхода они так и не заговорили. Вова на прощание поцеловал его в висок, и в давящей тишине собрался и покинул квартиру. Поездка заняла ровно неделю. Вова старался как мог, договаривался с несколькими поставщиками одновременно, задействовал ребят, которые поехали с ним. Но в итоге пришлось ждать несколько дней ответа по самым хорошим условиям, и хоть это и стоило того, он чувствовал себя вымотанным и готовым сорваться на любую мелочь. С вокзала решил сразу поехать к Кащею, прокручивая ещё с момента отправки состава их встречу. Уже несколько раз пожалел, что привязался к нему со своими советами и допросами, ведь мог бы попрощаться по-человечески вместо этого. А так скучал всю неделю, и места не находил себе. Город встретил его почти летней жарой и ярко-голубым небом. С остановки до дома Кащея добежал за рекордные десять минут, не подумав даже, что кто-то может увидеть. Но по дороге никого не встретил, торопливо поднялся на третий этаж и позвонил в знакомую дверь. Ни сразу, ни спустя несколько минут и несколько повторных звонков никто не открыл. Вова решил, что Никита мог ещё спать, и нашарил в рюкзаке свой ключ. В квартире негромко играло радио, а по полу был разбросан какой-то мусор — бутылки, обрывки бумаги, смятые пустые пачки от сигарет. Вова напрягся, быстрым шагом направляясь в спальню. Первым, что он увидел, был жуткий бардак — диван сдвинут к окну, на табурете окурки навалены рядом с переполненной пепельницей, плед на полу. А сквозь толщу дыма виднелся силуэт Никиты, вытянувшийся полулежа на кровати. — Вова! — Он хрипло окликнул, протягивая к нему руки. — Вернулся! Вова подошел ближе, пытаясь понять, в каком состоянии Никита. Тот поймал его за руку и потянул на себя. — Ну иди сюда, красота моя. Он все-таки утянул Вову на себя, обхватывая руками и одной ногой. Выгнулся под ним, горячо выдыхая в шею. — Тише-тише, что произошло? — Вова отстранился, разрывая объятия и оглядывая его и комнату вокруг. — Ты пил? Здесь был кто-то? — Кто-то был, не знаю? Какая разница, сейчас никого нет, — Он блаженно прикрыл глаза, поглаживая вовино бедро кончиками пальцев. — Ты не соскучился? Вова не ответил, наклоняясь ближе и осматривая бледное лицо. Верхнюю губу Кащея покрывала испарина, остальная кожа выглядела сухой и стянутой, а зрачки сузились в маленькую точку. Внутри Вовы будто что-то оборвалось. Он судорожно стал закатывать рукава домашней рубашки и осматривать руки, и почти сразу обнаружил исколотые участки. Было видно, что инъекции вводились не раз и не два, а гораздо больше раз, и часто мимо вены — кожа в этих местах вздулась и покраснела. На левой руке появилась язва с коркой по краями и мокрым углублением в центре. Никита вырвал руку и приподнялся на локтях. — Вова, ну всё, накосячил, — Он потянулся к Вове, но тот отпрянул. — Ну так получилось, это хуйня, больше не повторится. Иди ко мне, пожалуйста. — Ты же убиваешь себя! Своими руками! — Нет, нет, всё нормально будет. Я сейчас ещё последний раз, чтобы уснуть, и с завтра я обещаю тебе, клянусь, не повторится. Вова шокированно смотрел на человека перед собой. Они попрощались холодно неделю назад, но это был его Никита, спокойный, трезвый, у него даже голос звучал по-другому. Сейчас он царапал ногтями руки, хаотично пытался коснуться Вовы и выглядел таким чужим и незнакомым. — Что последний раз? Откуда у тебя эта дрянь? Какого хуя, всё же было хорошо! — Успокойся, иди сюда, один поцелуй, — Никита вцепился в Вовины штаны, пытаясь стянуть их вниз. — Руки убрал. Сука, да какого же хрена, — Вова встал с кровати, сжимая пальцами виски. В голове пульсировало и хотелось разнести всю квартиру. А потом он заметил жгут и грязный пакет на подоконнике, и в порыве открыл окно и высыпал туда все содержимое. — Урод, ты че творишь, блять? — Никита подорвался с кровати и вцепился в Вову. — Тебя кто нахуй просил это делать? А если это не моё? — Ты же сам заливал, что это не повторится! Вот, помогаю тебе, — Вова зло смотрел в глаза напротив. — Какой же ты еблан, Вова, ты не представляешь, как это сука невыносимо. — Потерпишь! Сука, я тебя к кровати привяжу или в дурку отправлю, я клянусь тебе. Кащей шумно выдохнул и оттолкнул Вову, направляясь на кухню. Вова решил, что с ним сейчас разговаривать бесполезно, но провести эту и следующую ночь рядом будет просто необходимо, потому что первые дни будут самыми тяжёлыми. Внезапно он подскочил с места и побежал за Никитой, слишком поздно подумав о том, что на окне могло быть не все. И оказался прав — тот отчаянно пытался попасть иглой в нужное место, прицеливаясь дрожащей рукой. — Сука! — Вова резким движением вырвал у него из рук шприц и он полетел уже в кухонное окно. Никита, хоть и не твердо стоял на ногах, в челюсть ему зарядил ощутимо. Вова тоже не остался в долгу — в пол силы ударил под дых, и усадил сложившегося пополам Кащея на стул. — Вова, я умоляю тебя, сходи принеси, — он сполз на пол, стоя на коленях перед Вовой. — Вытянешь немного чистой иглой, я же не прошу тебя дозу. Вова, я умру, мне больно. Вова в ужасе смотрел, как по его щекам покатились слезы, а руки цеплялись за его штанины. Он первый раз испытал отвращение, но не к тому, как Никита выглядел, а к тому, как он разрушил себя. Пересилив себя, Вова помог ему встать и отвел в спальню, уложил на кровать. Он продолжал умолять, метаясь от шантажа к обещаниям, от обещаний к угрозам, от угроз к слезам и всхлипам. Вова насильно влил в него полстакана воды и устроился рядом, прижимая к себе подрагивающее тело. — Я никогда не попрошу тебя ни о чем. Пожалуйста, последний раз, помоги, Вова. — Никита шептал, сжимая вовину ладонь. — Господи, ты больной, — Вова снова начал выходить из себя. — Я знаю. И ты это тоже знаешь, блять. — Никита внезапно сконцентрировал взгляд и посмотрел на Вову в упор. — Я не протяну долго, и я просто прошу тебя помочь убрать эту боль, пожалуйста. Вова побледнел, осознавая услышанное. Ему захотелось прямо сейчас помчаться на улицу и принести этот проклятый шприц, лишь бы облегчить страдания Никиты. Но он знал, что это только оттянет момент наступления ломки, а следовательно и детоксикации. Поэтому он крепче сомкнул объятия и поцеловал кудрявую макушку. Они обязательно переживут эти дни. Никите долго не становилось лучше в этот раз. Дни шли, будто в замедленной съемке. Вова больше не советовался с ним, а вызвал медсестру и оставлял её на такое количество времени, которое ему требовалось для дел дома и на работе, на показательные променады с Наташей и время с братом. Но каждый раз он торопился вернуться «домой» — как он теперь назвал квартиру Кащея у себя в голове. Первые дни он не отходил от его постели — Никиту тошнило, он не мог есть, задыхался от кашля. Время от времени он снова плакал и умолял о дозе, а иногда пытался ударить Вову, но быстро сдавался, потому что чувствовал себя очень слабо. Он еще сильнее похудел, его лимфоузлы были перманентно воспаленными, а во рту появились болезненные нарывы. Вова консультировался с врачами, искал информацию, но всё чаще приходил к выводу, что им нужно ехать в Москву. С такими болями и постоянной температурой это было невозможно, и поэтому он прикладывал все усилия, чтобы хотя бы вернуть Никиту в состояние до его отъезда. Но в один из дней, когда у Вовы был выходной, он заметил, что Никите стало немного лучше. Это был десятый день трезвости, и к нему понемногу возвращался аппетит, а по ночам он чуть реже задыхался от кашля. Кащей сам приготовил им завтрак — гренки, крепкий садкий чай и сосиски, и позвал Вову на кухню. В своей вечной белой майке он выглядел худым и угловатым, и когда Вова зашел, быстро накинул на себя рубашку. Теперь он не расставался с ней даже ночью, и поначалу Вове казалось, что дело в ознобе. Но со временем он заметил, что с медсестрой и наедине с собой ему вполне комфортно и в майке, но от Вовы он будто хотел закрыться. Это проявлялось и в других вещах — как только он смог уверенно держаться на ногах, запретил Вове приближаться к ванной и помогать ему с купанием. Не давал обрабатывать раны, уворачивался от поцелуев. А Вова старался не давить, списывал всё на плохое самочувствие и просто был рядом. Вот и сейчас только тихо вздохнул, глядя, как неловко Никита поправляет рукава перед тем, как начать завтракать. — Можно попросить тебя? — Кащей дождался кивка и продолжил, — Не отвезёшь к реке вечером? Не могу больше взаперти сидеть. Вова нахмурился и задумался о том, насколько это может быть опасно. Ехать недалеко, и вечера стоят теплые, но нет гарантий, что они никого там не встретят. Да и если плохо станет, пока домой доберутся, всякое может случиться. — Слушай, если нет, забей. Просто тяжело вот так, сам понимаешь. — Ладно. Давай съездим сегодня ненадолго. — Вова ободряюще улыбнулся, надеясь, что не пожалеет об этом решении. — Очень вкусно, кстати. Никита впервые за утро улыбнулся в ответ и они продолжили есть в уютной тишине. Ветер с реки трепал отросшие волосы Никиты. Вова с горем пополам надел на него свой свитер и его куртку, чтобы не продуло, и теперь с чувством выполненного долга сидел рядом. Вокруг никого не было — они выехали поздно. В воде отражались редкие фонари и яркий полумесяц, застывший над ними посреди черного неба. Вова потянулся было обнять, но почувствовал, как Кащей напрягся всем телом. — Всё нормально? — Он заглянул в его глаза, пытаясь понять, что не так. — Да, да. Хорошо. Вова очень соскучился за эти дни, и был уверен, что Никите его не хватает тоже. Он осторожно отодвинул воротник куртки, чтобы оставить поцелуй на шее, но Никита резко дернул плечом, отсаживаясь в сторону. — Что случилось? — Вова не понимал, почему он так реагирует. — Господи, Вова… Я же сам вижу, что там, — Он неопределенно махнул рукой в воздухе, — ещё запах этот мерзкий от перевязок. — Ты поэтому? Ну что за бред, — Вова придвинулся ближе, беря его руку в свою. Но он не успел озвучить свои мысли о том, насколько глупо было стеснятся его или думать, что ему неприятно, потому что Никита зашелся грудным надрывным кашлем. Он не мог нормально вдохнуть и привалился на Вову — в такие моменты у него сильно кружилась голова и приступы легче было переносить в горизонтальном положении. Вова пожалел, что не взял с собой ни сироп, ни термос с чаем, но уже было поздно. Никита сказал, что не хочет уезжать, когда наконец смог восстановить дыхание. Но Вова сильно разволновался, и пообещал, что они поедут снова в другой раз. Ещё ему хотелось скорее оказаться в безопасном тихом месте, чтобы донести мысль о том, что его не отталкивает состояние Кащея, и что он хочет снова иметь возможность касаться его, целовать, помогать переодеваться и накладывать повязки. Домой они доехали быстро. Кащей зашел умыться, и сразу после этого лег в кровать. Вова убрал вещи, умылся сам, и зашел в спальню, надеясь, что Никита еще не уснул. Он лег рядом, и обнял его со спины. Никита дышал ровно и спокойно, и даже накрыл вовину руку своей. — Можно? — Вова ткнулся носом в его лопатку. Никита вздохнул, но утвердительно промычал в ответ. Вова мягко поцеловал его в затылок, в шею, зарылся лицом в мягкие волосы. Кащей немного расслабился и подался назад, вжимаясь в широкую грудь. Вова прерывисто вздохнул, чувствуя, как близость горячего тела в момент вызывает в его собственном реакцию, как складно и правильно Никита ощущается под его ладонями. Он медленно погладил худые бедра, предплечья, снова поцеловал его в шею.  — Вова, не надо.  — Тише, тише, всё хорошо, — успокаивающе прошептал, снова притягивая к себе.  Никита нерешительно погладил вовины руки. Вова поцеловал его за ухом и в висок, запуская ладонь под майку и ведя вдоль торса. Почувствовал поджимающийся живот, и запустил руку в домашние штаны, но тот дернулся от его прикосновения.  — Всё хорошо, — снова прошептал Вова. — Я просто… давай снимем.  Он осторожно стянул с застывшего Никиты штаны под одеялом и снова обнял со спины. Тот не отреагировал, только задышал тяжело и загнанно.  — Ну, что ты? — Вова снова поцеловал его, провел ладонью по голому бедру. — Никита?  Он откинул одело и наклонился, чтобы поцеловать плечо, бок, торчащую тазовую косточку. Но Никита вскинулся, и с силой оттолкнул Вову.  — Хватит!  В его глазах был страх и стыд, и он нервно прикрыл ноги пледом, чтобы Вова не смотрел на свежие язвы. Вова отвел его руку своей, и наклонился вниз, оставляя поцелуй рядом со свежей болячкой. — Блять, да какого, — Никита отодвинулся по кровати к стене, закрывая бедра руками. — Никита, пожалуйста.  — Ты больной, Вова. Иди домой, проспись.  — Я никуда не уйду. Успокойся, иди сюда.  — Сука! Да у меня уже не встает даже! Я нихуя тебе сейчас не помогу, и потом тоже, блядь. Я срать хожу кровью через раз, и скоро сгнию заживо, что тебе сука надо? Иди к черту, Вова! Живи своей жизнью с невестой своей ебаной, отвали от меня, урод!  Мир Вовы сузился до размеров кровати и у него потемнело в глазах. Перед ним осталась только худая спина Никиты, который отвернулся к окну и пытался восстановить дыхание. Вова придвинулся ближе и осторожно обнял, готовясь к продолжению срыва. Но Никита напряженно молчал, будто все усилия прикладывая для того, чтобы вытерпеть объятия Вовы.  — Зачем тебе это? — Подал голос через несколько минут. — Я смотреть на себя не могу, тошно.  Вова вздохнул и погладил мокрые кудри.  — Не смотри. Посмотришь, когда заживет всё. Если у меня бы что случалось, тебе же не противно было бы? Вот и мне так же.  Никита издал горький смешок, когда Вова сказал, что что-то там у него заживет. Вова цокнул на его реакцию, и потянул на себя, чтобы он откинулся на его грудь, и поцеловал в голову.  — Мы поедем в Москву, ясно? Там врачи нашим не чета. Поселюсь где-нибудь недалеко. Связи есть, всё организуем. Вова гладил его виски, пальцами скользя по шее, груди, и его уверенный голос успокаивал Никиту. Он ещё сильнее откинулся назад, ложась на Вову спиной. Почувствовал поясницей его стояк, и на этот раз сдался. Сам перевернулся на живот, снова оказываясь сверху. Вова потянулся к его губам, но Никита уклонился, подставляя шею. Ему не хотелось целовать в губы, пока во рту не пройдут воспаления. Он тоже целовал Вову в шею, под челюстью, в виски и щеки. Хоть в вовиных сраных брошюрах и писали, что через поцелуи ничего не передается, он просто не мог так, не хотел рисковать.  Вова распалился очень быстро, но касался будто хрустальной вазы — боялся лишний раз сделать больно. А Никита злился, что всё так неловко и плохо, что у самого не встает, хотя он возбужден до предела. Он отстранился от Вовы, жестом прося его подвинутся, и сам лег спиной на бок. Придвинулся ближе и завел руку за спину, наощупь водя по вовиным бедрам. Тот помог расстегнуть свои штаны с бельем, и Никита прижался тазом к его возбужденному члену.  — Давай как-то… осторожно, вот так, — Никита направил Вову между своих ягодиц, и не убрал ладонь, поглаживая головку с каплями предэякулята. Вова шумно задышал в его затылок и двинул бедрами, скользя между ног. Член не очень приятно терся о ткань трусов, но ощущение горячего тела сквозь белье сводило с ума. Он уперся головкой через преграду одежды во вход, и легонько толкнулся, представляя, что вот-вот заполнит его полностью. И ему уже, по большому счету, было все равно, он бы хотел прямо так и прямо сейчас. Но Никита не позволял, снова бы замкнулся и перестал подпускать к себе. Так что Вова продолжал тереться об него, покрывая мокрыми поцелуями плечи и позвонки. — Люблю, — выдохнул он на последнем движении, перед тем как кончить, вжимаясь в Никиту.  Ему показалось, что он услышал тихий всхлип, но Никита больше не издал ни звука. Вова приподнялся на локте, вглядываясь в его лицо, без слов спрашивая — всё нормально? Никита приоткрыл глаза и устало улыбнулся — нормально, давай спать. Вова аккуратно вытер его ноги полотенцем и накрыл их обоих одеялом. Через несколько минут оба провалились в сон. Никита умер через три месяца. К тому моменту Наташа всё знала — и о болезни, и об их отношениях. Помогала, как могла, часто оставалась и подменяла Вову, когда тому нужно было на работу. На Кащея она хорошо влияла, при ней он меньше позволял себе расклеиваться и даже соглашался на их с Вовой дурацкие затеи, вроде «Дня домашнего мороженого» или стрижки в стиле рок-звезды. Но когда она уходила, он отворачивался к стене и часами не разговаривал с Вовой. Старался терпеть боли, но со временем не мог протянуть и нескольких часов без укола обезболивающего. Вова всё делал сам, где умел. Все больницы открытым текстом его послали, и они остались втроём против всего мира. Но не выстояли. Судьба снова забрала у него Никиту, не дав им и года. Вова часто вспоминал их поездки к реке. Как и обещал, он возил туда Кащея до последнего, брал с собой чай, а потом и шприцы с анальгетиком. Ещё вспоминал душистые яблоки с дачи Арины Андреевной, её цветастый платок, походку немного неуклюжую. Как-то раз они смогли съездить на её могилу. Никита очень просил, хотя оба знали, что у него нет на это сил. После этого он пролежал не вставая несколько дней, но был благодарен Вове. Под конец он будто успокоился, не закрывался больше, не игнорировал. Вова поймал себя как-то на мысли, что это словно прощание и прощение было, и только он, дурак, как всегда ничего не понял. А на утро выл так, что соседи чуть не выломали дверь. За окном светило солнце, пробираясь лучами в небольшую двухкомнатную квартиру на третьем этаже. Вова лежал один на смятой постели, уткнувшись лицом в старую домашнюю рубашку.