Амнистия

Аластор взял двумя пальцами платок, словно брезгуя схватить его полностью. Розовая ткань в разводах крови и грязи беспомощно трепыхалась, и Аластору чудились мольбы лучше сжечь её, чем оставаться в руках юноши. Тот засмеялся про себя, вспоминая упрямые метания вчерашней жертвы, но улыбка медленно спустилась вниз, пока не превратилась в неубедительную ухмылку. Ему не нравилось просматривать воспоминания с участием «незнакомки», своим сердоболием свалившейся на его голову. Такой человек, как он — в мыслях рассуждал Аластор во времена своего досуга за чтением газеты — любит чувствовать контроль над ситуацией. Жизнь научила его любить власть над людьми, очаровывать улыбкой и лестными разговорами. Ему плыли сами в руки их секреты, заветные планы и скелеты в шкафу. Это и было их фатальной ошибкой, если не считать её уже сам разговор с обаятельным молодым радиоведущим. И по своей оплошности, которых он никогда до этого не допускал, его образ рассыпался на кусочки перед невинным ангелочком, неудачно поднявшим то, что не следовало. Аластору нужно научиться лучше контролировать свои эмоции. Он сорвался, и это было его промахом, грязным пятном на всей личности. Теперь это пятно придётся замывать. — Друг мой, почему же ты не вмешался? — юноша обратился к воздуху, но в следующий момент на его руки была брошена тень. Когтистые пальцы темноты шевелились, желтизна улыбки была похожа на перевёрнутую дугу, как и глаза. Аластор кинул на тень быстрый взгляд и снова принялся рассматривать вышивки на платке, скучающе выдохнув с коротким смешком. — Ясно, ты тоже не знаешь. Контур оленьих ушей прижался, тень словно жила отдельной жизнью от владельца. Театральные движения на столешнице и стене пытались показать хозяину мысли, однако он их проигнорировал. Он разочарованно махнул рукой, и тень сникла, постепенно уползая в ноги. Карие глаза внимательно рассматривали каждый сантиметр ткани, будто она открывала ключ к тайне, а он очень требовался Аластору прямо сейчас. Чутьё подсказывало — оно его никогда не обманывало, — что та девушка не так проста. Хотя бы взять её платок, в бедных или среднего достатка семьях не шьют такие, это только удовольствие богатых, о котором почти никому не известно. Юноша только начал входить в высшие круги общества, и узнал о фишке по своему опыту. Да, обычные девушки не ходят с платками из чистого качественного хлопка, из которого не торчит ни единой нитки, швы настолько незаметны, что представляют собой одно целое с тканью. И только богатые могут позволить себе французскую вышивку своих инициалов, скромно украшающих нижний угол. Аластор замер. — Только не говорите мне, что… — он засмеялся, почти истерически и почти до слёз. — Ха-ха-ха, я был настолько невнимателен! Правду говорят, ответы скрываются под носом! Так, и кто же ты, наша ангелоподобная незнакомка? «Ш. Морнингстар»! Юноша задумался, почёсывая подбородок. До невозможности знакомая фамилия, но откуда он её знает… — Что такое? — он развернулся на звук падения за своей спиной. Тень стояла над газетой и победно улыбалась рядом острых зубов. Длинные конечности активно показывали на предмет, развёрнутый на странице с заголовком: «Мэр Нового Орлеана, Люциус Морнингстар, развёлся со своей женой и не планирует избираться на второй срок». Насмешливые глаза сузились в щёлку, чёрная бездна которой загорелась нездоровым огнём. — А ты всё же бываешь иногда полезным… … — Три короба соли и ликёр из Неаполя 1899 года, пожалуйста. — Сию минуту, сэр, — лакей ресторана скрылся в каморку и спешно выбежал со связкой ключей. Жестом показав следовать за ним, он завёл Аластора в застенную нишу, скрывавшую узкую винтовую лестницу. Ржавые железные ступени не предвещали ничего хорошего, но вели они в восхитительное место под названием «Солёный Тибр». Дверь, железная и напоминающая шлюз от подводной лодки, со скрипом отворилась и впустила своих дорогих гостей. — Располагайтесь, сэр. Добро пожаловать в наш ресторан, сэр. — Благодарствую, — он сел на предложенное место за одиноким угловым столиком и с хозяйским видом оглядел просторное помещение. Спокойный взгляд ходил по высоким потолкам и вздымающимся вверх балкам; красивые официантки в безупречной одежде, которая кокетливо открывала некоторые места — в пределах дозволенного, разумеется, — сновали по гостям, таская огромные подносы с таким видом, словно они были продолжением их рук. Посетители, самые отборные из верхушки общества богатеи, вальяжно распивали вина, виски, ликёр, водку, пунш, шампанское, коньяк, ром, абсент, бренди. Реки алкоголя лились в этом праздном месте, душили сладостными парами и заставляли самолюбие расти до бесконечных сводов зала. Но самое большое оживление творилось у сцены, той самой сцены, на которой впервые послышались первые ноты джазовой музыки для скептической публики общества. Оно их приняло, оно их впитало и оно их одобрило. Если в Италии все дороги ведут в Рим, то в Луизиане — все дороги ведут в Солëный Тибр. Аластор много работал над тем, чтобы пробить себе путь на ступень выше, то есть попасть в подпольный богемный ресторан. Карьера его буквально зависела от прохода в это место, ведь он сразу уяснил себе — здесь не обедают великие люди; эти люди становятся великими, когда оказываются здесь. Теперь же Аластор мог с насмешливым и снисходительным видом взирать на спешащих официанток, пьяный оркестр на сцене, своим весельем чарующий таких же гостей подшофе. Бесстрастно просматривать меню, в котором содержались исключительно изысканнейшие блюда со всего света. Глаза сами собой остановились на мясе оленя, но он решил сегодня разнообразить пищу чем-то более нормальным. Он сегодня пришёл затем, чтобы побыть Нормальным. Позаигрывать с официантками, отдаться чревоугодию, притвориться, что участвуешь в общем безумии. Сейчас Аластор — актëр, и его единственная и ценнейшая зрительница — девушка, сидящая в одиночестве возле барной стойки и с встревоженным видом оглядывающая своë окружение. Да, прекрасная Шарлотта Морнингстар, или же Ева Магне, дочь полноправного владельца и покровителя «Солëного Тибра» мэра Нового Орлеана Люциуса Морнингстар. Юноша со звоном поставил стакан на столешницу, расплескав остатки коньяка. Огонь загорелся за стëклами очков, в котором горели все чувства — от обиды до радости, от ненависти от сочувствия и жалости к неизбежности еë будущего. Он ощутил себя вновь ребëнком, с предвкушением смотрящим на яблоки в карамели, которые он ненавидел. До блеска начищенные туфли размеренным шагом оттачивали каждое движение, стремившееся к идеалу. Пьяная толпа у столов не желала уступать ему место, поэтому приходилось уверенно расталкивать её. Косые взгляды, замечавшие подозрительно тёмный тон кожи, были ему не в первой. Как всегда, нужно наступать на чьи-то ноги, чтобы только твои не отдавили. Девушка же не обратила на него внимания. Пока. В душе кольнуло разочарование, что она не узнала его из тысячи, ведь та ночь была поистине незабываемой. И для него тоже. Сейчас Ева-Лотта скучающе и отстранённо болтала шампанским с бокале. Казалось, её гложили совершенно посторонние мысли, и это отражалось в её глазах и позе, что немного не вписывались в обстановку. Аластор решил применить свой излюбленный приём — выжидание, похожее на затишье перед бурей, и эффектное, а, самое главное, внезапное появление. Ещё с детства он любил пугать. Когда мать с корзинкой белья показывалась из-за угла их небольшого дома, мальчик прятался за деревом или кустом и выпрыгивал прямо перед ней. Простыни летели, как и фартуки, салфетки, рубашки, брюки, платья. Они приземлялись прямо на них, делая похожими на приведения. Было весело. Мама его, конечно, не ругала. Юноша вздрогнул, удивившись самому себе и вдруг произошедшему погружению в воспоминания. Это было совсем не в его стиле. Встряхнув хорошенько головой, он осознал, что упустил момент своего появления. К Магне подошëл низкий мужчина, росту которому добавлял лишь эксцентричный белый цилиндр. Вся его внешность прямо контрастировала с видом девушки: ослепительно белое пальто, странноватая трость с металлическим яблоком на верхушке, красный полосатый жилет делали хоть и обтягивающее, но обыкновенное чёрное платье ещё более невзрачным. То ли уверенная, то ли нервная улыбка также расходилась с издёрганно сложенными губами девушки. — Яблочко, детка, нельзя же сидеть весь вечер с кислой миной. У нас важная встреча, мне хочется показать тебя с лучшей стороны! — видимо, мужчина уже не в первый раз пытался растрясти дочь, отцом которой он очевидно являлся. Бледная кожа с выделяющимся румянцем говорили сами за себя. — Прости, папа, — она виновато опустила глаза в пол. — Я просто себя не очень хорошо чувствую. Люциус устало потëр переносицу и вскинул руки. Монолог, схожий с криком безысходности, вырвался наружу, как попытка образумить девушку: — Дочка, я понимаю твою грусть от того, что твоя «мечта» не исполнилась! Пойми, я тоже был таким, не мне ли тебя понимать! Но, - Шарлотта вздрогнула. - Общество не сможет принять твои идеи, какими бы хорошими они ни были. Будь ты монашкой, всё было бы легче, однако ты — моя дочь! — огонь вспыхнул в тёмных глубинах, подавляя своими внушительностью и неким царственным величием. — Столько лет я… мы тебя воспитывали, — он на секунду замялся и всё-таки выговорил «мы», политое желчью, — мы тебя воспитывали не для того, чтобы над тобой смеялся весь мир! Помнишь, что произошло на твоём выступлении на собрании? Тебя же никто не воспринял всерьёз! И это несмотря на твою кровь! Яблочко, ты же знаешь, — тон переменился на более мягкий, словно уговаривающий ребёнка не капризничать, — я делаю это только из любви к тебе. Впереди тебя ждёт целая жизнь, всё изменится, ты найдёшь прекрасного молодого человека и будешь счастлива с ним вместе. Если ты так хочешь заниматься благотворительностью, то почему бы тебе не принять участие в обсуждении строительства приютов сейчас? Шарлотта сильнее вжалась в стул. Было не видно, как её тонкие и слабые руки дрожали, но Аластор заметил. Он следил за каждым движением мимики девушки, истинное любопытство заиграло в нём. Незаметно переместившись ближе к семье, юноша старательно показывал полнейшую незаинтересованность, обратив всё своё внимание на балаган возле сцены. Делать вид, что он не греет уши, но при этом краем глаза поглядывать на предмет своих планов, было затруднительно и между тем увлекательно. И сейчас Аластор ждал, что же скажет девушка. В вопросе, оправдает ли она его ожидания или нет, он склонялся к последнему. Наконец, послышался вздох, но такой, что по спине в предвкушении побежали мурашки. — Папа, — неожиданно твёрдо проговорила та. — Я приняла во внимание твои слова. Не пойми меня неправильно — я очень ценю твою заботу, она для меня ценнее всего на свете. Но я не хочу прожить впустую. Если растратить всю свою жизнь на выходы в свет, чаепития, театры, развлечения, мужа, детей, то зачем я вообще буду нужна миру? Пожалуйста, папа, эта идея для меня дорога, она со мной ещё с детства и без неё пропадёт весь смысл моего существования. Я хочу стать стоящим человеком, как вы с мамой! Последние слова прозвучали на высоких нотах. Будто внутренний стержень, на котором деражалась вся стальная выдержка, поцарапал с противным скрежетом кусок металла. Мэр Нового Орлеана нахмурился и внимательно посмотрел на дочь. После того, как он нашёл лишь следы упрямства и непоколебимой идеи, он отвернулся и прошептал: — Тогда делай, что хочешь. Не буду больше тебе мешать. Но даже не жди никакой финансовой поддержки от меня. В толпе скрылась сгорбленная спина, одетая в белоснежный плащ. В последний момент Аластор почувствовал пронзительный взгляд на себе, но решил притвориться, что ничего не знает. Теперь его внимание и азарт были прикованы к юной Магне, таящей в себе что-то, что может ему быть полезно. Что-то кроме однотипной семейной драмы, так безыскусно разыгранной перед ним.