Записки

Ло бросил сигарету наземь, сбивая тонкий столбик дыма. Мутный и серый, как небо, взгляд устремился к болезненно красным кольцам — краска не была ни яркой, ни новой; давно выцветавшей и облезающей целыми ниспадающими кусками — которые невыносимо раздражающе выделялись на фоне бесконечно чёрного моря, бушующего словно непогода, белых углов скал, покрытых порошистым снегом, на фоне невыразительного и мёртвого небесного твердя. Выразительные кольца. Трафальгар закрыл глаза — и всё равно они остались, впечатанные в память иглой. Как татуировки — хрен выведешь, особенно когда ты один на острове, вдалеке от цивилизации. Он был только рад находиться от социума как можно дальше — но со временем одиночество приедалось. Начинало мерещиться всякое. И становилось невмоготу оставаться один на один с незыблемым шёпотом прибоя. Ветер дул по лицу, криво лизнув по щеке, оставив мерзлую колкость. Надо возвращаться, быстрее и скорее в маяк, чтобы успеть растопить печь, не закоченеть. Предплечья уже отнимало, пальцы дубели и не слушались, а губы кровили. Но мысли в голове плыли неспешно, меняясь с одной тревоги на другую, как лодка перекатывалась с одной волны на следующую. Замедленно, как облака двигались по небу, гонимые лишь лёгким северным ветерком, как старые парусники в штиль. Он смотрел на маяк и одновременно сквозь него, поглощённый не то своею головою, не то чем-то внешним и далёким, вызывающим в груди только дрожащую пустоту. На острове он один. Здесь нет ни души, кроме него. В свободном передвижении, конечно — ему позволили держать кур в клетке, чтобы всегда было, что поесть, если доставка задерживалась. Но курицы не бывают таких размеров, издалека они точно не такие огромные тени. И они не живут в подвале, они не бегают вокруг фонаря. У них белые, серые и коричневые перья, мягкие и воздушные, пахнущие помётом и чем-то, напоминающее опилки. Они мило кудахтают и подгибают свои жёлтые лапы в колене, прислоняя к своему телу, которое только кажется полным. Он знал, что никого на острове нет — и всё равно боялся. Изморозь охватила перила, игольчатыми комками разрастаясь в разные стороны, напоминая сборище плесневых грибов на старом хлебе, или это плесень напоминала изморозь. Ватер не хотел бы поскользнуться, что, на самом деле, с ним часто бывало на скользких, крытых льдом ступенях, но и трогать своей ладонью этот ужас не решался. И так все руки у него красные и в цыпках из-за особого предпочтения курить где-то на отвесной скале вдали от места жительства, а тут ещё и лишать себя единственного неболезненного участка — внутренней стороны ладони. Бедро побаливало с прошлых катаний по лестничным пролётам. Трафальгар потёр его, чуть щурясь — синяк там точно был, хотя он и не смотрел из непривычки переодеваться. Лопата громоздкая, её черенок толстый, рельефный и более или менее гладкий, а само полотно заржавевшее, в копоти и налёте от угля. Он зачерпывал горстки, забрасывал в пламя, чувствуя сильнейший контраст между холодом улицы и жаром печи, свежим воздухом и гарью. Завершив, Трафальгар отложил лопатку к стене, убедившись, что она точно не съедет по плоскости к полу. Мужчина зациклил своё внимание на дверном проёме, словно впервые видел. Четыре деревянные балки, прямоугольная дверь и заржавевший замок-перекладина. Дверь была сделана из металлического пласта, чуть помятого во многих участках, блестящего словно чешуя на рыбе. Раньше Ватер не задавался вопросом, к чему это — зачем замок у двери к печке? Это же так сюда не подходит! А эти вмятины? Какой-то прошлый смотритель пьяным бил по двери? Трафальгар с тремором вынул палочку сигареты, зажёг спичкой и выдохнул прямо на чёрный слой печи. Он закрыл глаза ладонью, пытаясь прийти в себя. Разминал брови, дыша горьким воздухом. Через неделю или две к нему прибудет помощник. Связь гудела, и он не разобрал даты, но это точно должно было выпасть на этот месяц. Так что без переживаний. Здесь никого нет, чтобы бояться. И тень в коридоре за дверью — всего лишь его больная фантазия.