Мне снился замечательный сон. Я в бесконечном поле из одуванчиков, на голове милая белая шляпка с цветами и фруктами, как у дам на старых картинах. Я рисовала что-то у мольберта, уже и не помню, что именно, но это было очень волнующим. В том поле было столько бабочек и божьих коровок, что они заполняли собой все вокруг, заставляя носиться с ними в догонялки. Я смеялась во сне, а проснулась с мокрыми щеками. Мои сны становятся все красочнее, и в такие моменты я понимаю, что больше не хочу просыпаться. 21 июня
О посещении больницы в этот день было известно всем заранее, поэтому с утра мама пожелала ему хорошего дня, напомнила про подарок и со спокойствием отпустила, передав в надежные руки ребят, уже сидящих в машине Нины. Идея навестить Элли всем вместе пришла Эйдену, впрочем, как и большинство их совместных занятий. Тогда они сидели в своем маленьком укрытии, пили принесенный Оливером чай с ежевикой и заедали бутербродами с арахисовой пастой, сделанными дедушкой Сары. Они разработали небольшой план, получивший в блокноте название «День Элли», с которой, в общем-то, никто из ребят знаком не был. В конце фразы Сара дорисовала бабочку, после добавив немного лилового карандаша, криво легшего на края черной ручки. До больницы они добрались быстро. Нина была хорошим водителем, гордилась наличием прав и гордо смотрела на всех присутствующих, чувствуя себя по-настоящему взрослой. Ее красненький фургон разбавил серую унылость больничной парковки, смешавшись с небольшими клумбами с белыми цветами. Сара сказала, что они выглядят слишком бледными, а Эйден предположил, что они просто еще не были раскрашены, и в следующий раз им не помешало бы взять с собой мелки. Все лишь согласно кивнули, а Карл записал предложение в блокнот, чтобы не забыть. В больнице было привычно тихо и немного уныло, несмотря на наличие нескольких поздравительных гирлянд в главном зале и плакатов. На немногочисленном персонале не было колпаков, о которых говорила Элли, и Адам порадовался, что хотя бы они позаботились о праздничном виде. Оливер нацепил целых два, и теперь походил на викинга в рогатом шлеме. Найти 349 палату было просто. – Адам! – счастливо воскликнула Элли и подпрыгнула на кровати. Подол ее легкое платье из голубого ситца разметался и слегка измялся под согнутой ногой, которую она старалась скрыть. – Я как знала, что ты придешь! Мне даже дышится сегодня намного легче! Она собралась было приподняться, как заметила еще нескольких ребят, ввалившихся в палату в разноцветных колпаках, с кучей пакетов и шариков, парящих под потолком. На некоторых из них виднелись выведенные черным графичным почерком поздравления и пожелания. Эти ребята были незнакомыми, но лица их лучились такой радостью и счастьем, что неизбежно чувствовалось родство. – С Днем Рождения, Элли! – радостно вскричали они, один своим криком прогоняя тоску и одиночество. Элли усадили в одну из тележек, выделив почетное место, водрузили на покрытую платком голову венок из свежих ромашек, и ввезли в радостно открытые двери магазина. Остальные покупатели разбегались в стороны от шумной, галдящей и смеющейся толпы разношерстных детей, смех которых подлетал к потолку. В тележку сваливались пачки с соком, сухие завтраки с разноцветными картинками, шуршащие оберткой шоколадки, брикеты мороженного, которое растает раньше, чем они доберутся до домика, и кучи крошащегося печенья. Нина не забыла добавить парочку бутылок газировки для цветов. Элли весело принимала все в руки, раскладывала вокруг с особым старанием, стараясь не помять платье. Оно ей так шло, делая ее легкой и воздушной, почти небесной, как звездочку, утонувшую в облаке. – Кто бросил сюда оливки? – недовольно спросила Нина. Она вытащила из тележки небольшую жестяную банку с оливками без косточек. – Это на десерт! – довольно возвестил Эйден под всеобщее «фу», и вернул баночку обратно в корзину, толкая ее к кассам. Все еще кривящаяся Нина добавила парочку упаковок влажных салфеток и баночек с любимыми леденцами Оливера, благодарно кивнувшего в ответ. Женщина на кассе с недоумением и подозрением косилась на группу странных детей, считала кучи вредных товаров, которые укладывались в большие бумажные пакеты сразу в несколько рук. Сияющая Элли продолжала сидеть в тележке, пока Сара игралась с яркими кисточками на красивом платке. – Тебе нравится мой паричок? – невзначай спросила она и заглянула в теплые, слегка подкрашенные голубой краской глаза. Элли кивнула, с восторгом разглядывая кудряшки и кучи бантиков. Когда-то у нее были такие же, даже заколка любимая имелась – две бабочки с крылышками на пружинках, которые раскачивались от малейшего движения головой. С ними было расставаться даже тяжелее, чем с волосами, и они все еще хранились в ящичке ее прикроватной тумбочки в больнице. Бабушка привезла их несколько месяцев назад по ее просьбе, с трудом отыскав их среди позабытых дома вещей. – Давай поменяемся? Сара без раздумий и промедлений стянула с головы парик, показывая такую же, абсолютно лысую голову без стеснения, и протянула вперед. Элли растерялась на мгновение, но с охотой принялась развязывать платок, совершая небольшой обмен. Парик лег на ее голову хорошо, почти идеально подошел по размеру и приятно защекотал шею льняными завитками. Закончив прихорашиваться, она помогла новой знакомой, ловко справляясь с узелком и показывая всем свое творение. Карл довольно закивал, Нина показала оттопыренный вверх большой палец, не отвлекаясь от кассы и проверяя, положили ли леденцы. Эйден выдал парочку комплиментов, а Оливер смущенно обхватил ладошку Сары своей. Адаму хотелось рассмеяться и запрыгать от чувства легкости и щемящего в груди счастья. Оно вытеснило всю боль, заменив поломанное сердце заводным моторчиком, работающим на энергии солнца и лете. Хотелось обнять всех без разбора, даже эту хмурую работницу магазина, забирающую у Эйдена оплату мятыми купюрами. Хотелось расплакаться и укрыться во всех разом, подняться высоко над облаками и обернуться ласточками, летающими наравне с солнцем… В домике снова играло радио, шелестели обертки и шумел маленький паровозик, спешащий по железной дороге. Оливер соорудил ему небольшую горку, и он всегда замедлялся перед ней, словно в нерешительности. Ной уже ждал их, медленно заканчивая с последними приготовлениями, сейчас же тихо раскладывал свои неизменные дощечки и поедал сахарное печенье от мисс Линч, справляясь уже со второй порцией. Элли он встретил внимательным взглядом и неожиданной теплой улыбкой, от которой она покраснела, разглядывая еще одного не совсем знакомого. Гадать ей Оракул отказался, лишь с благословением коснулся высокого лба пальцами, словно оставил метку. Нина с Карлом соревновалась в поедании печенья, Оливер развлекал Сару, а Эйден разрисовывал Элли, выводя яркими красками рисунок бабочки на щеке. Сам он утопал в незабудках, опоясывающих шею и скользящих к ключицам, жмурился от щекочущих кожу листочков и прячущихся в волосах светлячков, ожидающих ночи. Краски и кисточки в его руках пятнали все вокруг, плясали по чужим одеждам и телам, оставляя яркие брызги. На футболке Адама, прямо там, где сердце, сиял отпечаток желтой ладони с редкими следами пластыря. Больше не болело. Адам сидел рядом, чувствуя, как Элли опасливо и восторженно держала его за руку, сцепив пальцы. Они срослись настолько, что проросли лилии – такие сладкие, пахучие, что сдавило легкие. Эйден задумчиво облизал губы, высунул кончик языка и провел последний завиток усика, отстраняясь. Маленькая ладошка тут же взметнулась вверх, прикрыла щеку, но не касаясь, чтобы бабочка не вспорхнула. – Они всегда возвращаются домой, – тихо, так, чтобы слышали лишь она и Адам, чтобы сохранить тайну. Элли кивнула живо и улыбнулась, щеки ее румянились, как маки, от жары ли, от восторга и волнения, было не важно. В маленьком зеркальце, протянутом Сарой, была красивая, милая девушка с горящими глазами и новенькой прической. Ресницы пышные, длинные, почти настоящие, как и тонкий излом бровей. Бабочка на щеке крыльями повела, того и гляди упорхнет в открытое окошко. Горячий чай согревает, отдает привкусом ежевики и персика, немного дубом, но все из-за домика и маленьких желудей, угодивших в кружки. Небольшой торт, успевший слегка подтаять, что пенистый крем немного потек и перепачкал пальцы и даже кончик носа. Элли смеялась, как уже давно не, чувствовала себя живой и даже здоровой, ощущая, как ее подхватывают на руки и кружат, пускаясь в шаманские танцы. Эйден высокий и сильный легко держал ее навесу, кружился, подобно волчку, слегка подкидывал, вновь обнимая крепко и трепетно. От этого становилось легче. Нина вскочила следом, потянула Адама, разлившего чай мимо чашек, вскричала подобно амазонке и запрыгала, поднимая руки. Карл подхватил веселье, запел громче всех, пока Оливер цеплял к шляпе цветные перья, превращаясь в индейца. Сара держалась за края новенького платка, игралась бахромой и дышала, так громко и глубоко, что почти не осталось воздуха. Ноя дернули следом. Оливер, закончив со шляпой, потянул его за руку и повел в танце, направил, заставив немного неловко двигаться в такт музыке, едва не задев Карла локтем. Это было самое замечательное лето две тысячи второго года, самое лучшее двадцать первое июня, заполненное здоровыми детьми, сумевшими позабыть о своих болезнях…***
В больнице было тихо. Разгневанная Берта успокоилась, бабушка Элли слезливо утирающая глаза от беспокойства за внучку и все еще сжимающая в руках коробку с новым подарком, отправилась домой, пообещав завтра же вернуться и провести с ней весь день. Новость о пропаже напугала ее настолько, что пришлось принять несколько успокоительных таблеток. Было стыдно, но все еще весело и легко, потому страхи и горечи забылись быстрее. С большими уговорами удалось убедить врачей позволить Адаму задержаться ненадолго, пока Эйден ждал его в холле. Берта закрыла на это глаза, сделав одно маленькое исключение в честь праздника, подходящего к концу. Элли управилась быстро, сняла паричок с большой неохотой, пригладила кудри и отложила на тумбочку, смыла косметику и улеглась в кровать, мягко похлопав ладонью по покрывалу рядом. Без макияжа и накладных ресниц и нарисованных бровей, без парика или платка, она была такой неземной, такой болезненной и хрупкой, что страшно было касаться. Призрачная фея, которую в лесу можно было разглядеть только под лучами полуденного солнца сквозь ветви сирени. Она любила сирень. Адам улегся поверх одеял, скинув испачканные в траве и ягодах кеды с потрепанными шнурками, выкрашенными в желтый и розовый. – Ты побудешь со мной, пока я не усну? Мне страшно засыпать одной. Ее прохладные пальчики сжались на его руке, а соленые глаза блеснули. Море внутри них пенилось от страха, а бабочка, нарисованная на щеке, вела крылышками. Она собиралась упорхнуть в окно, но Адам закрыл его. – Знаешь, мне никогда не было так хорошо, как сегодня. Мои бабочки снова ожили, только, скажу по секрету, – шепнула, чуть приподнялась на кровати, улыбнулась, словно собиралась устроить величайший заговор, – я оставила их в шалашике. Отчего-то стало волнительно, словно величайшая ошибка готовилась случиться. – Всех? – удивленно протянул Адам и растерянно оглядел ее всю, словно пытался отыскать голубые крылышки. Линкольн взволнованно завозился в клетке, пробежал вдоль длинного бортика, метнулся в один угол, затем в другой, быстро шевеля маленьким носиком. Щеки его были пусты, а шерстка слегка всклочена. – Нет, нет, – она накрыла разрисованную щеку ладошкой, – одну я оставила себе. Но она такая непоседливая, все время хочет улететь. Эйден предупреждал меня об этом, говорил, что лучше спрятать ее внутри, а я так заупрямилась. Но ничего, скоро она вернется к семье. Ты же присмотришь за Линкольном? Ему нужно прятать чью-то любовь, а моей уже не хватает. Элли уснула быстро. Она так и держала его руку в своих маленьких ладошках, прижимала к разукрашенной щеке и что-то шептала во сне. Веки ее чуть подрагивали, но дыхание оставалось спокойным, тихим, сонным. Ей снился прекрасный сон с большим деревом, ворохами подушек, одеял и шуршащих оберток, с запахом ежевичного чая, вкусом малинового варенья и карамельных шишек с привкусом бергамота, он въелся под кожу, сделав ее частью их маленького мирка, в котором ей удалось побывать лишь однажды. Ей виделись большие мыльные пузыри, в которых, как в шариках, катались Сара, Оливер, Нина и Карл, пока Эйден раздувал их, запуская к розовым облакам из сахарной ваты. Из волос его с голубым венцом из незабудок вылетали светлячки и бабочки, летящие к ней в руки. Где-то раздался звонкий детский смех, и только спустя мгновение она узнала в нем свой собственный, поднимаясь высоко в воздух. Зазвенели колокольчики. Ее окликнули и заставили обернуться. Звездочка, новая звездочка, засиявшая ярче всех. А в заветной баночке с детскими душами появилось новое подношение. На следующее утро она не проснулась…***
Адам бежал по мокрой от дождя траве, оставив кроссовки у ручья, показавшегося сегодня особенно холодным. В груди пекло, дыхания не хватало, а глаза жгли злые слезы, обжигающие щеки. Было больно, снова в груди, но в этот раз немного по-иному, словно сжималось не сердце, а сама душа, разбиваемая тихо в клочья. Она износилась, устала и металась в мучениях, продолжая содрогаться от невыносимого осознания страшного удара – Элли умерла. Он взвыл, выплескивая громкий крик, за пеленой слез не замечая ветку растянувшуюся под ногами ветку. Нога угодила в созданную природой петлю, и он упал, кубарем покатившись по мокрой и холодной земле. Трава и мелкие кусты цеплялись за его одежду, словно пытались удержать, оставляли грязные разводы и мелкие царапины, пока Адам не рухнул прямо у огромных корней, не добежав до домика всего несколько метров. Вот он, высокий, укрывшийся в кривых ветвях пушистого дерева, а не подойти. Из груди вырвались новые рыдания, пальцы сжали мокрую, рыхлую кору, и она попала под ногти. Сквозь ребра прорывались подсолнухи и царапали листьями кожу, оставляя кровавый след. Цветы метались в его груди, пытались отыскать выход, лишь бы вырваться из затапливающих их горькой патоки. Элли его оставила. Его милая, милая Элли. Маленькая, тонкая и хрупкая, веселая и светлая. Ее любви и света было слишком много для маленького тельца, и ее приходилось хранить толстому хомяку, у которого от чувств раздувало щеки. Его милая, милая Элли, укутанная в яркие разноцветные платки и цветастую бахрому, окруженная бабочками и цветами, распустившимися на голом скелете, она оставила его. Он просидел у корней несколько часов, прислонившись спиной к вековому дереву. Соединился с ним, сросся, что еще немного, и в волосах зацветут почти. Он расцветет с приходом новой весны, возродится вместе с деревом, с ним же угаснет зимой, лишь для того, чтобы вновь родиться. Он навсегда останется здесь и станет частью волшебного мира, сроднится с лесными духами и будет танцевать их шаманские танцы, прославляя зарю и холодные воды магического ручья. Адам зацветет или исчезнет в высокой траве, навсегда схоронившись в объятьях утеса, просочившись дождем сквозь мягкую, теплую землю. Небо плакало по Элли, а он больше не мог. Эйден нашел его, спустя несколько часов. Он выбежал из леса, потерянно оглядываясь вокруг и, наконец, найдя Адама, бросился к нему, принимая тянувшиеся к нему руки. Обхватил ледяные запястья, потянул на себя и прижал к удивительно горячему телу. Звуки обрушились на него оглушительной волной, созданной собственным криком, подхваченным дождем и ветром. Адам кричал, крепко стискивал в пальцах чужую футболку и грубую джинсу куртки. – Она останется, – прошептал Эйден, когда сил у Адама больше не осталось, и они поднялись в домик, где впервые за долгое время стало холодно. – Останется с нами, здесь. Он обхватил чужие щеки большими ладонями, пластыри на пальцах намокли и сползли, открывая мелкие порезы, которые всегда неожиданно появлялись на его ладонях. Длинные ресницы подрагивали, в глазах плескалось море, и Адам только сейчас заметил, как впервые что-то пошатнулось в чужой душе и в самом доме. Словно в миг схлопнулась магия, все волшебство обрушилось, и вместо золотой пыльцы на их головы осыпался горький пепел. На стенах появилась коррозия, и эти крупные трещины захватили пол и потолок, как терновые ветви. Что-то неизменимо ломалось вокруг, и за пеленой собственного горя и отчаянной скорби Адам не мог осознать, что именно. – Останется.