На неведомых дорожках

Вернулась домой, безнадежно опоздав к завтраку. Родители смотрели удивленно – она почти бежала всю дорогу. - Что случилось, Аннушка? Ты сегодня опять в лечебницу? Она была не готова. Она была еще далеко – там, где он проснулся без неё. - Нет, мама. Я просто… гуляла. Увидела, как переглянулись родители – они, разумеется, знали, куда она ходила. И как у мамы далеко-далеко в глубине глаз промелькнуло невысказанное, усталое, от самой себя спрятанное: «Когда же это закончится! Уже ведь столько времени прошло». Ничего не изменилось. Заглянула к отцу в кабинет. Тот же листок календаря, день в день. Поговорила с отцом – узнать, какие новости в Петербурге. Никаких, Штольман по-прежнему числится пропавшим без вести, про них все давно позабыли. «И слава Богу», - читалось явно. Словно ненароком, завела речь о приговоре. И услышала всё то же самое, страшное – двадцать лет. - Мне жаль, Аня, но пойми, уже ничего не изменишь, - отец смотрел с тревогой.       Всё по-старому. Она оказалась в прошлом лишь на один краткий миг, и затем вернулась назад, в свое время. А в том далеком году осталась первая, ничего не знавшая Анна, и пошла своей дорогой, и ничего, совершенно ничего не смогла сделать. Она тогда даже не сумела добиться права переписки, и даже генерал Левицкий в конце не помог: Яков тоже, оказывается, обращался с просьбой, и тоже получил категорический отказ. Дело, мол, секретное, государственной важности, да и Анна ему никто. От Якова всего лишь хотели добиться сотрудничества со следствием – а он так ничего и не признал. И теперь его больше нет. Если бы он всё же был жив, и числился в розыске, он никогда бы не только не пришел к Мироновым, но даже и близко не приблизился бы к Затонску. Чтобы не подставлять их – под обвинение в укрывательстве, под арест, следствие. Пока он не решил бы свои проблемы, он не осмелился бы потревожить Анну Миронову. Малейшая угроза её ареста – и он обходил бы их десятой дорогой. Но он никогда не оставил бы Анну Штольман. Яков не дал о себе знать за два, прошедшие после его гибели, года. Его нет. Семаргл ведь не обещал ей ничего. Как он сказал тогда: «Там не моя сила. Мне его не вести». Она уже пережила это всё три года назад. А потом – еще раз. Она не пойдет по третьему кругу. Не сейчас. Как бы ей ни было больно, она справится. Сейчас от неё зависит слишком многое.        Дни бежали за днями. Анна училась жить заново. Или по-прежнему? Всё чаще хмурилась мама. Когда-то ей казалось, что все уже налаживается, а теперь что-то тревожное, что-то непонятное кружило вокруг них вновь. Анна всё чаще закрывалась у себя в комнате и думала. Ей надо жить дальше. Как? Ей все равно придется уезжать отсюда. У неё год, может, даже меньше, а потом все увидят, на кого похож её ребенок. Вывод будет однозначен: Штольман жив, и он был здесь. Значит, и она, и его ребенок в опасности. Их будут считать прекрасной возможностью для манипуляций и шантажа. Куда им уходить? Чего ждать? Что ей говорил Семаргл? Её родовая сила – в ней, и её потомках. В потомках. Сын. Потом внуки – сколько, трое, четверо, пятеро? Она сама Семарглу не нужна: «Ты заставишь меня служить? – Нет». Ей уже поздно учиться – учить надо, когда поперек лавки лежат. Ему не нужен был и Штольман: «Выбрала ты, не приведи, Господи». Штольман бы близко не подпустил его к своему ребенку. Что сможет сделать она? Она, которая Семарглу должна, и за двери в Навь, и за шаг по тропе. Анна не сможет привязать ребенка, ни к ноге, ни к юбке. «Ты ничего не решаешь, он в любом случае будет выбирать сам». Семарглу и не нужно его отбирать, он просто позовет – и тот пойдет за ним. Отца у него не будет, зато будет учитель. Анна уже успела увидеть, пока шла сквозь тьму: Семаргл и воин, и целитель, и страж на пороге. За ним дверь в Навь, в царство мертвых, перед ним дорога, прямая как стрела, и ясная, как лезвие меча. Какой мальчишка устоит? Уж точно, не тот, кто прошел сквозь Навь еще не рожденным. И не будет у неё серьёзного и упрямого маленького Яши Штольмана. Будет зеленоглазый ведьмак, ученик Семаргла.        Мама с отцом сидели за столом, поджидая её. - С добрым утром! - Улыбнулась им, поцеловала маму, быстро села на своё место, пододвинула к себе творог и блинчики – на аппетит она давно уже не жаловалась. Как-то странно замялась мама, но Анна даже не встревожилась – последнее время настроение было хорошим всегда. - Аннушка, доченька, понимаешь… Та же открытая улыбка: - Что, мама? - Анна, мы с папой решили, - и словно прыгнула в холодную воду: - Мы всей семьей едем в Москву. У тети Липы юбилей – мы обязаны присутствовать. И моя кузина, Елена Федоровна, ты её должна помнить, она еще крайне удачно вышла замуж, в этом году выдает замуж уже свою дочь – мы приглашены на все мероприятия. Это мои родные, Анна, мы должны там быть. Анна улыбалась. Какая она была глупая – ведьмак, не ведьмак. Главное, что он есть. Отчего она хотела решать за всех, как её мама сейчас? Пусть живет как захочет, пусть даже ходит теми невидимыми дорогами, где нет границ ни для добра, ни для зла. А она присмотрит, чтобы эти границы всё же были. Мама повысила голос: - Анна! Ну так же нельзя. Два года ты хоронишь себя. Два года ничего, кроме дома и твоей лечебницы. Все уже говорят, что ты замаливаешь грехи и собираешься в монастырь. Анна мягко улыбнулась: - Мама, папа, я сейчас, на одну минуточку, и приду. Быстро сбегала в комнату. Улыбнулась еще теплее явно настороженным родителям: - Мама, папа, я не еду в Москву. Давно исчезли странные сны, оставляющие ощущение кошмара. Давно уже не ждут её чужие люди в чужих домах – она свернула с той дороги раз и навсегда. - Я давно хотела сказать вам, но просто не знала как. Мама, я жду ребенка. Ошарашенные лица вызвали еще более ясную улыбку. Отчего ей так хорошо? Что-то с нею, наверное, не так. - Уже через полгода. Мама, папа, я больше не выйду замуж. Мы будем с ним вдвоем. Папа давно схватился за сердце, но Анна, сразу замечающая детали, не встревожилась – реальных признаков нет, всего лишь жест. Первой отмерла мама: - Аннушка, доченька, что же ты наделала? Как ты могла? Что же теперь будет? Как же ты… А он как же? Витя, но ведь можно что-то сделать? Я признаться слышала когда-то слухи… Аннушка, ты не переживай. Мы можем пока уехать, чтобы никто не узнал, а потом запишем на меня и папу, и все будет в порядке, и вы спокойно сможете жить, даже потом, через много-много лет. Витя, так же можно? Ошарашенный не только известиями, но и быстрыми инициативами жены, Виктор Иванович только молча переводил взгляд с одной на другую. Подумал, ничего сказать так и не успел. - Папа, ничего не нужно. У меня есть документы. - Свидетельство легло на стол. – Всё настоящее. Мы со Штольманом обвенчались в тюрьме. Я не могла сказать сразу, простите. Виктор Иванович наконец-то начал приходить в себя: - Он погиб два года назад. - Папа, ты же адвокат. Он официально не признан мертвым. По документам я замужем, и любой мой ребенок считается законным. У меня будет сын, Яша Штольман.