Мартовское солнце за ажурными занавесками

Если бы Аверина спросили, каково это — жить с неуправляемым, слишком человекоподобным дивом с анархическими наклонностями, он бы наверняка ответил «сложно». По крайней мере, так было раньше. Кузя действительно перевернул его жизнь с ног на голову, вплёлся каждой своей частичкой в повседневность и наотрез отказывался покидать её, как коты отказываются уйти с нагретого места — хоть поощряй их, хоть ругай. И, пожалуй, откровенно страшно было представить, насколько Аверин стал полагаться на своего дива. Тот летал по поручениям, вынюхивал магов и других дивов, спасал его, бесил, подначивал, разбавлял одинокие дни своей болтовнёй и нескончаемыми вопросами, даже неожиданно заботился. Кузя был сложным подростком — по поведению — и часовой бомбой — по своей сути. И всё-таки ответ «сложно» на вопрос о жизни с рыжеголовым анархистом не ощущался абсолютно верным. Скорее это было как будто бы… интересно? Аверин потёр переносицу, тихо фыркнув на собственные рассуждения, и поднялся из любимого кресла, отложив так и не начатую книгу. Комнату заливали пыльно-золотистые лучи мартовского солнца, с кухни доносился звон посуды — Маргарита готовила обед, а из-за окна слышался протяжный кошачий «мяв». Уж не Кузя ли там завывает? С него бы сталось. Но див в этот момент бодренько залетел в комнату со стороны кухни, вооружённый четырьмя тарелками с различной едой — по две в каждой руке. Белая рубашка с подвёрнутыми рукавами, завязанная на животе поверх какой-то очередной цветастой футболки, уже была заляпана в паре мест красным соусом. — Гермес Аркадьевич! А я вам покушать принёс! Подливка — просто пальчики оближешь! Мы с Маргаритой вместе готовили, — гордо заявил парень, ловко расставляя посуду по столу и ненароком облизывая те самые пальчики. Колдун моргнул, поймав себя на том, что слишком много внимания обратил на это мимолётное действие. — Кузя… — угрожающе начал он, но див, засмеяшись, отмахнулся: — Знаю-знаю, Гермес Аркадьевич, руки надо мыть. Но вкусно же! Жалко тратить! — Аверин только вздохнул и мысленно махнул рукой: на воспитательные меры сил совершенно не было. Он, конечно, уже почти полностью восстановился после встречи с безумным демоном и последующей облавы на особняк, но выносливость всё ещё оставляла желать лучшего, а он и так утром успел съездить на очередное расследование. Див только стрельнул каким-то хитрым взглядом напоследок и снова ускакал на кухню, радостно завывая бодрую песенку о солнце, море и любви. Ну точно мартовский кот.

***

Аверин ворочался с бока на бок, пытаясь найти удобное положение и отогнать тревожные мысли. Ему никогда не был знаком беспочвенный страх перед тенями по углам комнаты или же ужас перед неожиданной смертью: будучи колдуном он обязан был быть готовым к любому исходу. Особенно заведя дива, так ловко обходящего все его приказы и трактующего их на свой лад. Однако тот самый див спас его, не сожрал, а даже помог остановить кровь до приезда скорой. Граф снова сменил положение, уткнувшись взглядом в границу между подушкой и стеной. Ветки кустов в саду заколыхались от ветра и забились в стекло стаей мелких когтистых птичек, по шее прошла волна мурашек. Спас, да. Поборол инстинкт Пустоши. Смотрел своими разноцветными жадными глазами, улыбался хищно, во все зубы, и льнул кошачьей формой под руки, стоило только расслабиться во время послеполуденного чая. Проверял, провоцировал, кутался в белые простыни после превращения, совсем беззастенчиво — и откуда бы у дива взяться совести? — оголяя ключицы и глядя жалобно из-под серых ресниц, явно научившись строить глазки у тех девиц из мыльных опер, которые крутили по телевизору на выходных. Что-то внутри противно потянуло, и Аверин откинулся на спину. Нет, всё-таки Кузя распоясался. Неужто действительно март влияет на истинную форму? Нужно было как-то приструнить дива, но повторять историю с наказанием на учебном плаце не хотелось: почему-то вид чужих слёз в самых уголках глаз и отчаянное «я уже выполнил приказ!» отдавались острой болью под рёбрами. Дивам нравится проявление силы колдуна? Что-то тогда совсем не было похоже. Скорее казалось, что Кузей управляют… чувства? Глупость какая всё-таки лезет в голову посреди ночи. Половицы за дверью скрипнули, и колдун напрягся. Ветер за окном снова разгулялся, скрадывая звуки в спальне, но даже сквозь него было слышно, как тихо приоткрылась и захлопнулась дверь. Слегка пахнуло сахарной пудрой: днём Аверин разрешил Кузе накупить на ярмарке сладких пышек, и див по приходу домой тут же утащил угощение в свою комнату. Справедливости ради, за вечерним чаем на столе Гермеса ждали три разогретых пончика, а серый кот на подоконнике, отвернувшись спиной, самозабвенно вылизывал лапу: мол, я не причём, не знаю, откуда оно взялось. — Кузя, я не разрешал тебе заходить в мою комнату ночью, а тем более — в людском обличии, — не настолько грозным, насколько хотелось, сиплым от полусна голосом приструнил Аверин. Едва слышные шаги замерли в метре, послышался тихий вздох — совсем человеческий. — Но вам же плохо, Гермес Аркадьевич… Я проверить хотел… А ты вы всё ворочаетесь-ворочаетесь и даже думаете как будто громко! — обиженно протянул парень, в один шаг оказываясь совсем рядом и плюхаясь в изножие кровати. Аверин провёл ладонью по лицу, поддаваясь раздражению, и резко сел, мгновенно натягивая незримый поводок. Кузя беззвучно ахнул, распахивая обветренные губы с сахарной пудрой в уголках и расширяя чуть светящиеся в темноте глаза. Тёмные зрачки секундно дёрнулись в тонкие полосы и мгновенно залили собой все радужки. — Я не пойму, Кузьма, ты надо мной опять издеваешься? Или проверяешь? Или, может, весна на тебя так действует? Мы же договаривались решать всё разговорами, так что ж ты меня вторую неделю провоцируешь! Хочешь снова наказание получить? — горло плохо слушалось, и голос звучал ещё ниже, ещё более властно, подавляя собой даже демоническую ауру. Сердце почему-то колотилось как бешеное, будто пытаясь всем своим существом дотянуться до какой-то ускользающей мысли, мечущейся по всему существу колдуна. — А если хочу, Гермес Аркадьевич? — прошептал Кузя, в ответ на что поводок снова натянулся, сближая их лица на считанные сантиметры. Див резко вдохнул носом, вцепился ногтями в простыни, комкая их и чуть не заваливаясь вперёд. Только сейчас Аверин заметил, что на нём всё ещё была та белая рубашка с красными пятнами, которые в темноте казались кровавыми. Странная дрожь снова пробежала по телу, но он не отступил, усилил хватку так, чтобы Кузе было совсем не вздохнуть, — и через секунду ослабил её: — Объяснись. Див судорожно вдохнул, осел, роняя вес на руки и опуская взгляд, — позвонки горным хребтом проявились под натянувшейся белой тканью. Граф снова почувствовал, как что-то потянуло внутри. Чувство было подозрительно похоже на удовлетворение. — Вы же делали это с Анастасией, — вскинул обиженный взгляд Кузя. Аверин с удивлением обнаружил, что див расстроенно поджал губы, и даже отпустил совсем поводок, строго скрещивая руки на груди. — Что именно я по-твоему делал с Анастасией, Кузьма? Говори нормально, — парень быстро глянул в глаза, проверяя реакцию, провёл языком по губам, слизывая крошки белой пудры, и уселся напротив, будто нашкодивший ученик перед учителем: только в глаза искоса поглядывал да губу покусывал. — Ну вы тогда говорили… Про любовные утехи. И ещё что-то про связывание, я тут не совсем понял, — он почесал затылок, и в слабом свете из окна взъерошенные красноватые волосы напомнили тёмное пламя. — И что же это, ты хочешь любовных утех? — хохотнул граф, но тут же подавился своей иронией под жарким взглядом светлых глаз. — Так, Кузя… Любовные утехи у людей… — он запнулся, задумавшись, что в его с Анастасией случае неправильно говорить только о людях, — в общем, в нормальной ситуации они предполагают союз мужчины и женщины. Между двумя мужчинами такое считается неправильным и неприличным и случается, только если оба любят друг друга. Ну или если они по природе своей любят мужчин, — это очень сложная тема, и я не уверен, что сейчас время и место для такого обсуждения. Ты же меня не любишь, Кузя, ты вообще по своей природе таких чувств испытывать не можешь, так что должен понимать, почему у нас с тобой не тот же случай, что с Анастасией. Див резко вскинул голову, выпячивая подбородок, и за долю мгновения навис над графом, возмущённо выдыхая в лицо: — Но я люблю вас! — Аверин застыл, парализованный взглядом подрагивающих вертикальных зрачков и сладковатым запахом с примесью чего-то тёплого. — Вы всё говорите про природу, про бесчувственность дивов, но вы же умный человек, колдун! Вы сами видели, что всё совсем не так, как вы раньше думали. Что мы и дружить можем, и привязываться, и волноваться о вас, и… и… И вообще это я вам сказал, что дивов возбуждает! Почему вы к ней с этим знанием пошли, когда я с первой нашей прогулки дрожу, стоит вам поводок натянуть и глянуть так, что просто уууух! — он неопределённо потряс кулаком, едва совсем не заваливаясь на Гермеса. Это наконец привело колдуна в чувства, и он аккуратно отодвинул не-кота на прежнее место в полуметре от себя. — В смысле дрожишь и «ууух»? Говори нормально, — вопросы пока были единственным, что могло дать Аверину немного времени для осмысления ситуации. Кузя его..? Звучало странно и глупо. И в то же время это «странно» было в точности как «сложно» в ответе про жизнь с дивом: оправданным, но совершенно не соответствующим действительности. И сейчас тоже было. Интересно. А ещё волнующе так, как не было даже в институте. И с примесью чего-то свежего и заставляющего бежать мурашки по коже, как этот мартовский ветер за окном. Надежды? — Ну вы же обалденный, — наигранно прохныкал див, будто отчаявшись уже нормально объяснить свои чувства. — Вот я и хочу вас… сожрать, поглотить, привязать к себе, позволить вам делать со мной, что угодно… А когда вы поводок свой натягиваете, у меня будто струна внутри дребезжит, и горит, горит всё тело, — но не больно, а тепло так… — Ты и правда особенный, — ухмыльнулся уголком губ Аверин и, наконец решив что-то для себя и глубоко вздохнув, будто перед погружением на неизвестную глубину, потянул за ошейник, впечатывая чужие сухие губы в свои собственные. Кузя пискнул, задохнулся и замер, слегка подрагивая телом и судорожно вцепившись в изголовье кровати, чтобы ненароком не придавить своего колдуна. Гермес тоже не шевелился, лишь слегка касаясь чужих губ и приминая нижнюю, прислушивался к ощущением и с удивлением осознал, что натяжение внутри ушло, разливаясь по внутренностям томным жаром. А ещё не было ни капли отторжения. Вот так и живи с этими особенными дивами-анархистами… Тот самый див-анархист тем временем устал ждать и сам толкнулся сильнее к чужим губам, размазывая по ним сладковатый привкус сахара. Граф улыбнулся, прикрыл глаза и аккуратно провёл кончиком языка по чужому рту, слизывая следы пудры, и свободной от поводка рукой притянул Кузю себе на колени. Укусил за нижнюю губу, оттянул до удивлённого вдоха и, не позволив набрать полные лёгкие кислорода, углубил поцелуй, вызывая очередную волну дрожи по чужому острому позвоночнику. Ах, каким же Кузя был интересным. А ещё — как же быстро он учился всему новому. Уже через пару секунд он сам запустил язык в чужой рот с энтузиазмом естествоиспытателя вылизывая дёсны, язык и губы, заставляя уже своего хозяина слегка задрожать и выпустить из пальцев магический поводок, тут же запутывая их в рыжих волосах и слегка оттягивая — до щекочущего нервы дискомфорта, но не до боли. Стало душно, на языке остался вкус мятной пасты, сладости и чужой слюны, а вес Кузи на бёдрах постепенно стал приносить серьёзный дискомфорт в штанах. О… Оу… Аверин оторвался от чужих губ и отстранил было прильнувшего обратно дива на расстояние вытянутой руки. Разноцветные глаза блестели суматошно, зрачки снова покрывали собой почти все радужки, а мальчишеские щёки пылали под ладонью, будто совсем человеческие. На долю секунды стало неуютно, появилось ощущение, что он действительно секунду назад развращал обычного юношу. — Я знал, вы и в таком обалденный, Гермес Аркадьевич! — хрипло воскликнул Кузя и с удивлением прикоснулся к осипшему горлу. — Ой! Так и правда бывает после любовных утех!.. — Это пока не были любовные утехи! — поскорее прервал его Аверин и вдруг сам себе засмеялся: ну какой тут человеческий мальчик. Див, самый что ни на есть настоящий. И очень, очень… интересный. — Сдвинься немного, мне неудобно, — проворчал он, и Кузя, вдруг явно что-то почувствовав, шокированно вскинул брови: «Ооо!», — Молчи! — поспешил перебить его граф и самостоятельно пересадил Кузю на место между собой и стенкой. — Так вы сказали «пока», мне не послышалось..? — Посмотрим на твоё хорошее поведение, — отмахнулся Аверин, вставая и собираясь в ванную. — Кстати, — он замер, — почему ты всё ещё в дневной одежде? — А, — просиял Кузя. — Так вам же нравятся рубашки! Вот я и подумал… Может, вы скорее моё желание исполните, если я буду хорошо выглядеть! Полутьма не могла скрыть довольной и широкой улыбки Кузи — в этот раз совсем не кровожадной, а скорее наивной и какой-то сытой. Аверин хмыкнул — «Ну разумеется» — и по холодному деревянному полу зашагал в сторону уборной. — Но, Гермес Аркадьевич! — крикнул вдогонку див. — Я видел, что у людей принято отвечать на признание! Я же сказал, что люблю вас! Аверин поспешил скрыться за дверью и щёлкнуть замком на ней. Любит, да? Щёки как-то совсем по-подростковому пылали.