Left side, Right side.

      Вдохни. Выдохни. Вдохни…       Андрэ Кригман – единственный человек на всей этой проклятой планете, который не заставляет меня хотеть застрелиться своим присутствием. Наоборот – когда он рядом, я чувствую, как моё сердце начинает сжиматься до размера атома. Знаете это чувство… Бабочки в животе? Такое странное, такое лёгкое, и в то же время похожее на невероятно тяжёлую ношу. Иногда возникает ощущение, что, когда я рядом с ним, слушаю его голос, вникаю в его слова и смотрю ему в глаза (ах, его глаза!), меня словно обливают кипятком из чайника с ног до головы. О Боже, я не могу… Даже мысли о нём сводят меня с ума, словно я смотрю куда-то далеко за горизонт, и там он – он, моя мечта, мой страх, моё заветное желание. Моя погибель, мой спаситель, моя страсть, мой мир. Почему, Андрэ, почему ты вдруг стал всем моим миром, и единственной вещью, вокруг которой крутятся все мои мысли?       Я иду в один темп с ним. Пытаюсь следовать каждому его шагу, точь-в-точь как он. Я хочу слиться с ним в одно целое, чтобы точно знать – мы будем вместе, навсегда, счастливы, в вечной тишине и покое под одной землёй. Он смотрит на меня, продолжая рассказывать о Нулевом Дне. Когда я вижу, как горят его глаза когда он разговаривает о своём плане, я чувствую себя подожжённым бенгальским огнём. На улице и так жарко, я иду в одной футболке, но с каждой секундой я всё больше хочу просто умереть на месте. Я не могу носить такую ношу, как влюблённость. Я не могу, не могу удержать этот хрупкий мир в своих руках, не могу смотреть, как при каждом моём движении хрупкое стекло начинает трескаться и ранить мои ладони, пальцы, запястья. Я не могу, не могу, я устал. Я хочу быть с ним, пожалуйста, пусть хоть с Божьей помощью я открою ему свои рёбра, там посмотреть на моё сердце, на мои внутренности, на мои кости.             Я смотрю на часы. Три часа дня, двадцать две минуты, три секунды.       - Андрэ…       О Боже, зачем я всё-таки решился. Нет, мне не стоило этого делать. Развернуться на сто восемьдесят, обратно, убежать назад, скрыться с глаз.       - Можно тебе кое-что сказать?       Молчи. Молчи. Заткнись, придурок, это всё херня. Это невозможно. Он тебя не примет, отвергнет, растопчет твои мечты, плюнет на твои надежды, разорвёт в клочья твои тайные желания, паразитирует на твои мысли, вырвет из тебя сердце, сломает каждую кость. Нет… Страшно.       - Ты мне нравишься.       …Молчание. Единственный звук, который может давить, запугивать, вселять жизнь и успокаивать. Его молчание – мой страх и моё трепетное ожидание. Только ветер, который легко заставляет листья деревьев шелестеть над нашими головами, а траву с другой стороны почти раскалённого под ярким солнцем асфальта шелестеть в такт деревьям. Мне казалось, что ещё минуту назад я слышал пение каких-то птиц, но сейчас они затихли. А может, их никогда и не было? Может быть, нас тоже нет?       Мои коленки дрожат, Андрэ всё ещё смотрит на меня. Я не могу прочитать эту эмоцию в его глазах, не могу сказать, страх ли это, ненависть, взаимность или отчаянное желание разбить мне череп.       Я думаю, а не слишком ли я недоверчив? Может быть, это и не есть любовь, когда ты боишься отказа, страшишься будущего, покручиваешь в голове самые невозможные сценарии?       Тот, кто украл – согрешил один раз. Тот, у кого украли – навёл на себя семь грехов.       Он украл моё сердце.       Голос Андрэ звучит таким же, но сейчас мне кажется, что он не уверен в своих словах, что для меня, того, кто почти всё время проводит рядом с ним, и, наверное, больше всех на свете слышит его приятный, и как будто постоянно саркастичный голос, в новинку.       - Ты уверен?       Нет, конечно нет. Я не уверен, я почти никогда не уверен, а сейчас – ещё меньше. Андрэ – единственный, кто старался меня наставлять, кто рядом, когда я загнан в тупик, когда я тону в сладостной муке отчаяния убить себя до первого мая.       - Да, я уверен.       Снова молчание. Сколько прошло минут? Сколько лет? Почему я стою здесь так, словно я стою на рельсах, зная, что с минуты на минуту в меня со всей силы врежется поезд и размажет мои кишки, оставив от моего гнилого тела жалкий, уродливый, никому не нужный труп? Видимо, вот так себя чувствовала Мэг Райан, когда признавалась в любви Тому Хэнксу?       Это всё проклятое влияние медиа. Забавно, если бы Андрэ узнал, что я вообще смотрю такие фильмы – я бы получил очередную колкую шутку с его стороны. Эта мысль заставляет меня захотеть рассмеяться.       Да, прямо там, на условных рельсах.       - И… Это не шутка?       Нет, Андрэ, не шутка. Ты понятия не имеешь, сколько сил и нервов мне это стоит, стоять здесь, перед тобой, словно я голый. Это не просто страх, это доводящая до психоза паническая атака, и я кое-как сдерживаю своё желание достать из школьного рюкзака ручку и воткнуть её себе в сонную артерию.       Впрочем, ерунда.       - Нет… Это взаимно?       Перехожу к сути вопроса. Суть… Суть - самое существенное и основополагающее в чём-либо. А важна ли она вообще?       А не слишком ли я прямолинеен?       Я не могу, прошу, ответь поскорее. Пусть этот грёбанный поезд внесётся в меня и вотрёт мою кожу в рельсы.       Андрэ не отводит взгляд. Это потому, что он не слабак. Я тоже не отвожу взгляд. Это потому, что я подсознательно хочу утонуть в каждой секунде, когда он смотрит мне в глаза, и остаться там навсегда.       - Да, взаимно.       Впервые в моей жизни мне требуется так много времени, чтобы обработать два простых коротких слова, понятных каждому дошкольнику. Неужели я настолько деградировал за этот мучительно долгий промежуток времени, пока я ждал ответа? Неужели мои мозги и вправду вскипели при такой горячей температуре (хоть и средней для нашего штата)? Неужели последняя связь моего манямирка, пузыря, с человеческим, реальным миром, была утеряна настолько сильно и давно?       Счастье окутывает моё слабое тело с ног до головы, и мне снова жарко. Я сделал шаг вперед поперёк рельс. Это секундное, нет, вечное счастье! У меня теряются все слова, и всё, что я могу сделать – просто улыбнуться. Эта улыбка – всё, что на данный момент я могу сделать. Даже не могу сдвинуться с места. Я потерян, глуп, наивен, грешен. И влюблён. Влюблён настолько сильно, что надеюсь, что мы, Андрэ и я, умрём вместе.       Я смотрю на часы, снова. Три часа дня, двадцать две минуты, сорок пять секунд.