Море клянётся, гора присягает

***

      Некогда лорд Ци — потомок маньчжурских аристократов, поверивший в возможность что-то изменить, поддержав бежавшего, а после создавшего подобие нового государства императора, теперь возвращается обратно.       Ему давно следовало бы понять, что династия Цин пришла к своему закату. А после войны с японцами и подавно: поменялось всё, от старого уклада жизни не осталось ничего, и больше не было смысла надеяться на свой когда-то весомый статус.       Гражданская война, конечно, не заканчивается, но он всё равно решает вернуться. Он всё равно хочет найти тот храм, где ему было велено не объявляться, чтобы задать Нин Цзюлану лишь один вопрос: почему он принял такое решение?       Лорд Ци прекрасно осознаёт, что уже ничего не сумеет обратить вспять, ведь Нин Цзюлан не такой человек, который, приняв монашеский сан, впоследствии отказался бы от обета. Если Нин Цзюлан выбрал этот путь сам, лорд Ци не имеет права ему препятствовать.       Ему будет достаточно понять, были ли те чувства настоящими, или же иссякли за их совместной рутиной в поместье?       Счастливой и мирной, — всегда считал лорд Ци.       Но как считал Нин Цзюлан?       Или же, между ними всё кончилось ещё раньше, в те времена, когда принц Ци впервые увидел выступление Нин Цзюлана перед императрицей Цыси и не мог больше думать ни о чём другом, кроме как добиться расположения оперного певца?       Возможно, он был слишком настойчив.       Сети информации сохраняются у лорда Ци и после длительного отъезда, а потому найти нужный храм не составляет труда: только вот отправиться туда страшно.       Ведь Нин Цзюлан просил больше никогда не встречаться.       Тем не менее, желание узнать правду и снова увидеть его побеждает.       Пока лорд Ци едет к нужному месту, он вспоминает о том, как они вместе с Нин Цзюланом жили у него в поместье, как занимались огородом: и, пусть у Нин Цзюлана не очень получалось справляться с растениями, пусть куда более органично он смотрелся в опере, принц Ци, тогда увлёкшийся агрокультурой, не мог не чувствовать себя счастливым, когда они вместе поддерживали и сохраняли то, что было важно им обоим.       Когда-то принц Ци верил, что так и будет всегда: даже после падения династии Цин. Он был уверен, что они заживут в своей тихой гавани.       Да вот только японцы внесли свои коррективы, полностью поменяв его планы на то, чтобы оставаться с Нин Цзюланом не только во времена их бурной молодости, прошедшей при цинском дворе, но и в зрелом, даже почтенном возрасте.       Принц Ци обращается к настоятелю, и тот, конечно, отводит его к нужному монаху, вряд ли догадываясь о том, какие отношения когда-то связывали того самого монаха и внезапного посетителя.       При виде Нин Цзюлана принц Ци замирает: в оранжевом одеянии, с налысо побритой головой, он остаётся таким же изящным, как и многие года назад, когда блистал как самая яркая оперная звезда.       Как и в те времена, когда лорд Ци влюбился до беспамятства.       — Чем могу помочь, мирянин, в твоей молитве?       Нин Цзюлан делает вид, что не узнаёт своего давнего знакомого: но голос его немного дрожит, выдавая взволнованность встречей, и принц Ци решается начать разговор по сути:       — Я пришёл поговорить с тобой не как с монахом. Думаю, ты понимаешь, Цзюлан…       Нин Цзюлан опускает взгляд:       — Мы не должны…       — Я не буду тебя тревожить. Не волнуйся, — лорд Ци заверяет его, — просто я хотел дать тебе знать, что я вернулся. И хотел спросить тебя… Почему ты всё же сделал это? Почему не поехал тогда со мной?       — Я уже давно хотел уйти в монахи. Здесь — я на своём месте, — Нин Цзюлан не решается посмотреть принцу Ци в глаза.       — Но ты… Всё, что нас связывало… — лорд Ци всё ещё не может поверить в такое объяснение.       Не случись нападение японцев, не предложи они Нин Цзюлану должность в китайско-японском оперном содружестве, которая вела лишь к погибели, решился бы Нин Цзюлан уйти из светского мира? Покинул бы он принца Ци?       Было ли им обоим тогда хорошо? Или принц Ци был ослеплён своей любовью, не замечая очевидного?       — Всё это в итоге привело к тому, что и должно было произойти, — в руках Нин Цзюлан нервно перебирает чётки, — у всего есть своя причина, говорит буддийское учение. Не стоит думать об этом.       — Ты не мог отказаться от должности, это правда, — принц Ци продолжает рассуждать, несмотря на то, насколько болезненны эти воспоминания для них обоих, — но ты мог поехать со мной. Так почему не…       Почему не захотел?       Нин Цзюлан, выдержав длительную паузу, тяжело вздыхает:       — Что бы тогда изменилось, скажи? — он наконец заглядывает собеседнику в лицо, — они бы всё равно отыскали меня. Тем более, то государство… Оно было под протекторатом японцев. Японцы бы в любом случае заставили меня возглавить объединённое оперное сообщество. А я не хотел этого, пойми. Для меня такой шаг равносилен предательству искусства, которое я когда-то считал своим.       — Я понимаю. Но я бы придумал что-то, поверь мне! Я бы договорился…       Нин Цзюлан горько усмехается:       — Вот именно. Если бы я поехал с тобой, ты бы так и поступил. Попытался бы как-то исправить ситуацию ради меня, разозлил бы японцев, и тень бы упала на тебя. И где здесь безопасность? — он слегка прищурился, — а так… Мы оба остались вне бури, и мне не пришлось переступать через себя.       Несколько мгновений требуется принцу Ци, чтобы осознать смысл произнесённых только что слов.       — Так значит ты… Хотел уберечь меня? — от этого понимания так же приятно, как и до невозможности больно.       — Хотел уберечь нас, нами же и пожертвовав, — Нин Цзюлан наконец говорит без утайки, проливая свет на то, что тревожило лорда Ци много лет в отъезде, пока он снова пытался служить маньчжурской династии и пока он постепенно понимал, что тот путь ведёт в никуда.       — Цзюлан… — вырывается само собой: тише, откровеннее и чувственнее, чем того позволяют приличия и нормы.       — Теперь тебе лучше уйти, — Нин Цзюлан спешит выпроводить принца Ци, пока они ещё держатся в рамках границ разумного, — если у тебя нет молитвы, конечно.       — Подожди! Есть ещё кое-что… — лорд Ци не уверен, что это правильно, но он не может поступить иначе, — когда я уезжал из поместья… Я знал, что его займут японцы, потому забрал оттуда всё самое дорогое.       Лорд Ци достаёт из кармана серебряную заколку, украшенную лиловым цветком лотоса с зеленоватыми листьями: его подарок Нин Цзюлану на одно из многочисленных выступлений.       Подарок, с которым прозвучали самые главные слова.       Нин Цзюлан сжимает губы, а в глазах его вдруг блестит предательская влага.       — Если позволишь… Я продам её и сделаю пожертвование храму. Так она всё равно останется с тобой, — предлагает принц Ци.       — Но…       — Лотос — отлично подходит учению, не так ли?, — вдруг замечает принц Ци, — тебе всегда был близок буддизм, потому я и выбрал такой цветок. Но я никогда бы и не подумал, что…       Он приобретёт такой абсолютный и прямой смысл.        — В общем, как бы то ни было, я хотел бы, чтобы мой подарок оставался с тем единственным человеком, кому я хотел его подарить.       — Хорошо, — осторожно соглашается Нин Цзюлан, — и… Спасибо.       У принца Ци щемит сердце от всех переполняющих его чувств: теперь точно пора прощаться.       Но так не хочется уходить.       — А, знаешь… Я тоже постригусь в монахи, — он принимает решение легко и целенаправленно.       И в словах его прячется «я тоже останусь здесь».       — Но… Зачем? — Нин Цзюлан, кажется, не верит в услышанное, — ты можешь теперь жить спокойно, после всех потрясений, и…       — Таков был мой путь принятия. И, если в моём будущем не может быть тебя, так, как ты был со мной раньше… То пусть мы хотя бы будем идти по жизни в одном направлении и иметь общую цель, верно? — лорд Ци позволяет себе мягкую, наверное даже, излишне ласковую улыбку.       И Нин Цзюлан решается подарить такую же тёплую улыбку в ответ.       Пусть лотос для них больше не будет цвести, как знамя любви, он точно станет их клятвой воссоединения.