Abrázame

— Братик, ты скоро? Даже не оглядываясь, Тарталья отлично представляет, как сестренка Тоня воспитано замирает на деревянном пороге, дергая рюши праздничной, — по выходному дню, — кофточки. Ее рыжие косы-баранки такие же по-семейному огненные, как и у старшего брата, и забавно подпрыгивают на макушке, когда она все же любопытно вытягивает шею, чтобы подглянуть ему под локоть. — Скоро, скоро, — обещает он, как бы невзначай пододвигая исписанный лист бумаги к себе поближе (подальше от глазастой сестры). — Ну смотри, пирожки стынут, а только тебя за стол и не дождешься, — Тоня звучит обиженно, но Тарталья знает, что это всего лишь притворство, попытка сыграть на его родственных чувствах. Как и все остальные домашние, Тоня привычна, что у брата иногда бывает много важной работы, о которой они часто вполголоса говорят с приходящим в гости «дедой-эльфом» на кухне, когда младшие рыжики уже уложены в постели. Деда-эльф, или, как для Предвестника Чайльда, господин Пульчинелла, и правда неизменно приносит с собой помимо гостинцев малышам еще и всякие бумаги Фатуи для «формальности, дорогой, просто формальности!», от мелкого шрифта которых у молодого Предвестника всегда болит голова. Но сегодня Тарталью заботит письмо совершенно иного рода, за которое, если честно, он мог бы наверняка схлопотать не только подзатыльник Пульчинеллы, но и ледяные осуждающие взгляды остальных агентов Заполярного дворца. Впрочем, учитывая, что перед ним блестят подсыхающими чернилами уже целых три плотно исписанных листа, с возможными осуждениями и наказаниями он давно смирился, и теперь решительно дописывает последние строчки. На конверте со множеством марок, — признаться, раньше он видел подобные цветастые угольнички только в руках у Слуги, когда та получала корреспонденцию от сироток из своих приютов в других регионах Тейвата, и никогда бы не подумал, что однажды расклеит такой и сам, — старательно выведен адрес далекой инадзумской деревни. «Фейерверки Наганохара», наверное, достаточное указание на то, кому предназначается письмо, потому что Тарталья уверен, что подслеповатый и глухой Наганохара-старший не станет вскрывать его сам. Имя на конверте писать не хочется, — какая-никакая, но хотя бы видимость конспирации. Но в самом письме он повторил его, наверное, уже даже слишком много раз. Ёимия. В Снежной в это время года так хорошо, знаешь, Ёимия? Оникабуто, которого мы поймали, очень понравился Тевкру. Они с Антоном по очереди держат его под подушкой — кажется, он теперь соперничает с их любимыми плюшевыми игрушками! Еще один абзац, и Тарталья заканчивает свой неприлично-длинный рассказ ни о чем. Милые семейные истории про шалости младшеньких, немного про снежневскую зиму (Ёимии всегда было интересно, как он описывает бескрайние снежные поля вокруг родного Морепеска), зачем-то рецепт пирожков (он хмурится и хочет вымарать эти строчки, — действительно, глупость какая-то; станет она готовить какие-то там пирожки, когда у них в Инадзуме столько разных вкусностей вроде данго и мягких сладких моти! — но в последний момент оставляет) п.с. По случайности записал сюда пару домашних рецептов, — перепутал письмо тебе с записной книжкой, ха-ха! Но если вдруг захочешь что-то повторить, поставь остужаться на окошко. Не сомневайся, я учую этот запах и за тридевять земель! Не то, чтобы Тарталья был так уж без ума от иностранной кухни, все-таки водорослевые бульоны и утопленная в соевом вареве лапша не сравнятся с простой и понятной кипящей жирной ухой, сваренной из свежепойманной тут же, в проруби, упругой блестящей рыбы. Но в компании Ёимии, когда она, смеясь, плюхается на стул рядом, ловко ловит палочками в своей тарелке кусочек шиитаке и протягивает ему, — попробуй, Аякс, очень вкусно, честное слово! — разваренный гриб с едва заметным привкусом соленого соуса становится самым восхитительным блюдом на свете. С другой стороны, есть вероятность, что это само присутствие Ёимии обладало таким чудодейственным свойством, что и еда уплеталась за обе щеки, и совместная стрельба из лука превращалась в какое-то беззаботное ребячество с заполняющим всю поляну паром от встреч ее Пиро с его Гидро элементом, и время летело совершенно незаметно. Изначально Предвестник очень не хотел ехать туда, где совсем недавно обретался его заклятый враг, обведшая его вокруг пальца на пару с Гео архонтом, но обратный корабль прибыл даже слишком быстро. И теперь он уже раздумывал, когда сможет вернуться обратно в розовый мир дурманящих сакур и манящих девичьих форм с ароматом персика и горелого сахара. Письмо надо бы закончить каким-нибудь обращением, таким, чтобы она запомнила. Тарталья мусолит кончик пера в зубах и кусает губу. Искренне твой, Аякс Тарталья Нет, ерунда, от одного вида этой фразы у Предвестника ноют зубы — хватило того, как господин Пульчинелла раньше заставлял его сочинять миллионы шаблонных писем выдуманным друзьям, когда они практиковали общетейватский язык для дипломатических поездок за границу. Может, надо что-то более изобретательное, что-то из личных ассоциаций? Больше всего Ёимия похожа на какую-то зазывающую закуску из фестивального ларька. Мысли Тартальи разбегаются от жареных креветок в золотистых сухарях до пирожных-рыбок тайяки и глянцево-алых карамельных яблок, которых она всегда накупала целую охапку, чтобы радостно раздавать вечно вьющимся вокруг нее детишкам. Напиши мне, карамелька. Не успевает перо закончить мысленный росчерк, а он — представить ее с письмом в руках, как он чувствует стремительно повышающуюся температуру в комнате, будто кто-то раскочегарил на ночь печку, — вот почему натланский стыд называют именно так, да? Ёимия, конечно, очень позитивная и принимающая девушка, но он сомневается, что она поймет правильно такую выходку от того, кто весь свой инадзумский визит обращался к ней на местный манер «Ёимия-сан» и аккуратно сжимал в ладони кончики теплых мозолистых пальцев. В те редкие моменты, когда рядом не было стайки назойливых карапузов, разумеется. Помнишь, как перед отъездом мы вместе смотрели фейерверки, Ёимия? Мы заговорили про разницу традиций, и ты сказала, что тебе нравятся наши ласковые прозвища. Так вот, еще увидимся, milaya.... Ёимия ему нравится. Этого он не скрывает, по крайней мере от себя (лишних выговоров и лекций от Пульчинеллы ему слушать все еще не хочется). Но так ли он отчаялся, чтобы сказать об этом напрямую, без всяких дурацких ласкательных и тягомотных намеков? Потому что одно дело терять голову в странной сказке, где все состоит из одних лишь касаний, шепотков, торопливых объятий в шелестящем сумраке Тиндзю и пойманных украдкой взглядов, в которых отражаются цветные огни ночного фейерверка из тысячи искристых сердечек; когда после можно проснуться в своей постели и решить, что это был просто чудесный мимолетный сон. И совсем другое — давать этим чувствам волю в морозной реальности Морепеска, где он уже не проезжий забавный господин из Снежной, а суровый Одиннадцатый Предвестник, агент бесславно известных Фатуи. Уже одно это способно кардинально изменить их с Ёимией нежную и чистую связь. Тарталья морщится — откусанный кусочек пера неприятно прилипает к языку. Он сплевывает и вздыхает, буравя взглядом все еще девственно-чистое место под поскриптумом. Сзади снова раздается топот маленьких ножек. На этот раз Тоня выставляет из-за косяка свой острый носик не одна, и рядом с ней крутится еще и десятилетний братец Тевкр. Тарталья кидает на них быстрый взгляд: сестренка с важным видом жует бессчетный пирожок, а младший брат прижимает к груди огромного лилового оникабуто (не зря всезнающая Ёимия во время их охоты зазвала его в самую чащу, — жуки там и правда водились просто исполинские!). — Братик, хватит дурака валять, — укоризненно тянет Тоня. — У тебя там не работа от дедушки, я догадалась! Ты любовные записочки пишешь! — Чего?! Тарталья аж закашливается, впопыхах переворачивая все листы лицом вниз. — С чего ты взяла… Вовсе нет! — Ага, покраснел, покраснел! У тебя все уши красные! — Тебе показалось! — А вот и нет! Тевкр, подтверди! А то неделю не буду конфетами делиться! Между братом и конфетами маленький переговорщик естественно выбирает конфеты, торжественно кивая в согласии с сестрой. Вот и вся солидарность, которую Аякс получает за целый день развлечений братишки в Ли Юэ, хотя в тот раз его по-хорошему стоило совсем не баловать, а строго наказать за побег из дома. — Квасный как вак, — ответственно бубнит Тевкр, чмокая леденцом за щекой. — Влюбився. Довольная Тоня хлопает в ладоши, явно наслаждаясь видом растерянного Тартальи, растянувшегося на столешнице в тщетных попытках спасти свои сердечные секреты. — А кому пишешь, братик? — хитро сверкают детские глазки. — Никому, сказал же! — А эта «никому» живет в Инадзуме? Попроси у нее еще моти с сакурой! Антон съел мою последнюю, нечестно! — Ёимия не обязана вас кормить- начинает было он и тут же понимает, что пропал. Тонины глаза восторженно округляются до чайных блюдечек. — Значит ты ей все же пишешь! И её зовут Ёимия! Проговорился, проговорился! — она хихикает, и на ее лице расплывается дьявольская улыбка ехидного чертенка. — Тили-тили-тесто- — Так, все, достаточно! Все на выход! Вон, пока я не рассердился! — густо покрасневший Тарталья сам не верит в свои совсем не страшные угрозы, но под его напором и взмахами рук сестренка и братец все же дают выставить себя за дверь и захлопнуть спасительную перегородку перед их носами. — А ты уже сказал ей что лю-ю-у- — голос Тони тонет в коридоре. — Эти дети… Тарталья смущенно ерошит пятерней рыжую копну на затылке, словно Ёимия сидит в этой же комнате, по своей очаровательной привычке самозабвенно болтая ногами на краю кровати и накручивая на палец длинную прядку у левого уха. Его кровать пуста, но призрак настолько живой и натуральный, что ему кажется, что ноздри щекочет знакомый персиковый флер. В комнату сквозь деревянную раму льется полуденное зимнее солнце, пускающее веселые зайчики от пушистых сугробов. Ёимия в его воспоминаниях тоже солнечная и теплая, охотно соглашающаяся ждать от него весточки и прячущая легкую грусть за ласковой улыбкой. Он хотел ее поцеловать, — он падает обратно на стул, вновь доставая лист. Признание на безлюдном причале у готовящегося к отплытию корабля, — чем не идеальный романтический момент? И тогда по ее реакции он сразу бы понял, стоило ли ждать продолжения волшебного сна про прекрасную охотницу и заморского принца, победивших Великого Мудзину Ёкая и усыновивших ораву деревенской ребятни. Однако, уже отведя ее поближе к воде, где бы точно никто не мог их увидеть, он взглянул в ее доверчивые, внимательные рубиновые глаза, и вдруг оробел. Ёимия была прекрасна. Она смотрела на него абсолютно открыто и даже не вздрогнула, когда он сжал ее открытые плечи своими холодными от океанской воды руками. «Извини», — сказал он, не отрывая от нее взгляда. «Ничего», — таким же шепотом ответила она. «Говорят, прополоскать руки у причала — к возвращению. Почти как кинуть монетку в фонтан!» «Да я карпа увидел, думал, поймаю», — зачем-то ляпнул он невпопад, но это прелестное создание только мило рассмеялось, звеня бубенчиком на сережке. «Ты забавный, Аякс. Я буду скучать по тебе!» Он прижал ее к себе, чувствуя, как под тонким пестрым кимоно встревоженной птицей затрепетало ее сердце. Слова вертелись на языке, ему оставалось только набраться смелости и слегка потянуть ее за плечо, чтобы она подняла голову и услышала, а затем позволила ему один прощающий прощальный поцелуй… «Ёимия! Сестрица Ёимия, где ты!» — отрезвляющие крики детей донеслись с другого конца порта, и Ёимия поспешно выскользнула из его медвежьей хватки, как верткая рыбка кои, посмеиваясь, но уже без прежней искры в глазах. Момент был упущен, и он уплыл как есть, только пожав ей руку как «настоящему товарищу». Ужасно, нелепо, преступно! Но Чайльд Тарталья никогда не искал легких путей, ведь так? Так ничего и не мешает ему добиться своего и сейчас, сколько бы трудностей не пришлось преодолеть! Тарталья мотает головой, — главное, чтоб Тоня не узнала, что была права, — крупно выводит одну короткую фразу и ставит решительную точку, заклеивая письмо в конверт. Я люблю тебя, Ёимия. Прямолинейно и коротко, без всяких прикрас. Вот это как раз по нему. Дождись меня.