Завтра начнётся Апокалипсис.

      Генри не болтлив от слова совсем. Чарли и вовсе сначала думал, что он немой, ибо, когда правительство выловило его в его же собственном доме, подняло на вертолёте на высоту птичьего полёта и велело помочь им с кланом в обмен на свободу, он и слова не проронил. Украдкой поглядывая на вора он видел, что тот сбит с толку, но он и звука не издал. Молча пошёл к кабине пилота, забрал наушник из чужой ладони и отправился под наставления пилота обкрадывать клан воров, как бы то комично ни звучало. И даже так молчал. Кэлвин надеялся услышать от него хоть краткое словечко в ответ на его подсказки, угуканье, да даже тяжёлый вздох сошёл бы! Не видя, что этот Палкомин там творит, и вовсе бы решил, что отъехал где-нибудь посреди дирижабля.       На остальных миссиях, на которые они, как двое спец-агентов, отправляются вместе, Стикмин подаёт признаки жизни разными способами. То его, дурака, заметят и их одной на двоих мозговой извилине надо что-то думать, как не дать бывшему вору помереть в рассвете лет, — малолетний по его меркам пилот всё равно бесстыдно шутит про песок и суставы, — то он по собственной неаккуратности подорвёт что-то и Чарльз только с тяжким вздохом закатит глаза, думая про себя о том, что его напарник просто катастрофа в человеческом обличии. Но Генри всё равно молчит большую часть времени. ( — Да хмыкни ты мне хоть что-нибудь уже! — Откровенно громко возмущается пилот, тряся друга за плечи, прежде чем ошарашенный такой наглостью преступник тыкнет ему чуть ли не в самый нос средним пальцем, заставив военного нахмуриться, от чего на его веснушчатом лбу выступит пара морщит, и отшатнуться от не менее недовольного оппонента.)       По правде говоря, когда преступник впервые заговорил, он изрядно напугал своего дружка военного, заставив его подскочить, как кота при виде огурца, и вытаращить изумрудные зенки в озадаченное лицо Гены, который не ожидал такой бурной реакции на, казалось бы, обыденную вещь. Сам же болтлив, как чёрт! Чего прыгнул-то?       Чарли, несмотря на всю свою проницательность и эмпатичность, однажды надоедает гадать на кофейной гуще, что творится в чужой голове в моменты, когда Стикмин замирает и задумчиво глядит сквозь Кэлвина, а на расспросы только руками машет и выдаёт очередную неподдающуюся описанию гримасу, от которой второй только прыскает в кулак, стараясь не хихикать.       Говорить у Генри получается не очень: он всё равно остаётся не слишком многословным, а речь его откровенно не поставлена, и диалог их напоминает лужок с коровами. В плане, что мычат в основном, да заикаются. Генри — потому что говорит мало и редко, Чарли — потому что шило у него в одном месте, и язык работает быстрее пустой башки. Чарльз тактично приходит к выводу, что нужно искать другой способ коммуникации. Помните упоминание того, что Генри только руками машет? Он любезно рассказывает, — всё так же малопонятно, — товарищу о том, что это у него не изощрённая форма синдрома Туретта, а язык жестов, дескать так ему проще и комфортнее. Чарли только крутит у виска, получает подзатыльник за это и берётся за изучение амслена. ( —Н-ну вот что ты за человек, Ч-Чарли? — Раздражённо вздыхает Стикмин, наблюдая за тем, как Чарли тренируется складывать руки в нужном жесте, путает M и N и пытается понять, в каком случае большой палец ложится на мизинец, а в каком на безымянный, — пилотирование н-нескольких-... Э-э-э, как их... Л-летательных аппаратов, во, усвоил, дисциплины свои военные усвоил, а язык жестов ему не д-даётся! — Ой, заткнись уже! — Только рявкает пилот, отбрасывая тренировку, чтобы недовольно махнуть на воришку рукой.)       Со временем Кэлвин решает заниматься изучением втихушку, сидя где-то в своём углу в ангаре или в казарме. Ну так, на всякий случай, чтобы Генри не лез со своей крайне конструктивной, — читать с сарказмом, — критикой, и сослуживцы не бросались дружескими подколками, которые приходят в их умы, при виде Чарльза, из раза в раз показывающий жест, отсылающий к букве H, пока набивает руку быстро сменять жесты. До него, правда, суть подкола доходит только раза не менее, чем с третьего, но он всё равно неприлично сильно розовеет и прячет руки в карманы широких штанов. И приятного в таком внимании мало.       Быстро, — ладно, не очень, — с букв он переходит на короткие фразы и вот они с Генри на пару уже втихушку обсуждают своих коллег, сидя ото всех поодаль, а затем не стесняясь и при них. То шутят о приказах генерала, в которых иногда проскальзывают неточные формулировки, прежде чем их отправят чистить картошку или красить траву, то вор берётся за обсуждение Прайса, от чего Чарльз сначала отпирается, поскольку Руперт всё ещё его хороший друг, но под небольшим давлением со стороны собеседника он, строя не самую довольную гримасу, нехотя соглашается, что с его проблемами с контролем агрессии надо что-то делать, а юмор его иногда оскорбительный. Каждый такой раз для спец-агента как крошечная победа над одним большим и плохим в его глазах капитаном Прайсом.

* * *

      Чарли, как пилот, паренёк внимательный и глазастый. По крайней мере, должен быть таким, ведь нервозность своего друга и напарника он подмечает далеко не сразу. Непрекращающийся уже минут так пятнадцать поток слов наконец смолкает, тот вскидывает рыжую бровь и убирает локти со стола, за которым они оба сидят, вместо этого откинувшись назад на спинку стула. Бывший уголовник, как всегда, задумчив, но на этот раз видок у него какой-то мрачноватый, и эту перемену военный чувствует самими жилками. "В чём дело?" — Он бегло жестикулирует фразу, которая, на момент изучения, далась ему очень легко в счёт узкого диапазона достаточно простых букв. Но, право, путается, из-за чего у него получается что-то вроде "в чём нело", а не то, что нужно. Но Генри в глаза это не бросается, не до того ему сейчас.       Заметив краем глаза движение жилистых рук товарища Стикмин слабо вздрагивает, издаёт пару нечленораздельных мычаний, а зрачки его бегают, прежде чем он заставляет себя выпрямиться, а взгляд остановиться на чужом конопатом лице. Он кладёт одну руку себе на колено, а вторую, сжатую в кулак, поднимает на уровень груди. По бледному лицу скользит мягкая, отличная от его обычной язвительной и нередко высокомерной, улыбка, голубые глаза щурятся. Вор вытягивает мизинец, указательный и большой пальцы, оставляя средний и безымянный сжатыми и выдавая своё смущение, которое, очевидно, совсем ни о чём Кэлвину не говорит. Тот хлопает пару раз рыжими ресницами, прежде чем дразняще нахмуриться и сверкнуть рядом зубов с крепкими клыками в единой улыбке. — Ты чё, — начинает он, — панк? — А затем весело смеётся, горбится и упирается локтями в колени.       Улыбка и смущение с грохотом и металлическим лязгом, звучащими только в голове вора, вылетают в трубу с его лица. Дурак, ну просто несносный идиот! — Ага, — хмыкает преступник и отворачивает голову так, чтобы оппонент видел только его профиль, — рокер!       Генри молчит некоторое время, глядя в сторону, потому что категорически не желает встречаться с этими изумрудными искромётными глазёнками, но его поза быстро расслабляется, а сам он испускает шумный вздох. — Ты говорил о том, как с сослуживцем на т-танке в магаз катался, — тактично напоминает спец-агент. — А, точно! — Чарльз кивает, его лицо смягчается на более мягкое и непринуждённое, — так во-от, видел бы ты лица кассиров! Мне, кстати, водку таки в тот раз не продали. Лет двадцать мне просто было... "Может, в следующий раз," — заключает про себя Генри и продолжает слушать рассказ Чарльза, как ни в чём ни бывало.