О грибах и нечистой силе

Когда Андрей только вернулся из леса, то проспал почти дня два кряду – от найденных приключений ужасно болела голова и совсем чуть-чуть зад. Проснувшись, он понял наверняка, что ничего для него уже не будет как прежде. А всё из-за Михи и того, что с ним в лесу приключилось. Конечно, Андрей и до этого нечисть встречал (всё больше в детстве, до того, как повывелась), но то домовые, кикиморы да банники были – нечисть своя, привычная, даже, можно сказать, домашняя и к рукам приученная. С людьми они жили в ладу, договоры блюли и пакостей никаких не чинили, разве что заезжий какой случайно сунется или в гости к кому прибудет – тут уж развлекались по полной. Но был и другой вид нечисти – по голубковской классификации, дикий. С людьми они никаких сношений не имели, на условности и расшаркивания плевали, а договориться с ними можно было, только если умилостивить хорошенько или заговор какой знать. Жизнь человеческая для них что песчинка была. Захотел – заморочил, захотел – к себе утащил, и всё лишь развлечения ради. И Миха оказался одним из них, ярчайшим представителем своего рода. Но хуже всего было то, что Андрей так и не смог выкинуть его из головы. Поначалу он списывал всё на потрясение – столько адреналина, сколько он получил тогда в лесу, даже на американских горках заработать было сложно, – но время шло, а вот Миха из мыслей нет, да и от воспоминаний о его ласковых больших руках иногда сладко тянуло в паху. В лес Андрей с тех пор так ни разу и не ходил; вне зависимости от того, какие странные чувства в нём вызывал Миха, он совершенно точно не хотел бы связаться с таким непредсказуемым существом. Сегодня в любви признаётся, а завтра что? Надоест ему Андрей, и тот сведёт его на болото к этим своим чертям зелёным и лысым, чтоб притопили? Да, может, Миха уже и забыл про него давно и бегает по лесу, ищет кого ещё заморочить, пока у Андрея тут голова кругом идёт. Неожиданно в гости заглянул сосед Шурик; прислонился к забору погожим ноябрьским днём, покусывая соломинку, хотя до этого, наверное, с месяц не заходил. – Что-то ты, Андрейка, совсем смурной стал. Случилось что? Андрей тогда как раз опять о Михе задумался, совсем рассеянным был, вот и спросил сдуру: – Шур, а вот как это называется, когда кто-то тебя обманул, доверие предал, а ты всё равно почему-то забыть его не можешь? Спросил и сам же скривился – ну какая же ерунда сопливая. Наверное, у него от Михи совсем уже мозг разжижился. – Оооо... – многозначительно протянул Шурик, закатывая глаза. – Это тебя опять Наталья, что ли, бросила? – Да какая ещё Наталья? Когда это было с Натальей-то? – то ли растерялся, то ли завозмущался Андрей. – Ну так что? И выжидательно уставился на Шурика. – Стокгольмский синдром? – Ха-ха, шутник. Ну а если серьёзно? – Синдром стокгольмский? – Тьфу ты. Ведь знал же, что спрашивать у тебя бесполезно. – А чего тогда спрашивал? – Дурак потому что. – Ну вот видишь, ты и сам всё прекрасно про себя знаешь, – озорно подмигнул ему Шурик, плюнул соломинку и скрылся в неизвестном направлении Шуриковы слова, хоть и ненадолго, но зародили в душе Андрея сомнения – а ну как он прав? Иначе с чего бы ему, Андрею, о Михе всё время думать? Он и видел-то его всего раз в жизни, да как такое вообще может быть? Миха правда, даже при всех его недостатках, на похитителя тянул слабо, но если предположить, что насильственное удержание в лесу является похищением... Андрей хлопнул себя по лбу и нарочно побольнее – это какая же чушь в голову приходит, если все язвительные Шуриковы замечания близко к сердцу принимать. Он-то пошутил и убежал, а Андрей сиди и мучайся, в голове катай всякое, как будто у него она и так не трещит, словно готова уже лопнуть по швам. Второе пришествие случилось, когда выпал в Голубково снег – первый, тяжёлый и рыхлый; таскался Шурик как-то по окрестностям, да и зашёл неожиданно в гости. Когда вдруг резко закончились все местные сплетни, разговор про нечисть пошёл. Начал его всё тот же Шурик, объявив, что у него, кажется, первого во всей деревне после длительного перерыва завёлся домовой. Да не просто так завёлся, а ещё и хозяйственный какой: как ни придёт Шурик домой (а домой он частенько только ночевать и ходил), а там всё прибрано, до блеска выскоблено и даже рубахи выглаженные по вешалкам висят. Правда домового этого он пока не видел, уж больно тихий и стеснительный попался, но стакан молока с куском хлеба Шурик ему каждый день оставлять не забывал. – Вот это нечисть так нечисть! – наконец объявил он. – Страшно полезная! Не то что какие-нибудь русалки. – А чего это сразу русалки? – отчего-то занервничал Андрей. – Другой нечисти для сравнения, что ли, нет? – Другая-то есть, но с этими красавицами совсем всё худо. Не только не полезные, но и очень даже вредные. Я бы даже сказал смертельно. – А это ещё почему? – А ты, Андрюша, наверное, мух ртом ловил, когда я про дядьку своего, которого тридцать лет назад в Черёмушках хоронили, рассказывал. После русалки-то и похоронили. – Ну а ты ещё раз расскажи. – Да о чём тут говорить-то? Всё как обычно с русалками и бывает. Встретил случайно, влюбился, всё на речку бегал, совсем на ней помешался, ни есть, ни спать не мог, а потом вдруг р-раз, да и вздёрнулся в сарае от любовной тоски… – Так, может, это и не из-за русалки вовсе... – Да как же это нет, если да, – недовольно покосился на него Шурик. – Русальи чары – сильнейшее приворотное средство, это все знают. Да только не все знают, до чего это средство может довести, особенно если долго с русалкой контактировать... Андрей задумался: интересно, а он с Михой много времени провёл? Как считать-то? – Хотя русалку-то тоже понять можно, – лениво продолжал Шурик, растекшись по лавке. – Тоже ведь живое существо. И ей, наверное, тоже порой любви хочется и ласки. А с чарами-то и не выходит ничего: вот так положишь глаз на какого-нибудь дурачка лопоухого, а тот после нескольких встреч возьми да и помри. Всё равно что хомячка завести. – Почему это сразу на лопоухого? На что это ты намекаешь? – Да ни на что, просто к слову пришлось. Ты чего разнервничался-то так? Я ж не про тебя сейчас, я в принципе... Правда сказал он это так ехидно, что и сомнений не осталось, кого под лопоухим дурачком имели в виду. А потом Шурик ушёл, оставив Андрея наедине со своими мыслями. Это что же получается – и у них с Михой так? Уж больно схожа ситуация, ему ведь тоже на свидания в лес бегать предлагали. Раньше Андрей об этом не задумывался, потому что уверен был, что от действия русальих чар до конца избавился, когда они с Михой тогда, на самом краю леса, расстались. Так, может, и мысли о нём постоянные – это всё последствия? Приворот-то – сущая ерунда; если знать кого в этом деле соображающего, то в два счёта избавиться можно. Но не тогда, когда приворот этот не человеком сделанный. Весьма некстати вспомнилось, как Миха пренебрежительно о чарах своих отозвался: для него это, получается, обычное дело? И в домике тогда с ним уж слишком нежным был, как будто Андрей сокровище или хрустальная ваза какая. Или тот же хомячок, про которого Шурик помянул ненароком – и так-то всего года два живёт, а тут ещё и придавить его лишний раз боишься… Представлять себя хомячком было немного обидно, но, наверное, не так обидно, как если бы всё закончилось смертью. А, может, и не закончилось ещё ничего? Не потому ли он о Михе забыть не может, как ни пытается? И ведь только Андрей смирился с тем, что на него немножко, совсем капельку, запал (стоп! это когда же он успел с этим смириться?), как выясняется такое. Если это и вправду такой приворот, то тут только самые крайние меры нужны и то, если ещё не слишком поздно. Андрей знал только одного человека во всей деревне, который мог бы с этим помочь. Старая ведунья жила на самом краю деревни, в полностью покрытой мхом, а нынче ещё и снегом, словно из сказки вышедшей землянке. Андрею пришлось пригнуться, чтобы войти в маленькую, всю увешанную пучками иссушенных трав комнатку. Баба Нюра сидела за потемневшим от времени столом и что-то старательно толкла в небольшой ступе; в комнате одуряюще пахло полынью. – Ну здравствуй, Андрейка, садись, – с порога обратилась она к Андрею, будто бы даже и не удивившись его приходу. – Зачем пришёл? Случилось что? А ты чего глаза-то так выпучил? Думаешь, уже ворожу? А мне и ворожить не надо – ко мне-то просто так не ходят. Тем более парни молодые. Андрей присел напротив, на шаткую табуретку, и слегка приуныл – вот он тут, а слов подобрать не может. Как объяснить, что его тревожит, но при этом себя не выдать? – Ну чего притих-то? Или всё-таки просто посидеть зашёл? Чаю-то налить травяного? – Не надо чаю, – мотнул головой Андрей, прочистил горло и, наконец, решился зайти издалека, а там уж как получится. – Да вот, думаю, что приворот на мне есть или сглаз какой. Не посмотришь? – Это что же ты за девицу окрутил, что она тебя таким одарила? Истеричка какая или просто отвергнутая поклонница? – Баб Нюр, ну не расспрашивай, посмотри только. – А ты чего нервный-то такой? Ну точно девице какой-то голову вскружил. Ладно, сиди, сейчас посмотрю. Ведунья поднялась со стула и подошла к нему вплотную, не по-старчески ловко лавируя между развешанными повсеместно травами. Оглядела его внимательно, обойдя со всех сторон, а потом неожиданно наклонила к себе Андрееву голову и понюхала волосы. И сразу же выдала смачно-болючий щелбан. – Ай, да за что?! – схватился за лоб Андрей, на глазах аж слёзы от такого выступили. – Да нет на тебе ничего, балбес. И чего только себе придумал? Или подшутить надо мной хотел? – Да как же это нет?! Должно же быть! – Повозмущайся ещё! Радоваться должен, что нет. Иль ты хотел? – Не-а. – Ну так и живи себе спокойно. – Не могу, – вздохнул Андрей. – А может такое быть, что оно есть, а ты просто его не видишь? – Что же это такое, а, Андрейка? – подозревающе прищурилась баба Нюра. – Темнишь ты что-то. Ну хочешь, я тебе на картах ещё погадаю? Карты-то мои точно не соврут. Она вернулась на место и извлекла из-под крышки стола старую потрёпанную колоду со странными символами. Посмотрела на Андрея хитро: – Ну что? Готов? Андрей кивнул, а потом, затаив дыхание, наблюдал за тем, как ведунья карты перемешивала и метала на стол, и так несколько раз. Под конец она выложила на стол три из них и сказала: – Вот здесь, Андрейка, и есть вся судьба твоя. От неё не отвертишься. И перевернула карты. Таинственные знаки на них Андрею ни о чём не сказали, а вот у бабы Нюры глаза мигом заблестели. – Ага, – произнесла она и как-то чересчур заинтересованно взглянула на Андрея. – Ну и что там? Не томи! Ведунья смотрела на него со странной улыбкой на губах: – Зазноба, вода и крест. «Зазноба, вода и крест, – уныло повторил про себя Андрей. – Прав был Шурик-то!» – А, может, ещё раз разложить? – спросил он, надеясь сам не зная на что. – А ты что же, думаешь, что-то другое тебе выпадет? – А я рискну! – Рисковый какой. Ну давай ещё раз раскинем. И в третий раз тоже можно, и в десятый. Только от судьбы всё равно не уйдёшь. Во второй раз Андрею снова выпали те же карты, и в третий тоже, дальше он уже и проверять не стал. Встал и уходить собрался. Баба Нюра быстро прибрала карты: – Ну вот, а ты мне не верил. Моё гадание верное, как меткая стрела. А по-другому и быть не может, гены всё же. Моя ведь прапрабабка русалкою была. Андрей во все глаза уставился на усмехающуюся ведунью. – Ну, чего челюсть-то уронил? Али спросить чего хотел да стесняешься? «Поняла или нет? – думал Андрей, бегая растерянно взглядом по лицу бабы Нюры. – Или просто так сказала?» Но тут же собрался с силами и принял самый невозмутимый вид: – Да как же это русалкой? Разве ж русалка может от человека родить? Природой ведь не заложено. – А ты что же, много о русалках знаешь? Поди всё ещё думаешь, что у них хвосты как у рыб и волосы из водорослей. Андрей покраснел. – Что, правда? – Ну, может, и думал когда-то. Зачем же сразу смеяться? Как будто я один такой. – Не один, это уж точно. Ведунья тяжело вздохнула и продолжила: – А знаешь ли ты, Андрей, что у всякой нечисти вид свой имеется: водяной на лягушку похож, леший – на деревце ходячее, а домовой – сморщенный старичок размером в локоть? И только русалка выглядит один в один как человек, не зная и не отличить. Это тебе ни о чём не говорит? – Да откуда ж мне знать, почему нечисть родится и с каким внешним видом? Тут и про то, что у них на уме, не всякий раз поймёшь, остаётся только в затылке чесать. – А и почеши, вдруг мозг расшевелишь. Это, Андрей, потому что русалка – нечисть пограничная. Не от рождения она такая есть. Смекаешь теперь о чём я? Вот теперь Андрей, кажется, понял. – Но этого же просто не может быть! Как же это может человек и вдруг нечистью стать? – Может, да только не по своей воле. К водяным только те попадают, кого родители при жизни на берегу реки прокляли. Ну иногда ещё и потенциальные утопленники, если водяному вдруг приглянутся… Андрей не мог поверить своим ушам; образовался противный ком в горле, и сделалось трудно дышать. И кто же из них Миха – проклятый собственными родителями или несостоявшийся утопленник? Андрей не понимал, хочет ли это знать. – Водяной им, по-своему, второй шанс даёт, к себе забирает, – продолжала ведунья. – В грудь сердце русалье, колдовское, вкладывает, а человеческое в этот момент замолкает. Так и живёт русалка с двумя сердцами – не живая и не мёртвая. Сердце русалье ей бессмертие даёт, чары приворотные и отсутствие совести. А водяной ей заместо отца становится, холит и лелеет как собственное дитя. Русалка только его и слушает. Обычно границы есть, за которые ей водяной выходить запрещает, да и другие запреты тоже могут быть. Так и живут, в своеобразной гармонии... Ну а мой-то прапрадед мою прапрабабку у водяного выпросил, человеком обратно сделал и домой привёл... – А что, разве можно обратно? – Можно, да только способ надо знать, а его никто нынче уже и не помнит толком… – Так а как же чары смертельные? Неужто не помешали? – Ты откуда этой чуши понахватался-то? Какие ж они смертельные? – А как же Шуриков дядька, который в сарае повесился? – А ты больше слушай своего Шурика. Дядька-то его совсем малахольный был. Как влюбится, так давай за девицами бегать, пока не достанет, а как достанет, и двери перед ним запирать станут, так он орёт как резаный, мол, не будешь меня любить – с утёса прыгну. Правда так ни разу и не прыгнул, а ведь влюблялся, дай бог памяти, раз десять. А потом он русалку встретил, ну и очаровала она его. Но он со своей душевной организацией долго такой любви не выдержал, вот и вздернулся от полноты чувств… Уже будучи в дверях Андрей вдруг замедлился, опустив ногу обратно на низкий порожек, обернулся и спросил: – Так какой это, говоришь, способ, чтобы русалку обратно человеком сделать? Сложный? – Да нет, простой совсем. Надо в определённый день года, когда одни созвездия на небе в одной последовательности выстроятся, а другие – в другой, пойти к водяному и русалку в жёны себе попросить. В этот день ни один водяной не имеет права в просьбе человеку отказать… – Простой, говоришь? – криво усмехнулся Андрей и вышел вон, хлопнув дверью. Снег оглушительно скрипел у Андрея под ногами, когда он возвращался домой в сумерках. Над головой по-зимнему ярко сияли первые звёзды, предвещая наступление ночи. Мысли от услышанного в голове бродили странные, а уж Шурика с его страшилками Андрей и вовсе клял на чём свет стоит. Впрочем, если бы не они, разве узнал бы он то, что узнал. Андрей не совсем понимал, что именно по этому поводу чувствует: было тут всё – и облегчение, и смятение. Было и чувство, что Миха как будто чуть ближе стал, как только Андрей про его суть узнал. А ещё было это странное, от чего навязчиво щемило в груди – то, каким образом Миха русалкой стал. Не может же быть, чтобы его собственные родители... Даже думать об этом было неприятно. Когда Андрей проходил мимо Шурикова дома (с тёмными окнами, потому что хозяина, как обычно, не было дома), откуда-то то ли с самой крыши, то ли из-под низкого козырька, послышалось тонкое, едва различимое хихиканье. Андрей моментально остановился и задрал голову вверх, силясь разглядеть невидимую нечисть. – Кто здесь? А ну, покажись! Снова послышалось хихиканье и как будто бы шуршание многочисленных юбок, а потом с крыши на него уставились два мелких, но ярко сияющих глаза. Кроме этого Андрей разглядел только необыкновенно острый, вытянутый нос существа и торчащие вертикально уши. – Привет, Андрей, – проклекотало существо и снова захихикало. – Неужто кикимора? – удивился Андрей. – Откуда? А потом осознал чей это дом и чуть не рассмеялся: это, пожалуй, только у такого как Шурик кикимора вместо домового могла поселиться. Да ещё и такая, которая этим домовым и притворяется. – А я к Шурику давно уж подселилась, тихо только живу, даже порядочно. Зачем мне это надо, чтобы он меня веником погнал? А так-то его и дома почти не бывает, вся хата тогда в моём распоряжении... хорошо в ней, спокойно. – Ему-то не показываешься, а мне зачем проявилась? Ну и сидела бы себе тихонько. Кикимора снова захихикала, прикрыв мордочку корявой ладошкой: – А вот рассмотреть тебя вблизи хотела. Так ли ты хорош, как рассказывают. – Кто рассказывает? – растерялся Андрей. – Где? – А там, – кикимора кивнула в сторону леса, – там и говорят. А ты и вправду ничего: пышный, румяный, а носик-то какой хорошенький, будто кнопка! Вряд ли такое можно было принять за комплимент, но у нечисти, по крайней мере у кикимор, видимо, были какие-то свои представления о красоте. – Ничего я не понял из того, что ты говоришь. Морочить меня вздумала? Вся в хозяина! – Что ты, Андрюша, как можно? Я ведь не те, что в лесу, я завсегда к людям тянусь. Хотя, говорят, некоторые там тоже шибко до людей охочи... особливо те, которые в высоких сапогах ходят да на гитаре бренчат… – Так ты что же это, Миху знаешь? – Видала одним глазком, когда к сестрице болотной на именины бегала. И до этого много раз видала, ещё до Шурика, когда в лесу холодном жила, да много чего ещё слыхала. Переполох от вас с ним в лесу знатный, – Андрей нахмурился, а кикимора вдруг быстро-быстро затараторила. – А и на именинах он тоже был. Как увидел меня и узнал, что я из Голубково, так сразу и привязался: Андрея оттуда, спрашивает, знаешь? А как же мне не знать, я вас тут всех хоть по чуть-чуть, но знаю. А уж Андрей-то в деревне и вовсе один. Ну конечно, говорю, знаю, хороший такой, румяный. А он мне: «Ну и как он там?» А я ему: «Ну а что ему сделается-то, живёт себе – не тужит». Ну и что тут началось-то, как он рассердился: ногами как затопал, глазищами как засверкал. Ах, говорит, не тужит, значит, да я ему тогда, ух, как я ему тогда... Всем болотом успокаивали да еле успокоили… У Андрея что-то странно кольнуло в груди – Миха-то, получается, о нём помнит. – Потом опять ко мне подсел. А что, говорит, хороша, наверное, жизнь в Голубково. А поселюсь-ка я у этого Андрея тоже кикиморой или домовым каким и в трубу ему каждую ночь буду ухать: «Помнишь, падла, как Миху бросил?» – Да не бросал я! – возмутился Андрей. – Мы ж даже и не встречались! – Ой ли? А чего тогда слухи про вас всякие по лесу ходят? – Это какие же? – Да всё про то же: что некий ворожей подлючий Миху ихнего поматросил и бросил. – Это кто ещё кого матросил! – Ну, кто кого матросил – это уже ваше дело, но Водяной с тебя три шкуры спустить грозился, если встретит. Кикимора ненадолго замолчала, наблюдая за Андреевой реакцией, а потом заговорила снова, уже по-другому и вкрадчиво, как будто с неразумным ребёнком: – Злой он на тебя очень, сам измаялся и всех вокруг измаял. А я про тебя не верю, что ты кидок какой, не похож ты. И что у вас там с ним приключилось – не знаю, но сердце ты ему доподлинно разбил. – Которое из двух? – А, так ты знаешь? – кикимора вдруг резко засуетилась, глаза засверкали как маленькие огоньки. – Может, ты и про обряд особый знаешь? – Может, и знаю, – согласился Андрей, не особенно, впрочем, в её слова вникая. – Так чего ждёшь-то? Забрал бы ты его уже к себе, ежели любовь у вас. – Забрал? То есть как это – забрал? – А от Водяного-то. Сам ведь сказал, что про обряд знаешь. Тут Андрей, наконец, понял о чём речь и судорожно вдохнул, как будто воздуха ему не хватало. Неожиданно всплыли в голове Михины слова, которые тот на краю леса произнёс: «Я бы с тобой пошёл...» Неужели же Миха это самое и имел в виду? – А что, Миха хотел? Хотел, чтобы я его насовсем из леса забрал? Он так говорил? Говорил, что хочет? – Сам-то не говорил. Но для него эдак лучше бы было... – Отчего же лучше, если не говорил? – Да оттого, что не таков он, как остальные. Каждая нечисть лесная на своём месте – живёт себе и радуется, и только он всё мается. Скучно ему в лесу. Раньше-то Водяной со своими русалками на речке жили, там-то повеселее было, а потом, как люди ту речку облюбовали, да лодки железные жужжащие по ней туда-сюда заездили, так они в пруд-то и перебрались, где потише... А Миха твой с тех самых пор покоя-то себе никак и не найдёт: всё по лесу шастает да за людьми наблюдает. Люди ему шибко интересны. Вот и на тебя отчего-то глаз положил, хотя у Водяного, помимо него, ещё с пяток дочерей-красавиц – выбирай не хочу... – Так Миха, получается, у Водяного один такой? – Парень-то? Да, у нашего один. А у других-то водяных и поболе есть. Резко похолодало вдруг, и Андрей поёжился. Кикимора тоже как будто слегка затанцевала на крыше, кутаясь в свои юбки. – Он и сам-то всё человеку подражает: и наряд-то у него человечий, и на гитаре играть намастерился, и читать зачем-то... Но к людям до тебя не выходил никогда. Водяной своим русалкам запрещает с людьми общаться, а уж более того с ворожеями. Да у Михи и самого опыт имеется: лет двести назад он с вашим, из Голубково, уже раз встренулся, так тот ему в лоб солью так зарядил, что у него чуть глаза в кучу не стали... А к тебе, ишь ты, вышел. Больно ты ему приглянулся, видать, что уж и терпежу не хватило... Андрей вздохнул: какой же всё-таки Миха бедовый, а он-то думал… И огрызнулся уже совсем вяло, неохотно: – Ага, и мертвеца на меня натравил, чтобы познакомиться... – А и что же, что натравил? Вы поэтому с ним и разругались? А ты чего ждал-то, что он к тебе в новом пинжаке подкатит да с букетом васильков под цвет глаз? Он же нечисть и нечистью воспитанный – к Водяному совсем ещё несмышлёнышем попал. Ты вот человек и хочешь, чтоб по-человечьи, а он эдак не умеет... Домой Андрей возвращался уже в ночи, однако светло было как днём; путь звёзды освещали и окна деревенских домов, да снег искрился вокруг как сумасшедший. Странно было на душе. В голове всё билось набатом Михино «Я бы с тобой пошёл…» Почему он так тогда сказал? Или просто к слову пришлось, и Андрей опять себе что-то придумывает? Миха ведь Андрею вовсе не показался жизнью своей недовольным. Неужто и вправду так сильно на него запал? А Андрей и слушать его не хотел, так зол был… Да и все Михины слова теперь для него в другом свете увиделись. Просто в голове это пока ещё плохо складывалось полностью, в цельный узор. Засыпая, Андрей думал о том, что им с Михой теперь-то уж точно встретиться придётся и поговорить, иначе узнанное его совсем с потрохами съест. Нечисть лесная почти вся в спячке зимой пребывает, но совсем скоро пруд оттает, и можно будет туда сунуться. Правда не совсем ясно что делать с тем, что в лесу его теперь кидалой-любовником считают; всё же у Михи язык совсем без костей, это надо было о таком болтать. Размышлять об этом сейчас, наверное, было не лучшей идеей, поэтому он решил, что подумает об этом позже, уже по весне.