Иероглифы на теле

Пальцы противно подрагивают в попытке снять витиеватую заколку. Острые лепестки вспыхивают серебром, чернеют бездонными ониксами, словно напоминая: «Нравится черное? Теперь в твоей жизни его будет много». Цзян Чэн упрямо сжимает губы. В зеркале его лицо: бледное, напряженное, с темными кругами под глазами. Эта ночь была бессонной. Он много думал. Взвешивал. Принимал решение. Не знал, что делать дальше. Как поступить, чтобы… Проклятье! Он резко дёргает заколку и тут же шипит от боли. — Не стоит делать столь резких движений, господин Цзян, — звучит за спиной голос, от которого по спине пробегают мурашки. Цзян Чэн удерживает маску невозмутимости, расправляет плечи, хотя, казалось бы, куда уже сильнее? Он чувствует каждый шаг человека, который замирает на бессовестно близком расстоянии. И от этого одновременно жарко и холодно. Изумительно сильные и красивые пальцы касаются его волос, мягко вынимая заколку и позволяя им упасть на плечи и спину. Скользят вниз, медленно погружаясь в густые пряди, словно любуясь. Теперь в отражении не только Цзян Чэн. Лань Сичэнь стоит позади. Его взгляд обжигает. Кажется, что в эти глаза опрокинули бездну: горячую, жадную, сумасшедшую. Если будешь смотреть дольше, чем следует, рискуешь пропасть. — Всё в порядке, — резко говорит Цзян Чэн. Лань Сичэнь смотрит внимательно. Черная лента будто пылает на высоком лбу, выделяясь на идеальной коже. Одежды Первого, мать его, Нефрита чернее ночи. Ощущение, что их даже окрашивают, просто наполняя тьмой. Когда-то клан Лань носил белое. Вечность назад. Когда всё было иначе. Было настолько давно, что это выглядит нелепым сном. Цзян Чэн делает глубокий, слишком рваный вдох и прикрывает глаза. Нельзя. Нельзя расслабляться. Если так думать и реагировать, то ничего не получится. — Вы подумали, господин Цзян? – Лань Сичэнь не делает ни движения, но только от одного его присутствия в воздухе искрят молнии. Только вот… Цзян Чэну хочется кинуть тоскливый взгляд на стол, где возле фруктов и кувшина с вином лежит Цзыдянь. Это одно из условий. И Цзян Чэн уже принял его. Лань Сичэнь предложил помощь. Назвал цену. Не имеет значения, что, услышав её, Цзян Чэн вскочил, с трудом сдерживая гнев. Только могущество Ордена Лань и собственное положение не дали разнести всё вокруг. Только вот то, как глава Лань тогда посмотрел на него, заставило поперхнуться собственными словами, готовыми сорваться с языка. Лишь сжимал кулаки, прожигая взглядом Сичэня. — Ты сам ко мне придешь, — произнес он спокойно и… улыбнулся. И от этой улыбки стало страшно. Настолько страшно, что эта улыбка потом будет сниться ему ночами. — Да, — выдыхает он. – Я подумал. Я… я согласен. Цзян Чэн слышит, как перехватывает дыхание Лань Сичэня. Он напряженно ждёт, что всё случится прямо сейчас, понятия не имея, как тот поступит. Но Лань Сичэнь ничего не делает. Отчего напряжение становится ещё сильнее. — На что вы согласны? — На… — Голос подводит в самое неподходящее время. – На ваши условия. Все. Тишина, опустившаяся после этого, перехватывает горло. Цзян Чэну нечем дышать. Кажется, что чужие пальцы просто сдавили горло, убрав доступ воздуха в лёгкие, однако… Лань Сичэнь по-прежнему только смотрит. Смотрит так, что пересыхают губы. Он не произносит ни слова. Цзян Чэн теряется. Правильно ли его поняли? Что это за молчание? Намеренно тянет или же хочет посмеяться? — Повтори. Всего одно слово. Лёд на разгоряченной коже. Лезвие в крови. Закрытые двери, от которых выброшен ключ. Проклятый приказ, и хочется заскрежетать зубами, но Цзян Чэн понимает, что пути назад нет. Поэтому ничего не остается, как, заткнув все чувства, произнести: — Я согласен на ваши условия. Лань Сичэнь словно задумывается. — Назад пути не будет. В его голосе удивительно мягкие нотки, словно предупреждение. Вот тебе бездна, вот её усыпанные звёздами руки из клубящейся тьмы, что приглашающе тянутся. Только подойди. Только вложи свою ладонь. Только сделай шаг вперед. Цзян Чэну удается обуздать желание развернуться и сжать горло Лань Сичэня так сильно, насколько это возможно. Он же прекрасно понимает, что делает. Где-то на краю сознания мелькает, что он сам зовет преисподнюю в свою жизнь, предлагая перешагнуть через порог. Но выхода нет. Если не Лани, то больше никто. Они – единственные, кто согласился укрыть под своей защитой дорогих Цзян Чэну людей. — Я не отступаюсь от своих слов, — цедит он сквозь зубы. – Или Цзэу-цзюнь хочет других доказательств? В глазах Лань Сичэня появляется нечто такое, что вмиг заставляет поперхнуться рвущимися с языка словами и заткнуться. — Достаточно. — Пальцы сжимаются в его волосах, немного натягивая пряди так, что пошевелиться проблематично. Цзян Чэн сглатывает. И тут же с неумолимой ясностью понимает, что он должен был четко озвучить своё согласие. Чтобы… потом это было неоспоримым аргументом. Никто не принуждал. Не заставлял. Не требовал. Сам отдал себя в руки этого человека. И теперь не имеет никаких прав на собственную жизнь. Пока что это ещё не укладывалось в голове. Цзян Чэн подумает об этом после. Когда уже покинет эти покои. Никто не увидит ни его пустого взгляда, ни боли, ни отчаяния. И не услышит, потому что даже с губ будет срываться только беззвучный крик. Ладонь Лань Сичэня скользит по предплечью, мягко сжимает. Ничего такого, что испугает и оттолкнет. Не будь Цзян Чэн напряжен как струна, пожалуй, не придал бы такого значения этому прикосновению. «Это не страшно, — шепчет он про себя. – В этом нет ничего страшного». — Нужно раздеться, — колодезной водой окатывает голос Лань Сичэня. По лицу Цзян Чэна все же проносится тень, к горлу подступает паника. Нет, он понимал, что просто не будет, но так сразу? Пальцы Лань Сичэня тем временем спускаются на запястье, поглаживают выступающую косточку, и внутри Цзян Чэна всё каменеет. — Совсем? – охрипшим голосом задает он совершенно глупый вопрос. — Совсем. Ритуал иначе не провести.