Путь из ножей

      Моя голова, бок, левая рука уже устали от того, что я все время опираюсь на них или ложусь, но я не могу заставить себя повернуться налево, где находятся ноги Келуса. Нет, там лежит лишь одна нога. Одеяло в том месте, где обычно покоится правая конечность, ровно и плоско лежит на койке. Я даже не попытался взглянуть на то место во время перевязок, мне страшно. Тошнит от одной мысли о том, что я там увижу и чего не увижу. Меня чуть не вырвало от слов врача и его неутешительных прогнозов.       Если Келус выживет, выкарабкается, то его жизнь прежней уже не будет. Мало того, что он потерял ногу, иномирец лишил его пениса, кишечника, пострадала еще и одна из почек. Можно сказать, что из него это все вырвали «с мясом». Его образ жизни изменится, наполнится неловкостями, неудобствами, болью. Даже неизвестно, захочется ли ему так жить. Чудо, что он живет сейчас и не умер тогда в лагере. Благодарность за это надо принести Наташе, которая, видимо, еще и до лагеря поддерживала в Келусе жизнь.       Я не отхожу от него уже три дня. Да, вроде три дня. Я то проваливаюсь в свои мысли, воспоминания о том дне, нахожусь там так долго, что солнце за окном успевает проходить довольно много; то неотрывно смотрю на него, надеясь увидеть момент, когда он очнется. Пусть хотя бы очнется, а там уже можно думать, как бороться, как привыкать. Работать эспером он уже точно не сможет, но это ведь не конец, можно много чего придумать, сделать. У него ведь тоже должны были быть какие-нибудь мечты из жизни обычного человека. Поставим метки и заживем обычной жизнью, я тоже уйду из этой компании, перестану работать проводником. Довольно. Насмотрелся.       Отхожу от Келуса лишь изредка, чтобы сходить в туалет. Я боюсь пропустить момент, когда он очнется. Лучше ему не обнаруживать половину такой огромной части себя в одиночку. И так настрадался.       Не знаю, может, я бы и правда упал уже давно в голодный обморок, если бы не Гепард и Сампо. Многие эсперы и проводники из компании, узнав о произошедшем, приходили, чтобы навестить Келуса. Их действие было продиктовано вежливостью, оттого им и было неловко смотреть на меня, не отрывающего головы от койки эспера, и на коллегу, которого командировка, можно сказать, уничтожила. Лишь Сампо и Гепард действительно ходили к нам в больницу из волнения. Гепард, понимая, что помочь Келусу не в его силах, старался поддержать меня. Он каждый день несколько раз приносил мне еду. Иногда это были купленные в кафе или магазинах наборы, но часто он приносил контейнеры с едой, которую, видимо, готовила Рысь (Сервал, насколько я слышал, могла и кухню взорвать, готовя бутерброд). Спасибо ей. Вроде нелюдимая и молодая, а каждый день безвозмездно заботится обо мне с братом.       С Сампо было тяжелее. Нам обоим было тяжело от общения. Я понимал, что нельзя его винить, что произойди обратная ситуация и Сампо также мог бы пострадать, не решаясь оставить Келуса. И все же тем душевным страданием, страхом, которые копились во мне от дней, проведенных с искромсанным бессознательным любимым человеком, заставляли винить меня во всем именно Сампо. Если бы не он, то Келус смог бы прорваться за кольцо иномирцев невредимым, если бы только Сампо мог сам себя защитить. Я ничего не говорил ему.       В первую ночь, когда меня, наконец, впустили в палату к Келусу, когда я только увидел его, я думал, что умру рядом с ним. И именно в тот момент в палату пришел и Сампо. Он буквально упал на колени передо мной, что-то говорил, не знаю что, я не мог оторвать внимание от своего эспера. Но я помню, насколько серьезным, горьким и бледным было лицо Сампо. Никогда у него такого не было выражения до этого. Даже природный прищур из-за узкого разреза глаз, который и создавал ощущение, что друг вот-вот и рассмеется, пропал. Сампо тоже горевал, он чувствовал вину. Вина выжившего человека. Я ничего не сказал ему тогда. Нет таких слов, которые подходят для этой ситуации, которые не звучат до пошлости вежливо и до неверия сопереживающе. Просто кивнул и сел у кровати Келуса. С того самого момента я непрерывно оказывал Келусу поддержку второго уровня.       Не знаю, чем я руководствовался. Моя поддержка никак не могла вернуть ему ногу, не могла облегчить боли или привести в чувство. Она просто устраняла безумие. А для безумия человек должен быть хотя бы в сознании. Но я, как мать, которая обнимает больное дитя, как отец, защищающий свою семью от врага собой, как лебедь, склонившийся над телом мертвого партнера. Я слепо верю, что каким-то чудом моя поддержка, сила, тепло могут ему помочь. Это совсем немного, это все, что у меня есть, чем я могу помочь, но я должен ему это дать.       Час от часа, день ото дня я сжимаю его сухую, чуть тлеющую ладонь, покрытую шрамами и свежими ранами, отдавая ему всю энергию каплю за каплей, что есть во мне. Я жадно вслушиваюсь в его струны, волны, надеясь, что они всколыхнутся, оживут, потребуют, чтобы моя поддержка их стабилизировала. Но он тих, спокоен, безмолвен. Энергия из меня утекает, словно в бездонный колодец, каждый час мне кажется, что вот-вот и я иссякну, но энергия берется во мне из каких-то резервов, о которых я и сам не знал. Мне все хуже. Не только из-за того, что глобальный отток энергии у проводника ослабляет его. Мне плохо из-за того, что его лицо неподвижно, что он не может позвать меня, окликнуть, что я не слышу его тревог или боли.       Ночью в одиночестве, когда отчаяние захлестывает меня, я начинаю, сдерживая слезы, из раза в раз шептать: «Келус, мы же должны поставить метки друг другу. Вернись». Но он, словно насмехаясь над всеми фильмами с чудесными исцелениями, с превозмогающей страдания любовью, не откликается, спит дальше под мерный стук капельницы, ровный писк аппаратов.       Меня пытались уговорить отойти от Келуса хотя бы на час, чтобы принять душ, спокойно поспать и поесть, но я отказывал всем: начальникам, коллегам, друзьям. Я боюсь, что без меня что-то произойдет. Меня, когда я задремал, пытались перенести в комнату отдыха, но я проснулся и едва сдержал себя, чтобы не ударить своего добродетеля.       На четвертое утро я лежал, чувствуя, как ноет левая половина тела, которую я отлежал и отвисел. Келус был все в таком же состоянии, а мне стало еще хуже. Меня тошнило, голова болела, перед глазами временами плыло, а иногда я и вовсе терялся, мне казалось, что я уснул — последствия истощения энергии проводника. Но даже так я не отпускал руку Келуса. Если я потом узнаю, что он не справился из-за того, что я не дотерпел, не провел поддержку до нужного, то не прощу себя… даже если она ни на что не влияет…       Дверь в палату мягко отъехала, к нам вошли Гепард и Сампо перед работой. Сампо избегал смотреть на меня. Кивнув куда-то мимо меня, он постоял перед Келусом несколько минут, рассматривая его, а потом отошел к изголовью, где была карточка с личным делом больного. Чтобы скрыть свою неловкость и сожаление он стал пристально изучать ее.       Гепард поставил на тумбочку новый контейнер с завтраком от Рыси. Смотрел он, как всегда, крайне серьезно, строго, но теперь в его лице я почему-то читал то ли страх, то ли тревогу, которые больше походили на недовольство.       — Сестра сделала вот, — он показал пальцем на еду. — Я пообещал Сервал, что спрошу, — было видно, что вопрос кажется ему абсурдным. — Она разрабатывает костюм кровать. Если хочешь, то она принесет тебе тестовый образец, чтобы ты мог спать здесь в палате.       — Нет, я в порядке, — я посмотрел на Келуса. Я словно убеждаю его, что продержусь еще немного. Я всем говорил эту фразу, потому что мне было страшно: если они узнают, что я истощен, что я каждое мгновение в шаге от того, чтобы упасть в обморок, то меня отнимут у Келуса.       Гепард смерил меня взглядом, постоял. Оглянувшись на Сампо, который обычно в подобных ситуациях разбавлял ситуацию, и не найдя отклика, мой друг подошел ко мне. Одновременно он расцепил мою ладонь с рукой Келуса и приподнял мое лицо за подбородок. Нет, только не так, когда голова запрокинута, глаза сами закатываются.       — Дань Хэн, ты не сможешь помочь ему поддержкой. Ты должен беречь себя, чтобы, когда он… очнется, ты смог ему помогать. Понимаешь? — знакомые ледяные нотки в голосе Гепарда, которыми он обычно подгоняет стажеров. Это значит, что до меня обычным тоном информацию уже не донести.       Я вырвал руку и снова начал поддержку. Почему-то голос Гепарда звучит слишком гулко.       — Давай ты поспишь, а я в это время послежу за Келусом, даже поддерживать его буду. С докладами разберусь после времени поддержки, ничего страшного, — Гепард осторожно надавил мне на плечи, предлагая откинуться в кресле, но я помотал головой.       — Это… Дань Хэн, — я сам удивился, ведь Сампо чуть ли не впервые за эти дни заговорил со мной. — Я и так виноват перед Келусом, а если ты еще и приболеешь, так он мне вообще голову открутит.       В иной другой ситуации его слова явно были бы шуткой, но сейчас его тон был настолько серьезным, что я даже засомневался в том, что было мотивом для его высказывания.       — Ты не виноват, — голос звучал слабо, дрожаще — кого такой может обмануть, всем понятно, что я на грани. — Иномирцы вели себя странно.       Это правда. В новостях все эти дни крутили новости, теории по поводу последней командировки. Ученые собирают команду для изучения этого «гнезда». Никогда у иномирцев не было ничего даже похожего на стратегию или коллективную охоту. Наша командировка посадила зерно сомнения в том, что иномирцы не способны к развитию. Весь мир всполошился. А обычные граждане вновь недовольны нами, эсперами и проводниками… И это при том, что Келус с оторванной конечностью и вырванными кишками лежит здесь, потому что хотел защитить обычных граждан.       — Дань Хэн, — Гепард, нахмурив лоб, явно собирался читать нотацию.       Но именно в этот момент я заметил, почувствовал что-то странное в энергии Келуса. Я сжал его ладонь сильнее, игнорируя друзей, прикоснулся губами к его рту, но ничего не изменилось: энергии не было. Не было ни колебаний, ни стабильности. Датчики заистерили, Гепард и Сампо всполошились.       Я посмотрел на свою ладонь рассеянным взглядом, она тут же расплылась перед глазами. Устал.       — Вот же… вся энергия вышла… — я посмотрел на Гепарда, который, побледнев, не сводил с меня огромных глаз. — Геппи, подмени меня ненадолго, мне надо немного подкопить сил.       В палату влетели врачи, медсестры, начали мельтешить, сливаясь передо мной. Они, словно хищные птицы, налетали на моего Келуса, склонялись над ним. Я рассеянно смотрел на все это, пока меня с друзьями не выставили за дверь.       Что-то произошло. Что-то с Келусом. Но я так устал, что не могу отличить «плюс» и «минус», «счастье» и «горе». Гепард, как муха, жужжит рядом со мной, то и дело, хватая меня за локоть. Неприятно хватает, словно пытается отщипнуть от меня кусок пирога. Сампо все время ерошит волосы.       Из палаты вышел врач. Я смотрел только на его губы. Я уже не различаю звуки в этом гуле усталости и страха. Я и вижу-то с трудом, но, может, я хотя бы увижу, что он скажет.       Гепард сразу же бросился к нему. Врач сказал только одно слово. Губы шевельнулись в двух слогах.       Ноги подогнулись, я упал. Холодный пол ударился в висок и словно врос в него. Так хорошо. И так плохо одновременно. Слово врача доходит слишком долго, но я уже подсознательно начинаю понимать его, что оно плохое. Сердце начало взывать к слезам раньше, чем мозг понял один необратимый факт: Келус умер.