***
Пару дней спустя Прайс вызвал Гоуста в свой офис. Лейтенант снял маску, зайдя внутрь. Он медленно стянул ткань с головы, встретившись лицом к лицу с капитаном, который, однако, не казался слишком удивленным. Прайс затянулся сигарой, которую держал в руке и, вскинув брови, кивнул на стул перед его столом. Простое добровольно-принудительное предложение сесть. Гоуст послушался. Ему бы все равно не было комфортнее, если бы он стоял. — Саймон, — начал Прайс, разглядывая отчеты с последней миссии. Растерянное выражение лица капитана заставило Гоуста почувствовать себя еще более виноватым. Ему сошла с рук выдача информации КорТак во время допроса лишь потому, что об этом никто не узнал. Но снайперский промах на поле боя не мог остаться незамеченным. — МакТавиш в критическом состоянии. Мы не знаем, справится ли он, — продолжил он, бросая взгляд на Саймона. Пальцы Гоуста крепче впились в ткань маски. В комнате воцарилась тишина, точно каждый ждал от другого продолжения разговора. Гоуст ожидал, что Прайс скажет, что с него хватит, и закончит военную карьеру снайпера в тот же день. Бог знает, может, было бы и лучше, отправь его Прайс домой. Но он не отправил. Вместо этого он сказал кое что, что Гоусту совсем не понравилось. — Я могу лишь представить, через что ты прошел во время допроса у КорТак, но это… — он тряхнул бумагами, сжатыми в своей руке, после чего бросил их на стол, — Я не могу допустить. Твои товарищи могут погибнуть. Гражданские могут погибнуть. Мы на пороге новой мировой войны, Саймон, — Прайс наклонился ближе. — Я хотел бы быть уверенным в том, что на поле боя ты сможешь прикрыть мою спину. Я хотел бы доверить тебе свою жизнь, Саймон. Но прямо сейчас я не могу этого сделать, — сказал он, и неизвестная волна эмоций прокатилась по телу Гоуста. Разве его вина была в том, что кто-то сделал его еще хуже, чем он был до? Причинил непоправимый вред? — Я понимаю, сэр, — послушно ответил Гоуст, но голубые глаза его сказали за него то, что он действительно думал об этой ситуации. — Я не могу позволить себе иметь обузу в команде, — сказал Прайс, брови его приподнялись, — Так что ты выходишь в отпуск, пока не станешь стабильнее. Снова старым собой, — сказал он, докурив сигару и теперь туша ее о пепельницу. Гоуст почувствовал, как на его лице расползлась язвительная улыбка, но в конечном счете она уступила нахмуренным бровям. Как он мог снова стать “старым собой”, когда что-то переменилось в нем настолько, что он едва мог ощущать себя человеком? Как ему могло стать лучше, когда все вокруг пробуждало старые травмирующие воспоминания? — Да, сэр, — ответил он, слегка кивнув. Он знал, что не может спорить с Прайсом, в конце-то концов по его вине жизнь Джонни сейчас висела на волоске. С этим невозможно было спорить. Прайс понимающе кивнул и подцепил пальцами новую сигару. Свободной рукой он указал на дверь, уже не смотря на Гоуста. — Можешь быть свободен. Гоуст ощутил, как из-под его ног ушла земля. С восемнадцати лет он постоянно был в армии. Это было делом всей его жизни, всем, что он знал и умел. Как он мог довольствоваться чем-то другим, пусть и временно? Лейтенант все еще стоял в комнате капитана, не находя в себе силы уйти. Он выглядел весьма обеспокоенным, сминая пальцами маску. Прайс заметил это, но ничего не спросил. Он знал, что Гоуст рано или поздно заговорит, и у него было время, чтобы его послушать. — Мне некуда идти, сэр, — сказал Гоуст, чей голос слегка подрагивал. Из-за стыда он мог лишь тупо уставиться в пол. — У меня не осталось семьи, — сказал он тихо. Его прошлое – одна из тех тем, которые он никогда не поднимал. Прайс знал лишь о его военном прошлом, но не о личной жизни. Не было даже фотографии в досье, словно Гоуст практически не существовал. — Пожалуйста, позвольте мне остаться здесь, сэр. Прайс, казалось, был встревожен этой информацией. Пару секунд он обдумывал услышанное. Обдумывал, какое его решение будет наилучшим для его команды и солдат. Гоуст без сомнений был одним из лучших и самых преданных его людей. Капитану было тяжело видеть его в таком состоянии. Он не смог отказать. — Ты можешь остаться, Саймон, — сказал он, раскуривая сигарету, — Но с одним условием. Тебе запрещено приближаться к тренировочным площадкам. Никакого оружия, никаких тренировок. Ничего. Отдыхаешь и не беспокоишь нас, — тон его ужесточился и стал более серьезным. — Понял, сэр. Спасибо, — практически прошептал Гоуст, покидая офис.***
Тревога иглами прошлась по позвоночнику. Гоуст стоял в своей комнате, оглядывая ее и плотно сжимая пальцами маску. Он не знал, кем он был вне 141 ОТГ. Вне “Гоуста”. Даже если люди могли звать его Саймоном Райли, это имя больше не вызывало никаких эмоций. Саймон для Гоуста был мертв. Похоронен на глубине шести футов. В голове все еще остались отравляющие мысли, заставлявшие его тянуться к ножу в середине ночи. Гоуст трясся, ведя лезвием по бедру. Кровь разливалась по полу и белым простыням. По ошибке он сделал слишком глубокий порез, и теперь не мог остановить кровь. Окурки валялись на кровати и полу, пропитанные кровью. От рук тащило табаком. Он отчаянно накладывал бинты на свежую рану, надеясь остановить кровотечение. Все, чего он хотел, — это освободиться от разочарования и снова почувствовать себя человеком. Сначала он лишь нервно царапал кожу. Он мог впить ноготь так глубоко, что на бледной коже оставались следы крови. Затем стал тушить сигареты о свою кожу, каждый раз сжимая челюсти и стискивая зубы. Становилось чуть лучше, но он все равно не мог избавиться от ощущения паранойи и ненависти к самому себе. Он злился одновременно и на Прайса, и на себя. Нечестно, что его отстранили из-за того, что миссия пошла по пизде. Нечестно, что из-за кого-то другого он должен был страдать. Гоуст вспомнил о Кёниге. Он знал, что полковник непременно понял бы, почему он царапал себя с такой остервенелой силой, словно пытался стереть засохшую кровь с кожи. Он бы понял, почему Гоуст тушил о себя сигареты, словно он был ничем иным, как пепельницей. Кёниг бы понял, почему Гоуст вспорол себе бедро. Лейтенант тяжело дышал, пытаясь трясущимися руками прижать рану толстым слоем марли. Все его тело покрыл холодный пот, зрение затуманилось. Было невероятно холодно, но температура в комнате была вполне нормальной. На пару минут ему показалось, что это конец. Что именно так он умрет после того, как пережил вещи, о которых гражданские даже не могли подумать. Кровотечение вскоре остановилось, и лишь тогда Гоуст слегка успокоился. Он обвел комнату заплаканными голубыми глазами, оценивая ущерб и подсчитывая, сколько ему придется работать, чтобы все здесь убрать. Но сейчас он слишком устал. Все, что ему оставалось – лечь в собственную влажную кровь и закрыть глаза, позволяя волосам окраситься в алый. Последующие дни стали похожи на пытки. Гоуст так сильно тонул в собственных страданиях, что едва мог покинуть комнату. Он лежал на кровати, пустым взглядом изучая стену. Рассудок злобно насылал тактильные галлюцинации – прикосновения пальцев к его шее. Перед глазами иногда всплывали образы, о которых Саймон хотел бы забыть. Он много думал о Джонни. Что, если его уже нет? Если он умер? Неужели кровь Соупа осталась на руках Гоуста? Только ли он один был ответственен за его смерть, пусть это и не он был тем человеком, что пустил в сержанта пулю? Гоуст конкретно проебался, и сейчас его собственный мозг был его худшим врагом. Многие из своих ночей он проводил, тихо куря на заброшенной баскетбольной площадке. Оттуда был виден лес, по которому он иногда прогуливался. Неровная поверхность деревьев успокаивала. Она напоминала ему его же самого, и по какой-то причине Райли это нравилось. Сегодня ночью у него были те же самые планы. Выпивать приходилось больше, ведь терпимость к алкоголю росла все так же быстро. В нем больше не осталось Саймона Райли, лишь Гоуст. Иногда люди шептались за его спиной, но ему было достаточно бросить на них мертвый взгляд, чтобы те мгновенно заткнулись. Гоуст начал часто смешивать напитки, ведь именно так напиться удавалось быстрее, а опьянение казалось сильнее обычного. Все, чего он хотел – избавиться от болезненных воспоминаний. Он хотел хотя бы день не встречаться с насмешками безжалостного прошлого. Каждый раз, выходя на улицу, он ощущал, словно кто-то следит за ним, но он никогда не мог сказать, кто именно. Как бы долго он не изучал людей в баре, выясняя их имена и привычки, он никогда не мог определить причину своей паранойи в одиночестве. Иногда он видел пару знакомых глаз, слышал знакомый голос, но не мог определить, кому он принадлежал. Алкоголь тоже не способствовал ясности ума. Гоуст осушил оставшийся виски в своем стакане и толкнул руку в карман куртки, доставая из него пачку сигарет. Но как только он собрался поджечь одну, лейтенант снова ощутил это. Навязчивое ощущение наблюдения. Он осмотрел комнату и увидел два направленных на него зеленых глаза. Это был мужчина со светло-коричневыми волосами, но Гоуст не узнал в нем ничего больше. Мог ли это быть..? Гоуст понял, что начал откровенно пялиться. Он не моргал, все его тело едва двигалось, когда он пытался определить, кем был тот человек. Лейтенант мог поклясться, что уже видел эти зеленые глаза. Он ощутил грубые руки, обхватившие его торс и горло. Острые зубы, впивающиеся в шею. Желудок Гоуста сделал кульбит. Они все еще сохраняли зрительный контакт с незнакомцем, когда последний взял в руки стакан и допил плескавшийся внутри алкоголь. Затем он поднялся и вышел. Проходя мимо лейтенанта, мужчина одарил его небольшой улыбкой. Саймону показалось, что он начал видеть призраков. Пару секунд Гоуст молча пялился на стол, возясь со стаканом в руке. Он не был уверен, стоило ли ему пойти за заинтересовавшим его незнакомцем. Если бы он прямо сейчас поднялся с места и ушел, люди бы наверняка посмотрели на него как на фрика, что решил бессовестно преследовать другого человека. Но если бы он остался – мучил бы себя вопросом “а что было бы, если…” еще много дней, если не вечность. Так что Гоуст все таки поднялся с места и последовал за зеленоглазым мужчиной. Ударивший в голову алкоголь не позволял нормально идти, приходилось опираться на стену ладонью. Гоуст вышел на улицу. Посмотрел налево, затем направо, но незнакомца уже не было. Куда бы лейтенант не смотрел, взгляд его не мог найти хотя бы кого-то. С небольшим вздохом он пришел к выводу, что точно потерял остатки своего рассудка. Теперь он точно был похож на идиота, преследовавшего собственные галлюцинации. Пальцы выхватили пачку сигарет, достали одну. Гоуст поджег ее и поднес к губам, чтобы сделать затяжку. Он прислонился к стене бара, закрыв глаза на секунду. Вдруг рядом с ним раздался голос: — Скучал по мне? Глаза лейтенанта распахнулись. Он ощутил, как ноги его стали ватными, сердце птицей забилось в клетке ребер. Гоуст впился глазами в зеленые радужки, и все вдруг стало иметь смысл. Почему он ощущал чувство чужого присутствия всюду, куда бы он ни пошел, почему чужой взгляд прожигал дыры в его спине. Армейский жетон попал к нему не случайно. Теперь все стало очевидно. Гоуст раскрыл рот от удивления. Он замер, глядя на Кёнига в паре футов от него. Австриец скрестил на груди руки, оперевшись спиной о фонарный столб. Куча эмоций обрушилась на Гоуста в одно мгновение. Боль, ярость, облегчение. Он хотел так много сказать, но в то же время не хотел говорить ничего. Он просто пялился наполненными слезами голубыми глазами на восставшего из мертвых полковника. Губы его задрожали, когда он, не веря собственным глазам, нервно усмехнулся. — Где ты был? — все, что мог спросить мужчина, подходя ближе к Кёнигу, что продолжал смотреть на него с самодовольной ухмылкой на лице. Полковник пожал плечами, но стоило ему открыть рот, чтобы ответить, как Гоуст с силой ударил его кулаком по лицу. Лейтенант почти не сомневался перед тем, как нанести удар. Кёниг отшатнулся на пару шагов. Гоуст точно не пожалел силы. Вся боль, ощущение брошенности и испорченности, вся его ярость была вложена в один этот удар. Он впился пальцами в воротник толстовки полковника, остервенело его сжимая. Костяшки его побелели, когда он притянул Кёнига ближе. — Где ты, блять, был?! — в этот раз Гоуст звучал громче и злее, голос его больше не дрожал. Он думал, что удар сможет стереть довольную ухмылку с лица Кёнига, но вовремя вспомнил, кто перед ним стоит. Это никогда не проговаривалось вслух, но эти двое всегда знали, что полковник тащится от боли. Неважно, причиняют ли боль ему или же он. Кёниг схватился за запястья лейтенанта, пытаясь удержаться. Небольшая капля крови упала с его носа, оставила бордовый след до губ, подбородка, но он все еще улыбался. — Я наслаждался тем, насколько ты красив, когда сломлен, — просто ответил он, в глазах его мелькнуло что-то опасное. Глубоко засевшая в нем одержимость Гоустом не утихла. Говоря точнее, с каждым днем она лишь росла. Гоуст ощутил себя обнаженным перед Кёнигом, даже будучи в застегнутой до шеи куртке. Полковник видел и понимал в нем все, даже те аспекты, которые Гоуст предпочел бы скрыть. Голубые радужки блуждали по лицу австрийца. Насколько чудесными были его зеленые глаза, слегка кривая линия носа и маленький, но заметный шрам на верхней губе. И как же ему хотелось выцарапать эти чудесные глаза, сломать этот нос и целовать эти губы, пока на них бы не проступили темные синяки. Трясущиеся руки отпустили воротник полковника, последний едва шатнулся вперед. — Надеюсь, ты вдоволь насладился, потому что это последний раз, когда ты, блять, меня видишь, — голос Гоуста был низким и спокойным. Зрачки Кёнига расширились, стоило Райли развернуться и начать уходить. Он ощутил растущую внутри ярость, но он не мог сейчас потерять контроль. Ни над этой ситуацией, ни над самим собой. — Я видел, как ты искал меня во всем, — сказал он, выпрямившись. После того, как Гоуст отпустил его, ему больше не приходилось сутулиться, чтобы быть с лейтенантом на одном уровне. — В каждой царапине на твоей коже, в каждой капле твоей крови, — Кёниг вскинул подбородок, заметив, как Гоуст остановился, слушая, — Ты искал меня. Сердце лейтенанта точно остановилось. Как Кёниг узнал об этом? Слова полковника заставляли рану на бедре обжигающе пульсировать. Каждый шрам полыхал. Кёниг, выпустив из легких воздух, усмехнулся. — Я все видел, Гоуст. Как ты тушил сигареты о свои руки, представляя, что это делаю я, — зашептал он, медленно подходя к замершему на месте лейтенанту. — Как вел лезвием по ноге, заливая всю комнату кровью, — на губах его появилась улыбка. Кровь из носа пачкала зубы. — А на следующий день хромал так, словно тебя неописуемо оттрахали за ночь до этого, — издевательский смешок слетел с его губ. Гоуст, однако, не любил подобного рода юмор, и он дал Кёнигу понять это, замахнувшись, чтобы снова ударить его, на этот раз в живот. Полковник живо среагировал, перехватив запястье лейтенанта. Он сделал шаг вперед, пиная Райли в колено и роняя его на землю. С этого момента его было легко удерживать. Кениг прижал запястья Гоуста над его головой, встав коленом на его бедренную кость. — Пошёл ты нахуй, — цедит каждое слово Гоуст сквозь стиснутые зубы, едва не источая яд. — Пошел ты нахуй за то, что сделал со мной, — чистая, искренняя ненависть в его словах была мелодией для ушей Кёнига. Неважно, сколько лейтенант уже дал ему, австрийцу всегда хотелось большего. Он хотел заполучить все, что только мог предложить Гоуст. Кёниг хотел заполучить даже то, что Гоуст не мог предложить, ведь не было бы проблемой взять это силой. Небольшая усмешка сорвалась с губ полковника, когда глаза Гоуста начали заплывать слезами. Видеть его таким потерянным, напуганным и сломленным… в такие моменты внутри Кёнига пробуждались опасные первобытные инстинкты. Все, чего он хотел – целиком и полностью обладать лейтенантом, и не существовало ничего, что остановило бы его на пути к этой цели. Он медленно наклонился к Гоусту. Губы скользнули по мертвецки-бледной коже лейтенанта. Гоуст выглядел так, словно его гнев все еще не утих, а катящиеся по щекам слезы были вовсе не из-за печали. Кёниг не собирался отпускать чужие запястья, будучи весьма уверенным в том, что лейтенант попробует снова его ударить. — Скажи, что ненавидишь меня, и я уйду, — слова, произнесенные Кёнигом, были невероятно тяжелы, но он сказал их так, словно просто решил обсудить погоду. Беззаботно, без всяких колебаний. Но, о, внутри он горел от похоти и любви. Он не желал мириться с мыслью, что лейтенант может покинуть его, но он хотел услышать, как Саймон останется с ним по своей собственной воле. Брови Гоуста нахмурились. В глазах его мелькнуло смятение, встретившись с маниакальным взором напротив. Он совсем этого не понял. Как Кёниг мог его отпустить? Он был смертельно одержим лейтенантом, но сейчас был согласен просто уйти? Гоуст вспомнил, как сильно австриец раздражал его во время их первой встречи. Ему было противно видеть влюбленные, сверкающие глаза шатена. Райли не считал, что кто-то может его любить. Он был безэмоциональным монстром, живущим ненавистью к себе и гневом. Гневом на то, что с ним сделали люди. И Кёниг ничем не отличался от этих людей в этом смысле, ведь тоже использовал лейтенанта для удовлетворения своих собственных, абсолютно поехавших, желаний. Гоуст приходил за всеми, кто когда-либо тронул его пальцем, причинил ему боль, пытал его, делал все, чтобы он почувствовал себя монстром. Он загнал каждого из них в могилу без всякого милосердия или вины. Так почему в этот раз все было иначе? Кёниг склонился над лежащим на земле лейтенантом. Кончик его носа провел по шее Гоуста, ощутившего из-за этого движения щекочущее чувство, прошедшее волной до самой его промежности. Он постарался высвободить руки, но полковник плотнее прижал их к земле. — Скажи, как сильно ты не желаешь видеть меня, как хочешь, чтобы я сдох, — шептал Кёниг, мягко касаясь губами кожи Гоуста, вздрагивающего от его касаний. Он все это время носил с собой жетон Кёнига, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Металлическая пластинка лежала в кармане его куртки. — Как ты хотел бы, чтобы мы никогда не встретились, — промурлыкал Кёниг. Любой намек на твердость в голосе испарился. — Одно слово, и ты больше никогда меня не увидишь, если только это действительно то, чего ты хочешь, — руки его отпустили чужие запястья, теперь ласково касаясь лица блондина. Это были очередные игры разума Кёнига, где он и был единственным победителем. Гоуст же заранее был обречен проиграть еще до того, как он начал этот разговор. Движения австрийца утешали, но не могли полностью подавить гнев Гоуста. Это было единственным, что объединяло их на протяжении многих лет, и теперь это снова всплыло на поверхность. Ему нравилось то, как Кёниг причинял ему боль, но он ненавидел то, как Кёниг его любил. Его брови злобно нахмурились, когда он скинул руку полковника со своего лица. — Не делай этого, — сказал он голосом одновременно требующим и умоляющим. Мысль о том, что Кёниг уйдет, напугала его, но в то же время он хотел, чтобы Кёниг ушел. Он хотел снова остаться в одиночестве, снова тонуть в уютном забытье, в котором он всегда и жил. Кениг вторгался и переворачивал его повседневную жизнь и его эмоции, но Гоуст все равно желал этого. — Ты ведь знаешь, что все равно не отпустишь меня, — зашептал Гоуст, и Кёниг довольно ухмыльнулся. Шах и мат. Гоуст был прав. Полковник не мог отпустить лейтенанта, ведь тот идеально ему подходил. Пока Кёниг желал найти кого-то, кто смог бы шагнуть вместе с ним в пучину безумия, Гоуст желал найти кого-то, кто бы его понимал. Он ощущал себя изгоем, и это давно стало его личным бременем. Но когда появился Кёниг – сложилось впечатление, что он наконец нашел кусочек пазла, который всюду искал. В бою, в его шрамах и в отражении каждой лужи крови. — А ты знаешь, что не слишком-то и хочешь уходить, Гоуст, — издевательский комментарий нельзя было опровергнуть, они оба знали это. Кёниг с самого начала перехитрил Гоуста. Последний уже отбросил попытки понять, какие мысли роились в этой немецкой голове. Все равно это было практически невозможно. Лейтенант просто выпустил с губ смешок. — Туше́, — сказал он, на секунду медленно закрывая глаза и поворачивая голову ближе к светло-коричневым волосам. Он втянул носом запах дешевого шампуня и запаха тела Кёнига. Больше не было необходимости лгать. Они оба знали, что настала пора вскрывать карты. Рука полковника лежала на плечах Гоуста. — Где ты был? — спросил лейтенант, медленно поднимая одну руку и играя с волосами австрийца. — Может, я и не умер, но меня все равно подстрелили, — ответил Кёниг, подняв глаза на Гоуста. — И я уже сказал тебе, чем занимался после этого, — прошептал он, медленно поднимая руку, чтобы приласкать лицо лейтенанта. Глаза Кёнига какое-то время изучали чужие губы, когда большой палец внезапно коснулся нижней из них. Лейтенант ощутил расплывающийся под курткой жар и мягко убрал со своего лица руку полковника. — Зачем ты дал мне это? — тихо спросил Гоуст, сжимая в пальцах армейский жетон. Кёниг повернул голову, чтобы взглянуть, что было в руке британца, и уже через мгновение растянулся в улыбке. — Чтобы я всегда был рядом. Даже после смерти, — дистанция между ними сократилась и едва не исчезла, стоило Кёнигу взять Гоуста за руку и сплести вместе их пальцы. Жетон остался зажат между ладонями двух мужчин. Они оба ощущали горячее дыхание друг друга на губах, и вскоре похоть овладела сознанием Гоуста. Мысли заволокла пелена тумана, оставаться в здравом уме, когда на шее лежит рука Кёнига, стало сложно. — Ты больной ублюдок, — прошептал Гоуст, поднимая голову, чтобы их губы наконец могли соприкоснуться. Но Кёниг вдруг слегка отстранился, дразня теряющего терпение лейтенанта. Полковник перенес руки с шеи Гоуста на его горло, слегка на него надавив лишь для того, чтобы лейтенант опустил голову обратно на землю. — Но ты солжешь, если скажешь, что не любишь это, — хмыкнул Кёниг, сокращая расстояние между ними и затягивая Саймона в поцелуй.