No Escape

      Предательство никогда не исходит от врага. Этот тяжелый урок 141 оперативно-тактической группе предстояло выучить той холодной осенней ночью, когда оперативники КорТак, с которыми они когда-то работали, напали на них.       По приказу Шепарда, 141 отряд и КорТак отправились на миссию по перехвату сербской сети продажи людей. Как бы то ни было, неожиданная коллаборация привела 141 отряд в шок. Они без проблем бы справились с целой организацией в одиночку, но Шепард настоял на присоединении КорТак. Это оставило своё неприятное послевкусие. В то время, как 141 отряд преимущественно брался за операции ради установления мира, КорТак выполнял их исключительно ради денег. У них не было морали или совести, что могли бы остановить их на пути к цели. А те, у которых она была, в организацию попросту не вписывались. КорТак были даже безжалостнее и беспощаднее, чем группа “Тень”.       Некоторые из операторов знали друг друга, но было и много тех, кто оказался незнаком. Гоуст и Кёниг оказались теми самыми, что уже имели совместные воспоминания.       Прошло несколько месяцев с той истории, произошедшей на крыше, но Кёниг не мог ее забыть. Каждую ночь перед тем, как он шел спать, в голове всплывали те полные слез голубые глаза. Иногда он наслаждался этим видом, но иногда – желал выколоть Гоусту глаза, лишь бы эта картина исчезла. Изначально ему нравилось то, как мозг отказывался думать о чем-либо еще, кроме страданий лейтенанта в ту ночь. Сейчас это превратилось в больную одержимость.       Когда бы он не пытался лечь отдохнуть, перед закрытыми глазами начинали мелькать жуткие, поглощающие рассудок изображения. Некоторые из них были далекими, подавленными воспоминаниями, другие происходили совсем недавно. Стать полевым офицером высшего ранга заняло у Кёнига много лет. Он прогрызал себе этот карьерный путь зубами, что означало, что он много времени провел на поле боя. Многие его товарищи и солдаты погибли в бою, а он был вынужден остаться свидетелем их смертей.       Он ярко помнил первую смерть, которую он лицезрел. Это была самая первая операция, на которую его отправили, когда он только стал сержантом. Он со своим тогдашним лейтенантом управляли миссией, что порядком возмутило множество солдат ранга ниже. Всем им это казалось плохой шуткой: Кёнигу едва исполнилось 21, когда ему уже дали такую важную роль. Все шептались о нем за его спиной. Никто не воспринимал его всерьез, пока этот ребенок не заглядывал людям в глаза.       Абсолютная пустота.       Люди говорят: “Глаза – зеркало души”, – и в конкретно этом случае это было правдой. Если только не брать в счет, что по ту сторону зрачка не было абсолютно ничего. Кёниг был пустой человеческой оболочкой. Конечно, сам себя он таковым не считал. Первые несколько лет своей жизни он даже не думал о своих действиях. Неспособность завести друзей в детском саду или начальной школе уже была тревожным звоночком, но его родители практически не беспокоились об этом. Они просто полагали, что их ребенок был всего навсего чуть менее социальным, чем его сверстники.       Проблемы начались, когда он понял, что отличается от других людей. Он помнил все так, словно это произошло вчера: Кёниг сидел в школьной столовой, тупо насаживая на вилку еду. Обычно он сидел в углу, поодаль от остальных. Не то, чтобы кто-то хотел сидеть с ним, так или иначе. Кёниг сам состряпал себе репутацию странного, одинокого высокого ребенка, что почти никогда не разговаривал.       Он бросал взгляды на подростков за другим столом в паре метров от себя. Они были не намного старше него самого, словно им едва исполнилось 16. Все они смеялись над чем-то, жестами указывая на что-то в тетради. Одна девушка из этой компании, смеясь, ударила парня по плечу.       Искренняя радость на ее лице пробудила в Кёниге мысль, которая позже превратилась в бесконечный поток ненависти к самому себе.       Со мной что-то не так?       Он никогда не смеялся над чем-то подобным. Ну, не над чем-то нормальным.       Тот день он провел как в тумане. Он агрессивно впился пальцами в капюшон худи, натянув его себе на голову. Скрестив на голове руки, он не решался поднять глаза. Что, если бы он увидел что-то, что ему не понравится? Что, если бы он увидел других счастливо выглядящих людей?       Почему он не был счастлив?       Почему он никогда не смеялся?       Что было не так с ним?       Кёниг лениво швырнул школьный рюкзак на пол у стены, когда вернулся домой. Он не удосужился даже снять обувь, а вместо этого быстро зашел в ванную. Глядя в зеркало, он изучал собственное лицо, преимущественно фокусируясь на собственных губах. Они были прямыми, точно начерчены по линейке. Кёниг постарался заставить себя натянуть улыбку.       Тонкие, сухие губы медленно потянулись вверх. Неумелая эмоция выглядело настолько странно, что даже нервировала. Он раздраженно вздохнул и убрал руки с раковины, протолкнув пальцы в уголки рта. Он сжал зубы и потянул щеки в разные стороны, растягивая лицо в улыбке. Она, однако, все еще выглядела так, словно Кёниг был скинуокером, пытавшимся притвориться человеком.       Каждый день. Он тренировался улыбаться каждый чертов день. Он мог уйти с учебы, прийти домой и стоять перед зеркалом несколько часов. Первые несколько дней улыбка все еще выглядела неестественно. Уже спустя неделю стала убедительнее, но всплыла иная проблема.       Его глаза. Он ничего не мог сделать со своими глазами. Неважно, сколько он тренировался, они оставались такими же.       Редко мигающие. С узкими зрачками. С абсолютным нулем эмоций.       Вскоре он столкнулся и с необходимостью выпустить на что-то или, скорее, на кого-то свою агрессию. Кёниг боролся с жестокими мыслями в своей голове. Каждую ночь, ложась спать, он видел удручающие изображения перед глазами. Его руки на чужой шее, душащие оппонента. А если схватить нож и пырнуть кого-то множество раз?.. Он представлял кровь, стекающую по его рукам.       Сегодняшний день не стал исключением. Кёниг стоял перед зеркалом в ванной, сверля свое отражение взглядом. Недостаток сна, мучивший юношу последние две недели, стал сказываться на внешнем виде – призрачно-бледная кожа и жуткие темные круги под глазами порядком изменили его лицо. Он навалился на раковину, впиваясь пальцами в ее бортики так сильно, что пальцы свела судорога.       Снова.       Его губы расплылись в улыбке. Она выглядела натурально, но этого было недостаточно.       Почему?       Зеленые глаза наполнились слезами гнева.       Он отпустил раковину и схватился за собственные волосы, с силой оттягивая светло-коричневые пряди. Кёниг в ярости стиснул зубы, чтобы подавить вырывающийся крик, громкий настолько, что наверняка его услышали бы даже соседи. Его грудь тяжело вздымалась и опадала, и ему пришлось сесть на край ванной, чтобы успокоиться. Боль – то, что заставляло его чувствовать умиротворение.       Через некоторое время его одержимость болью переросла во что-то гораздо более ненормальное. Каждый раз, когда Кёниг ощущал гнев, он преобразовывал его в страдания. Он резал себя лезвиями бритв, тянул собственные волосы, тушил о себя сигареты, царапал кожу до тех пор, пока кровь не начинала струиться по пальцам… словом, делал что угодно, лишь бы почувствовать себя лучше.       Худшее во всем этом – осознание того, какое удовлетворение ему начали приносить страдания других людей. Когда Кёниг наконец понял это, создалось впечатление, словно кто-то вдруг выключил всюду свет. Словно он наконец нашел потерянный кусочек пазла. Ему нужна была не улыбка, не счастье или удовлетворение. Ему нужно было видеть, как страдают другие.       Он помнил день, когда это вскрылось. Это было в школе, когда он сидел на скамье в холле, ожидая начала уроков. Лучи солнца пробивались через стекло позади него, оставаясь на его спине и обжигая ее, хотя худи он все равно бы не снял из-за покрывающих все тело шрамов. Они жутко болели, но Кёниг не собирался выносить это на всеобщее обозрение. С тех пор, как он нашёл свой личный наркотик, он начал наблюдать за другими чаще, но не пытаясь найти “счастье”. Он искал боль в чужих лицах.       Вдруг он услышал громкий глухой удар.       — Думаешь, ты можешь трахнуть мою девушку, а я ни о чем не узнаю?! — какой-то парень толкнул другого и начал на него кричать.       Он приблизился и толкнул другого снова, сплевывая ругательства одно за другим. Это привлекло внимание Кёнига, так что он принялся тихо за ними наблюдать. Парни оказались в другой части коридора, и люди быстро обступили их со всех сторон. Обычно Кёниг не поднимался со своего места, чтобы увидеть, чем занимаются его одноклассники. Но сейчас… Сейчас все было иначе. Он быстро схватил рюкзак и поднялся, чтобы увидеть драку.       Для него не было проблемой увидеть все происходящее, будучи самым высоким из находящихся здесь людей. Кёниг скрестил на груди руки, наблюдая за чужой перепалкой. Парни пытались наносить друг другу удары, но в цель попала лишь пара из них. Картина оказалась совсем не такой интригующей, какой ее представлял себе Кёниг.       Из-за угла показался кричащий директор, попытавшийся разорвать толпу. Как и всем остальным, Кёнигу тоже начинал надоедать этот цирк. Однако вскоре, сразу после того, как директор разогнал большую часть толпы, один из парней нанес неприятный хук и последующий удар в лицо своего оппонента. Первый мощный удар попал в висок, второй угодил в самый нос. Школьник похолодел еще до того, как упал на землю. Тело с грохотом обрушилось на пол, оставив на нем крупные брызги крови, прямо перед Кёнигом, испачкав алыми каплями обувь и джинсы австрийца. Оказалось, он стоял слишком близко. Его глаза расширились, но не из-за шока или отвращения.       Кто-то толкнул его, но все, что делал Кёниг – пялился вниз на испачканные кровью ботинки. Это был первый раз, когда на нем оказалась чужая кровь, но ощущалось это гораздо приятнее, чем он ожидал. Горячее ощущение разлилось в животе, сердце начало биться вдвое быстрее. Каждый сантиметр его тела пылал, точно его облили бензином и подожгли. Тонкие губы растянулись, стоило ему сделать глубокий вдох. Кто-то снова толкнул его прежде, чем он успел среагировать. Это стало поводом взять себя в руки, но он не собирался идти в класс. Было бы слишком сложно сидеть смирно с таким стояком.       Это и была проблема, которая всплыла вновь, когда Кёниг наблюдал за тем, как из Гоуста пытками пытались вытащить информацию о предстоящих операциях 141 ОТГ. Ситуация казалась до боли похожей, но в то же время абсолютно другой, ведь лейтенант 141 отряда был не просто школьником, угодившим в драку. Он был единственным человеком, по-настоящему заинтересовавшим Кёнига. В конце-то концов, лейтенант не сильно отличался от него самого – они оба ненавидели себя за что-то, пока другие пользовались этим ради своей выгоды. Ну, по крайней мере Кёниг пользовался. Он понятия не имел, что происходило сейчас в голове Гоуста, но точно знал, что такое зрелище приносит ему наслаждение.       База КорТак была прекрасно экипирована для пыток и допросов. Никто не сомневался в том, что они смогут выбить информацию из лейтенанта. Кёниг, однако, относился к этому скептично с самого начала. Мужчина в маске не заработал свою репутацию из воздуха. Они пытали его около восемнадцати часов, но ни единое слово не слетело с его губ. Даже ни одного ругательства, что уж говорить о какой-то информации. Это означало, что Кёниг наблюдал за пытками Гоуста почти целый день. В комнате стоял небольшой письменный стол и один или два стула перед ним. Большую часть времени Кёниг просидел по ту сторону одностороннего зеркала.       Как он мог уйти, когда его любимый человек стал объектом его грандиознейших фантазий?       Все уже подходило к концу. Ну, почти подходило. У Кёнига все еще оставалась пара идей, как он смог бы заставить лейтенанта заговорить, пусть последний уже и прошел через всякое дерьмо. Один или два ногтя на руках его отсутствовали, на ногах и торсе были яркие следы от ударов электричеством. Подсохшая кровь на лице не смылась до конца даже после того, как Гоуста облили водой ранее. Он был искалечен, но еще не сломлен.       Кёниг запомнил момент, когда Гоуст посмотрел на него. Встреча взглядом была чудесной случайностью, ведь, как известно, лейтенант не был способен увидеть полковника КорТак через одностороннее зеркало. Глаза австрийца расширились, стоило ему увидеть каплю крови, скатившуюся по чужому лицу. Его коллеги стояли рядом, так что ему пришлось сдерживать себя. Он скрестил ноги и потянул свободную ткань с бедер до промежности, дабы скрыть эрекцию. Но вот что не удалось бы скрыть тканью – нездоровый азарт в его глазах и ускоренно вздымающуюся грудь.       Маска Гоуста была снята с него при первой же представившейся возможности, и теперь лицо его было открыто. Это было точно не то, что ожидал увидеть Кёниг, но он точно не стал бы жаловаться. У Гоуста были короткие блондинистые волосы, которые теперь прилипли ко лбу. Ресницы были того же цвета, изящно акцентируя внимание на голубых глазах. Кровь просачивалась сквозь трещины на губах, создавая чудесный контраст с бледной кожей. Темные круги под глазами стали еще темнее. Гоуст был гораздо красивее, чем Кёниг вообще мог когда-либо представить. Особенно сейчас, будучи покрытым синяками и кровью.       — Расскажи все, что знаешь, иначе мы заставим тебя сделать это, — голос оператора КорТак был груб и агрессивен. Гоуст даже не посмотрел на него. Голубые глаза мертвецки уставились в землю, не двигаясь ни на сантиметр. Звук шлепка разорвал тишину комнаты. Оператор дал пощечину блондину, но последний в ответ лишь коротко рыкнул. Все еще ничего не говоря.       Зрачки Кёнига сузились.       Это было то же чувство, что он испытал при разговоре с Гоустом на крыше. Он имел в виду именно то, что и сказал тогда – Кёниг хотел быть единственным, кто мог бы наблюдать за страданиями лейтенанта. Наблюдать же сейчас за тем, как другие операторы пытали его, с каждой секундой становилось все невыносимее. Словно не только Гоуста пытали сейчас, но и Кёнига. Полковник глубоко вдохнул и откинулся на спинку кресла, закинув на нее одну руку.       — Полковник, — Кёнигу вовсе не хотелось отводить взгляда, но кто-то звал его. Медленно он отвернул голову от окна и посмотрел на одного из сержантов, что, судя по всему, слегка волновался. Кёниг не ответил, он просто коротко кивнул, приказывая оператору начать говорить. — Мы не можем вытянуть из него никакой информации, — он посмотрел на лейтенанта 141-ого, которого сейчас били электричеством в язык. Кёниг ощутил, как его желудок перевернулся, так что ноги пришлось скрестить снова.       — Что прикажете делать? У нас осталось совсем немного времени, а он все еще не говорит, — эти слова заставили полковника рассмеяться. Смешок оказался язвительным. Он думал, его собственные Охотники были лучше этого.       — Бред. Всех можно разговорить, — закатив глаза, он снова поглядел на Гоуста через зеркало. Каждая мышца на его теле была напряжена, он сжимал зубы так сильно, что Кёниг мог поклясться – скоро они сломаются.       — Но не его, — саркастичная улыбка появилась на губах сержанта, когда он посмотрел вниз на планшетку в своих руках. Они выслеживали оставшегося оператора 141-го и проверяли, не встретились ли на их пути какие-либо силы противника.       — И его тоже, — голос Кёнига оказался жестким и громким.       Он расстраивался из-за того, что его Охотники были неспособны к допросу, и одновременно из-за того, что последние восемнадцать часов не дали никакого результата. Он поднялся со своего стула и зашел в комнату для допросов. Без каких-либо предупреждений или стука открыл дверь и посмотрел на оператора, пытавшегося вытащить из лейтенанта информацию.       — Выйди.       Оператор КорТак выглядел удивленным, но не смел перечить:       — Да, сэр, — на обратном пути он схватил уже окровавленное полотенце со стола и постарался оттереть руки. Стало лишь хуже.       — Я хочу, чтобы мое участие в этом допросе было засекречено, — сказал Кёниг стоящему в дверях оператору. — Охраняйте коридор, я не хочу, чтобы кто-то находился рядом с этой комнатой. Окна тоже под запретом, — сказал он, проходя дальше. Внутри было жарко, воздух пропитался запахом пота и крови. Крови Гоуста.       — Да, сэр, — ответил оператор КорТак прежде, чем покинуть комнату. Кёниг подошел к двери и плотно ее закрыл, пару секунд стоя у нее и думая над тем, что он собирается сделать, чтобы попытаться заполучить информацию от Гоуста.       Нет.       Кёниг знал, что он ее получит.       Он сделал глубокий вдох и подошел к лейтенанту 141-го. Кёниг сжал губы, постаравшись подавить смешок. Волнение закружило голову и, пусть австриец и не спал уже 35 часов, он вдруг почувствовал себя чертовски бодрым.       Смотря на лейтенанта сверху, Кёниг старался запомнить каждую крохотную деталь его лица. Налитые кровью голубые глаза, окровавленный, слегка искривленный нос, мелкие порезы на лице, тонкие, слегка приоткрытые сухие губы, размазанная черная боевая раскраска… он был абсолютно прекрасен, и Кёниг не мог дождаться момента, когда сможет испортить это.       — Я могу заставить тебя говорить, — сказал полковник, доставая из кармана сигарету и зажигалку. Пальцы в перчатках зацепили край снайперского капюшона и подняли его настолько, чтобы Кёниг смог сжать губами сигарету и поджечь ее. Он глубоко затянулся, медленно выдохнув дым.       — Где они?