...
Вчерашняя встреча с Бан Чаном раскрыла парню глаза на множество важных нюансов. Внезапно ему стало ясно, что его дядя был не просто милым и добрым человеком, но и настоящим мастером в общении. Он умел легко завязывать разговор, чувствовать настроение собеседника и искусно управлять ходом диалога. Парень с восхищением наблюдал, как каждое слово было тщательно подобрано, как дядя следил за эмоциями на лице Чонина и реагировал на них, контролируя свои выражения и жестикуляцию. Весь разговор казался словно игрой в интеллектуальную головоломку, где каждый ход был продуман заранее. Он заметил, как каждый ответ был рассчитан таким образом, чтобы избежать ненужных вопросов или неловких ситуаций. Несмотря на то, что темы разговора казались поверхностными, парень чувствовал, что за каждым словом стоит скрытый смысл, загадка, которую нужно разгадать. И всё же, несмотря на искусственно созданную атмосферу, в которой словно плавал Чонин, он не смог уйти. Что-то удерживало его на месте, заставляя продолжать эту странную игру в сапёра. Парень с удивлением смотрел на них обоих и задавался вопросом: зачем все эти усилия? Какие цели преследовал его дядя, и что за тайны скрывал от него мир взрослых? Ладно, хорошо, он понял, что прокололся, когда его ломало на глазах у дяди. Но тот всё равно ничего ему не сказал, наверняка подумав о том, что он глупый подросток, что решил обдолбаться после уроков. Даже так, зачем? Кому-то нравится играть в спасателя? Чонину кажется, что никто и никогда не сможет на самом деле помочь ему. Слова утешения и сочувствия вызывают у него больше страданий, чем любые наказания. Для него это уже не помощь, а просто способ подчеркнуть его неполноценность по сравнению с другими. Он чувствует себя одиноким в своей борьбе, словно плывущий по течению жизни, обречённый на неизбежное падение. Взгляды, наполненные ложным сочувствием, только усиливают его чувство отчаяния и бессилия. Чонин не понимал, о чём думать, когда дядя написал ему предложение о встрече. Он смотрел на экран своего телефона, перечитывая сообщение, и чувствовал, как его сердце начинает биться сильнее. Внезапно слова дяди казались какими-то далёкими и чужими, а сама идея встречи казалась непонятной и загадочной. Но несмотря на это, Чонин своими руками отправил сообщение о месте встречи и откинул телефон на мягкий плед под собой. Казалось, это всё происходит не с ним. Иначе, зачем он вообще согласился? Он понятия не имел, почему продолжает вести диалог вместо того, чтобы просто ограничиться добавлением дяди в чёрный список. Нажми на кнопку, и вот — тишина, и никто не трогает. Но что-то эгоистичное внутри него всё ещё скреблось? Или шестое чувство подсказывало: «Чонин-а, дай ему шанс». Чонин чувствовал, что ему нужно выяснить что-то важное, дать шанс на разговор, даже если это означало встретиться со своими страхами и сомнениями... Бан Чан упрямо планирует сделать всё, чтобы Чонин ему доверился. Он осознает, что это задача не из лёгких, но его решимость не ослабевает. Чан готов идти на все возможные уступки, преодолевать преграды и преодолевать собственные сомнения, лишь бы достичь той цели, которую он себе поставил – завоевать доверие Чонина. Но Чонин не умеет. Кажется, потолок падает прямо на подростка. Он подтягивает плед ближе, укутываясь им по самый нос. Итак, что у него есть? Спина, на которую больно во сне случайно повернуться; злая всё время мать, что в поисках адвоката постоянно проклинает Чана всем, чем знает. Она готова судиться, доказывать судьям, что это одно сплошное недоразумение и её брат согласен оплатить все долги, как дурак. Отказ от наследства из простой процедуры перерастёт в настоящую войну, и, по правде сказать, младший Бан не думал, что всё обернётся так. Хотя стоит признать, плюсы тоже есть. Видимо, его отец намекнул Дахён, что в прошлый раз она переборщила с ремнём, и его не трогают уже дня два. На носу первое взвешивание после введения новой диеты, и это всегда заставляет его нервничать, не позволяя ему уснуть. Ведь сейчас о своём текущем весе он не знает ничего, полгода назад на весах он видел 50 кг, и это при его росте 168. Тогда он мог есть пару раз в день, хоть и в дозированных порциях, и они его вполне себе устраивали. Но сейчас вода, вода, вода, вода, о, яблоко, снова вода. Видела б это бабуля Чесоль... Но он уверен, всё не так плохо, ему просто нужно убрать этот детский жирок на щеках. Сейчас всё хорошо и его всё устраивает, но он лезет на рожон, идя на встречу с дядей. В этом его большая ошибка... Зря это он. Он думает написать, что планы нужно отменить, но проваливается в тревожный сон, так и прижимая телефон к себе....
Во сне он сидит в пекарне Чесоль и ест пирожки с яблоком, и, к своему сожалению, сколько бы он ни ел, Чонин не может почувствовать ни сытости, ни вкуса. Только солёные слёзы. Что-то во сне меняется, и он переносится в воспоминания двухгодичной давности. Внезапно он оказывается в другом времени, окружённый образами и событиями прошлого. Его сознание погружается в те моменты, которые казались утраченными и забытыми, но теперь они ярко и чётко возникают перед ним, словно он снова переживает их наяву. – Они снова посадили тебя на какую-то дурацкую диету, Чонин-а? – бабуля Чесоль садится напротив него, как только заканчивает раскладывать на витрине свежеиспечённую выпечку. – Вы преувеличиваете, они сказали, это ненадолго, да и к тому же просто сделали мои порции меньше. Ложь, диеты никогда не заканчиваются, а лишь ужесточаются. – Ты ребёнок, тебе нужно расти, а они дают тебе один чистый рис. А как же мясо? Ему его нельзя, это новое правило, но ей знать о нём не обязательно, Чесоль и так слишком много на себя берёт, обрабатывая его раны. – Я и овощи ем! – когда их дают, потому что ими заменяют весь приём пищи вечером, иногда и завтрак. – И ваши пирожки! – Ещё бы ты ни ел! Одни кожа да кости. Она продолжает о чём-то говорить, но Чонин не слышит, в ушах звучит лишь шум воды. Он смотрит на образ перед собой, осознавая, что ещё пара мгновений и он проснётся. Но он не хочет. Он чувствует, как слёзы стекают по его щекам, он так привык к ним, что даже не заметил бы, если бы не ощущение соли на губах и щеках, щипающих кожу. Спустя каждый день, каждый сон, каждое пробуждение слёзы продолжают течь, будто ручей, незаметный, но постоянный, наполняющий его душу горечью и скорбью. Сейчас ещё минутку — и он проснётся. Не надо. Чонин с тоской и страхом ощущает руку, которая нежно проводит по его волосам. Голос над его головой звучит отдалённо знакомо, наполняя его сердце смешанными чувствами. Чувствуя себя в безопасности, он лежит на коленях перед Чесоль, чувствуя её нежность и поддержку. Голос, который прерывает их мгновение, заставляет его вновь ощутить страх и тревогу, а отдалённо над головой произноситься: – Почему ты плачешь, мальчик мой? Они снова били тебя? Чонин лежит на коленях Чесоль, словно затерянная душа в объятиях белого шёлка времени. Она в белом платье и куда моложе, чем в последнюю их встречу, он не замечает больше на ней старческих морщин. Ян хнычет и с криком произносит: – Били. Мне так больно, бабушка... Проходит минута, а может вся вечность, но мальчик добавляет: – Прости меня! – произнося это через всхлипы, он закрывает лицо руками и садится, кланяясь в пол перед женщиной. – Прости! Прости. Прошу. Прости, прости, прости. Чесоль внимательно слушает слова Чонина, словно звёзды, внимательно наблюдающие за мельканием мирских событий. Её присутствие напоминает звёздный туман, обрамляющий мир и придавающий ему загадочную красоту. В её молчании звучат несказанные слова, словно звёзды, ведущие беседу на языке космоса, который Чонин едва ли способен понять. Ему так стыдно. – За что ты просишь прощения, Чонин-а? – Я б-беру таблетки, я-я не с-с-справляюсь... мне больно, слишком бо-больно, прости, что я та-ак слаб. – Мальчик, с трепетом в голосе, поднимается с колен, его дрожащие руки медленно опускаются к зеркальному полу, словно пытаясь уловить отражение своих мук. Глаза его блуждают по рассеянным отблескам, словно ища ответы в сверкающих звёздах. Он продолжает говорить, его слова прерываются всхлипами, как лёгкие волнения на поверхности океана, пытаясь разгадать тайны, скрытые в бездне его боли. Чесоль встаёт; её волосы, больше не тронутые сединой, являют собой цвет вороньего крыла; она стоит к нему спиной и долго молчит, прежде чем спросить: – Ты не виноват, что твари ходят среди людей. Но не забывай мои слова – зима скоро... – она поворачивается, и в ушах начинают бушевать моря. О чём она говорит? –...
Чонин не ребёнок, он не верит, не играет, он проверяет, прежде чем доверять. Ведь падать больно, а вставать порой совсем не хочется. Когда он идёт на встречу с дядей, он оборачивается бесчисленное множество раз, дабы быть уверенным в том, что его не увидит никто из знакомых его родителей. И вот, когда Чонин замечает Чана, стоящего у качелей в маске и кепке, его сердце замирает. Он ощущает необъяснимый трепет от осознания того, что человек перед ним взял его слова о встрече всерьёз. Каким образом Чан оказался здесь? Зачем он шёл на эту встречу? Вопросы ворвались в его размышления, оставляя в голове лишь смутные мысли и тревожные предчувствия. Куда он вообще идёт, на встречу какому дьяволу ступает, а главное, зачем? – Я здесь не потому, что хочу, а для того, чтобы доказать, что ничего хорошего из этого не выйдет, – говорит он, делая один большой шаг перед дядей. – Но ты пришёл. Несмотря на сказанные Чонином слова и маску на лице, парень был уверен, что мужчина перед ним улыбнулся. Но он пришёл. Что-то после приснившегося ему сна начало шептать навязчивую мысль про скорую бурю. – Куда мы идём? – игнорируя последнюю фразу, спрашивает Чонин. – Куда захочешь. – Но я никуда не хочу. Загадка — это то, как организм в очередной раз подводит его перед одним и тем же человеком. Его живот предательски урчит, заморенный диетой. Взгляд дяди придирчиво пробегается по телу племянника, будто бы пересчитывая все косточки – он определённо всё услышал. – Что ж, в таком случае у меня есть идея. У идеи вывеска «가로등». Для Чонина это дорогой маленький ресторанчик, расположенный не так далеко от бывшей пекарни «Чесоль». Для Бан Чан же это место послужило началом многих знакомств, возможно, именно поэтому он повёл мальчишку сюда. Здесь началась одна история, что продолжается по сей день. Может ли это место послужить мостом для начала ещё одной? – Куда ты меня привёл... Аджосси? Сейчас, не скрываясь за экраном телефона, отталкивать от себя человека кажется чем-то неправильным. И подбор очередного обращения кажется непосильной задачей. Они перешли на ты, но насчёт обращения не проронил и слова. – Лучше зови меня хёном. Нету толка в формальном обращении без уважения, – отмахивается от обращения Бан. В кругу близких знакомых он уже успел позабыть об этикете, а Чонин немыслимым образом сразу попал в него. Даже его семья была всегда далёка от формальностей. – Ладно... Чонин с удивлением смотрит на своего дядю, когда тот снимает кепку с маской. Чонин, поражённый доброжелательной улыбкой дяди, ненадолго удивлённо задерживает взгляд на его лице. Они сажаются за столик, и Чонин оказывается лицом к выходу, позволяя дяде сидеть напротив: ему спокойней от того факта, что в его поле зрения видно выход. Официант подходит, оставляет меню и быстро произносит: "Позовите, как определитесь", оставляя их вдвоем. – Я ничего не буду. Ему нельзя: взвешивание совсем скоро. – Но почему? Ты же хочешь есть. – Это был не вопрос. – У меня нету денег. И правда, и отличная отмазка. У него действительно нет ни гроша, даже чай себе позволить он не может. – Ох, я заплачу за всё, мне стоило сразу сказать. «Что ж ты такой щедрый?» – думается Чонину, он правда не знает, как отказаться. Он не умеет. – Эм, ладно... Он опускает глаза на меню и пытается не смотреть на цену. Салаты, десерты, стейки... О, супы. Этот выглядит не таким жирным по сравнению с остальным представленным разнообразием. Через двадцать минут подносят заказы. Перед Чонином устанавливается суп манду-гук, заманчиво дымящийся и изобилующий ароматами, словно приглашая его на путешествие по волнам вкуса. Перед Чаном располагается его выбор – самгетхан, суп, наполненный ароматным цыпленком, который словно приносит с собой домашнюю уютную атмосферу. Официант возращается и ставит перед ними два напитка, словно маленькие художественные произведения: один из них имеет насыщенный шоколадный цвет, словно ласковый обращающийся к сладким желаниям, а другой благородный оттенок лимонада, как свежесть и радость, сверкающие в кристально чистом стакане. Его внимание привлекает тонкая игра света на их поверхности, словно свет отражается ото льда в стаканах, создавая танец водных отблесков. – А это подарок от заведения, – объявляет официант, опуская голос до шёпота. – На самом деле, от шефа Чжоу, но он ни за что вам не признается. Чан поднимает брови в приятном удивлении, его глаза сверкают интересом и благодарностью. – Хах, передавайте ему от меня привет. Спасибо. – А тебя здесь знают... – начинает Чонин, замечая, что Чан выглядит здесь как давний знакомый, словно тёплая встреча с давним другом в оживлённо мире окружающего ресторана... – Да, это место принадлежит родителям моего... – заглядывает он в глаза Чонину и, прикусывая себе язык, продолжает после небольшой заминки: – хорошего друга, в своё время я здесь тоже поработал какое-то время. – Серьёзно? Ты здесь работал? Мне мама говорила, что ты свалил... – когда Чонин понимает, что обратно неловко проваливается и с извиняющимся взглядом, смотрит дяде в глаза, готовясь увидеть в них гнев, но мужчина, кажись, пропускает всё мимо ушей, отпивая немного напитка от шефа, – ... то есть, уехал в Австралию, когда тебе было восемнадцать... – Она многого о моей жизни не знает, но работал я здесь, начал ещё в четырнадцать, хотя ей это известно, а в Австралию так и не уехал. Хотел, даже вещи собрал и на поезд сел, но... Передумал. – А чего? Отрываясь от еды, мужчина оглядывает заведение, наверняка вспоминая образы прошлого: – М, там длинная история, может расскажу чуть позже, а пока скажем так: я не смог отпустить единственное, что приносило мне радость. – Почему ты хотел уехать, если был счастлив здесь? – Ну, вообще не здесь, а в Сеуле, а уехать... Пусть я был счастлив, я понимал, что это не могло долго продолжаться. Счастье делало мне больно, и именно тогда мне предложили работу и жильё родственники в Австралии. Хотя... Ладно, скажу честно, я просто струсил и хотел сбежать. – А... – Чонин? – Д-да? Чёрт, он задавал слишком много вопросов? – Стынет, а ты к еде даже не притронулся. – Оу, да, прости. Его суп так и стоял перед ним всё это время, а он даже не смочил палочки или ложку в бульоне. Хотя стоит признать, еда перед ним была аппетитной: пельмени идеальной формы плавали в бульоне, что одним своим ароматом мог передать свой свежий вкус, кусочки овощей блестели и манили одним своим видом. Чонин потянулся за столовыми приборами. Парень пробует бульон и, кажется, готов расплакаться от того, насколько это вкусно. Ян уверен, что домашняя еда именно такая на вкус, как этот суп. Чонин также уверен, что, несмотря на то, что у него есть дом, он никогда не пробовал домашней еды. – Очень вкусно. – Я рад, что тебе понравилось это место. Они продолжают есть, и Бану сложно не заметить, с каким аппетитом мальчик перед ним поглощает еду. Ян опустошает тарелку быстрее, чем он, даже не смотря на то, что старший есть начал куда раньше. – Не подскажешь, где здесь туалет? – уже через две минуты немного тревожно спрашивает его Чонин. – А, да, конечно, в ту сторону, – кивком указывает он на право, – в конце коридора, дверь слева. – Спасибо, – успевает ответить ему побледневший Ян, прежде чем исчезнуть у старшего из-под носа. – Ага......
Чонин забегает в уборную и залетает в первую открытую кабинку быстрее, чем успевает обдумать все свои действия. Он падает на колени перед унитазом и, не сумев побороть очередной рвотный позыв, опустошает желудок, выблевывая всё, что съел. Чонин чувствует несправедливость. Всё, что он сделал, это всего лишь поел. Чесоль была права, без неё его организм не выдержит. Всего пару дней новой диеты, и он должен заново учиться есть, по маленьким порциям, растягивая желудок, но у него нет на это ни времени, ни сил. Его желудок пуст, его глаза также пусты. Обессиленно он сползает по стене, прикрывая глаза локтем, по его щекам начинают течь слёзы. Немой вопрос на губах «почему?» останется без ответа, сколько бы он его не задавал. Видимо, проходит какое-то время, потому что он слышит, как в его кабинку стучатся с вопросом: – Чонин? Всё хорошо? Нет, всё плохо. – Да, – горечь во рту заставляет его скривиться после произнесённой фразы. Такая лёгкая ложь. И такие тяжёлые отдаляющиеся шаги....
Чонину было бы проще, если бы Чан действительно ушёл, оставив его в одиночестве. Он уже привык к этому состоянию, к тому, что его оставляют. И в каком-то странном смысле это приносило ему какое-то чувство триумфа, подтверждение его убеждений о том, что ему лучше оставаться одному. Но когда Чонин вышел из уборной и увидел, что Чан всё ещё ждёт его у дверей, он испытал настоящий страх. Это было неожиданно, и он не знал, как с этим справиться. Он не знал, что сказать, как объяснить свои чувства, как преодолеть этот момент. Как смотреть в эти глаза напротив, если карий практически горит от вопросов и тревоги? Это непривычно, чуждо, неправильно. Ян не хочет, чтобы эти глаза смотрели на него, не хочет в них видеть своё отражение. – Водички? – спрашивает старший, протягивая бутылку воды, и чувство дежавю тут же прорезается где-то в глазах. Та же марка, что и в прошлый раз, тот же взгляд, тот же человек. Всё сново повторяется. Чонин снова берёт бутылку с водой и вертит её в руках, делает пару глотков, пока горечь от рвоты не отступает, и ждёт. Чего, пока сам не знает. Чтобы Бан отступил. Но тот продолжает рядом стоять, наблюдать за замеревшем Яном и молчит. Ничего не говорит. Никто не проронил ни слова, Чонину не позволяет гордость, а Чану обещание и та осторожность, с которой он держится рядом с племянником. – Сколько тебе было, когда вы переехали в Корею? «Играем, будто ничего не было», — понимает Чан и принимает все правила, на которые Чонин указал одним вопросом. Делать вид, будто всё хорошо, что ж, это он умеет. – М... Я плохо помню. Шесть? Семь? Вроде как-то так, да... Дахён было тогда тринадцать, а Джихо исполнялось десять. Шесть, да. – Сложно было? – спрашивает хриплый голос, когда они подходят к столу, где старший достаёт пару купюр и кладёт их в расчётницу. Ян стоит позади, пока старший собирает их вещи и складывает посуду так, чтобы официанту было проще всё забрать, хотя не должен этого делать. – Мне не сильно. В школу я пошёл здесь, ну и пока учился в младшей школе, выучил хорошо корейский. Если что-то и было такое, с чем мне было тяжело, то, скорее всего, я про это забыл. Думаю, твоей маме и дяде было тяжелей. Ты, кстати, знаком с Джихо-аджосси? Он ожидает, пока старший закончит скидывать салфетки в самую верхнюю тарелку, когда замечает, что по левую руку от них, возле барной стойки, огромное окно. Оно открывает вид на кухню и поваров, что работают либо что-то обсуждают с официантами, на что он отвлекается и практически не слышит вопроса. – Э... Ну. К ним навстречу из той самой кухни идёт мужчина с распростёртыми объятиями. Он куда старше того официанта, что обслуживал их всё это время, да и одет он иначе: на нём не бейдж с именем, а чёрный китель. – Чан, мальчик мой! – тянется он обнять Бана. – Чжоу-ши! Тот кланяется шефу, поджимая губы, на его лице появляется ранее неизвестная Чонину эмоция. Кажется, сожаление? – Брось это всё, никогда так не делал, а тут на тебе, повзрослел что ли? Мужчина хлопает руками по спине его дяди, дабы тот поднялся. Пусть тот и исполняет просьбу, но глаза его смотрят в пол. И Чонину становится ещё любопытней о том, что связывает этих двоих. – О, а я смотрю, ты так и продолжаешь собирать вокруг себя детей. Чжоу, мужчина с голосом, как у военного, и сединой внезапно смотрит на Чонина, более пронзительно, чем делал это Чан какое-то время назад, и обращается уже к нему, с слегка уловимым китайским акцентом: – Это парень когда был мальцом как ты, спешил всем помочь. Ему самому была нужна помощь, но он так упрямо отдавал часть своей зарплаты друзьям. Ха, а я ведь и подумать не мог, что всё так обернётся, а, господин Чанбин? Как он? Чжоу говорит много, быстро и громко, и, по правде сказать, некоторые его слова тонут в последующих. Чонин замечает, как спина Чана расслабляется и как он всё же поднимает глаза, глядя на шефа перед собой. Нервозность дяди не уходит, и Чонину кажется, что причиной такого поведения является он. Возможно, он действительно не должен был кое-что услышать, а, возможно, дело в том, что ещё не сказали, но так и крутится на языке. Бан Чан был каким-то героем в подростковом возрасте, и теперь он стремится помочь Чонину. Это создает в нём массу смешанных чувств. В глубине души Чонин осознаёт, что его жизнь не такая, как у других подростков. Воспитание в семье Ян внесло свои коррективы, заставив его сомневаться в себе и своей способности справляться с жизненными трудностями. Несмотря на это, он осознаёт, что ему нужна помощь, но его гордость и страх оставить его в одиночестве мешают принять её. Чонин чувствует, как волнение захлёстывает его мысли, размывая их и заставляя сомневаться в каждом шаге. Возможно ли ему довериться Бану? Или это просто ещё один эпизод разочарования в его жизни? Всё это кажется слишком сложным, и он боится сделать неправильный выбор, который только усугубит его проблемы. – Да-да, всё отлично, вам не стоит за него переживать, там всё под контролем. – А как там тот Фил... Филин... – Феликс. О, это имя Чонин уже слышал от Чана. В историях дяди этот человек казался добрым и смелым, однако часто контрастировал в разных историях. В одной он неловко впервые на корейском заказывает курочку и ищет потом сам доставщика. В другой же рассказывал о том, как этот же Феликс с репутацией человека, что не умеет врать, обыграл всех в игре. – Да, как он? Уехал или остался? – как-то шеф придирчиво оглядывает собственное меню. – Остался, из него получился хороший шеф-повар. Я вам так и не сказал спасибо за тот разговор. Вы очень тогда помогли ему. За всё время, пока Чонин общается с Чаном, он понял о нём не так много вещей, но одно он заметил точно: у этого человека потрясающая улыбка с ямочками, и она появляется, когда он говорит о своих друзьях. О Феликсе, что ему как младший брат. О загадочном Хёнджине, о друге Гониле, с которым он давно не виделся и признался, что за это ему немного стыдно. Чонин также замечал мечтательные взгляды, когда он говорит и о Хане, которого тот считал гением, о Чанбине, который чаще всего появляется в разговорах, и то, как Чан боится называть его имя. – О, да бросьте, это моя работа. Чего вы здесь-то делаете? Ты тогда так неожиданно уехал, никому и слова не сказал, малыши за тебя так переживали. А потом и злились, ведь года шли, они выросли, а тебе никто спасибо сказать так и не смог. Чжоу снова хлопает его по плечу, отводя взгляд от списка блюд. – Да так, я приехал ненадолго, разобраться кое с чем, – неловко чешет он шею и отводит взгляд, не хочет говорить. – Опять что-то в семье? Ладно, лезу не в своё дело, а вот с младшими мог бы встретится. Думаю, они бы хотели с тобой поговорить спустя столько лет. И пусть Чанбин тоже заглянет когда-нибудь! Мужчина убегает так же быстро, как и появляется. И только сейчас Чонин осознаёт, как тихо всё это время было в заведении. Ведь когда шеф возвращается на своё рабочее место, всё снова начинает кипеть, ножи стучать по разделачным доскам, а официанты принимать заказы. Они выходят из ресторана семьи Со и идут размеренным шагом, перекидываясь вопросами. – Думаю ты знаешь, я занимаюсь музыкой и, прости мне моё любопытство, но какие жанры тебе нравятся? Этот вопрос становится ключом к пониманию человека за его обычным обликом, за его маской в повседневной жизни. Музыка выступает как своеобразный фильтр, через который проходят чувства, мысли и идеи, придающие смысл и ценность взаимодействию между людьми. Для Чана музыка не просто звуки и мелодии – это способ выразить самого себя, поделиться своими чувствами и мыслями с другими. Задавая этот вопрос, он стремится раскрыть глубину души своих друзей и понять, что ими движет, что делает их счастливыми, чем они живут. Это не просто разговор о музыке, это возможность узнать о человеке намного больше, чем просто по его словам. – На самом деле, не думаю, что у меня есть фаворит... Мне нравится artic monkeys, day6 очень люблю... Особенно их песня Zombie, одна из моих любимых, в принципе, а не только от этой группы. Есть ещё одна, эм, группа, которую я слушаю, она достаточно популярна, как мне кажется, они пишут в жанре рэпа и хип-хопа, наверное, я не очень в этом разбираюсь. Вообще их текста мне нравятся, они не звучат как, м... Зарубежный рэп, где весь мир кружится вокруг тебя, в общем, думаю, ты понял. Их лирика иногда придаёт мне сил... Наверное, это была самая большая реплика от Чонина, которую услышал Чан. Возможно, даже уловив его взгляд, ему не показалось, что там он видел проблески чего-то важно, такого, как увлечение чем-то. – Кхм, о чём это я... Мне пора, пока! Это всё повторяется — одни и те же действия, пути. Они расходятся у пекарни, уже кофейни, напротив детской площадки. Всё это время Бан Чана продолжает носить маску и кепку, что немного успокаивает племянника, и не переступать границ Яна, но не отстаёт, кидает на последок, когда Чонин уже отходит от него на приличное расстояние: – До встречи! И только тогда разворачивается и тоже уходит....
Домой Чонин забегает быстро, проскальзывая мимо спящей пьяной матери и отца. Но так он думал... – Ты задержался, – оглядывает отец его презрительным взглядом, опуская оправу очков. – Немного, я остался в школе после уроков, чтобы разобрать последнюю тему по алгебре. А потом... – Мозг в срочном порядке генерирует оправдания и опровержения, ответы и вопросы. Он думал вернутся до пяти, когда отец ещё на работе, – решил прогуляться, знаешь, мозги проветрить. – Кто помогал тему разбирать? Друзья? Одноклассники? – спрашивает он, отпивая немного кофе из кружки. Чонин ненавидит запах кофе почти так же, как запах перегара. – Немного учитель, а в основном я сам... – врёт он. – Не нужно доставать учителей из-за таких, как ты. – Но это же их работа... – Работа тебе на уроке объяснить, а не после него тратить своё время, — становится громче и твёрже голос. «Наверное, я зря сказал про их роботу», — думается Чонину. – Я больше не буду... Отпусти, пожалуйста, отпусти, оставь меня в покое. – Эй, как ты вообще ему веришь, пусть покажет тетрадь! Голос сзади оповещает о пробуждении матери, видимо, она слышала часть разговора и не верит. Её волосы спутаны, на подбородке блестящий след от слюны, а майка растянута и еле прикрывает грудь. Его отец всегда был доверчивым, несмотря на свой характер, а вот мама.. Она нет, она знала, каким бы жестоким правило за ложь не было, Чонин мог соврать. Она всегда думала, что кто-то лжёт, и только сейчас, после того, как Чонин стал свидетелем разговора дяди и Дахён, он понимает, почему она так думает. Она была такой же, как он, той, кому приходилось отчитываться за каждый шаг и защищать младших. Она врала всегда и не верила, что её сын может быть другим. И в этом она была права. Чонин врал. Но достаёт тетрадь и кладет её на стол специально так, чтобы оба родителя видели содержание страниц с уже заранее написанными примерами, часть из каких перечёркнута, после чего следуют такие же примеры с другим решением. Дахён берёт тетрадь в руки, придирчиво листая страницы, будто ей это что-то даст. Чонин написал это на физкультуре. – Тц. Можешь идти, – бросает мать его тетрадь обратно на стол, и тот уже поворачивается, дабы сбежать с этой кухни, как: – Нет, пусть стоит. Чонин, – снова командным голосом начинает отец. – Да? – Ты же ничего не ел? О, а ему в голову пришла идея получше. – Не ел. Дахён смотрит на него, хмуря брови, и хватает его за шею одним лишь своим взглядом, а он так и продолжает стоять спиной к родителям и врать. – Точно? Неужели он думает, что его авторитет настолько велик в чониновых глазах, одного его «точно?» будет достаточно, чтобы сломать? – Да, я ничего не ел. – Хорошо, вот теперь иди.