Достучаться до небес

— Нет. Все не так. Не сходится. Давай по новой. — Голос Старшей Серафимы звучит строго и как будто лишенным эмоций. Ее движения плавные и размеренные, и если бы не глубокая складка на лбу и залегшие темные круги под глазами, можно было бы подумать, что ей абсолютно все равно. Наверное, в этом был смысл, ведь высшие ангелы должны казаться безупречными, верно? Пентиус напряженно следит за тем, как Сера легким движением руки отправляет исписанный им золотой свиток в одну из нескольких стопок, и когда перед ним на столе магическим образом появляется новый, он не выдерживает и со стоном роняет голову на письменный стол. Вероятно, Сера бросает на него неодобрительный взгляд, но Пентиус не хочет этого проверять. Он вообще не хочет здесь быть. Вернее… одновременно хочет и нет? Когда Серафима сказала, что привела его в большой полный архив небес, внутри него вспыхнул огонек исследовательского интереса. Архив — это почти как библиотека, а библиотеки Пентиус обожал со времен своей смертной жизни. Вряд ли бы ему разрешили пошариться по полкам с толстыми старинными томами, но сама мысль о том, что он мог бы наткнуться где-то тут на какое-нибудь описание жизни Леонардо да Винчи или Теслы будоражила сознание. Отдел «Великие и полезные достижения человечества в науке и техническом прогрессе» манил и завлекал как тот самый запретный плод, что Люцифер предложил Еве, будь они тут все трижды неладны. Однако, Серафима полностью проигнорировала этот кладезь бесценных человеческих знаний и притащила его в самый ужасный из отделов — «Жизнеописание человеческих душ и вынесенные решения суда», посадила за стол, дала перо с чернильницей и пергамент и заставила писать… едва ли не все подряд, если честно. Пентиуса уже не первый день засыпали одними и теми же вопросами и он уже, откровенно говоря, устал давать одни и те же ответы. «Что ты делал перед самой смертью в аду?» «Как это произошло?» «Что вы делали с Принцессой Шарлоттой до этого?» «Чем ты занимался в аду?» «Чем ты занимался при жизни?» «Чем вы все занимались в отеле?» «Чем твои действия отличались от действий других грешников в отеле?» и так по кругу. Вопросов было множество, но в целом они являлись просто слегка различающимися вариациями друг друга. И на каждый из них Пентиус ответил уже по несколько раз. — Так, давай попробуем еще раз, и на этот раз постарайся сосредоточиться. — Сера словно бы не обращает внимания на распластавшегося по столу змея, продолжая вместо этого летать взад-вперед и вокруг стола, перебирая в руках другие исписанные бумажки. — Что ты делал и о чем думал перед тем, как Адам уничтожил твой дирижабль. Любая малейшая деталь может быть важна. — Проссстите, мэм, но при всссем моем уважении, я уже расссписссывал этот момент сссо всссех сссторон раз двадцать. Неужели вы правда верите, чччто на двадцать первый раз в моих показаниях чччто-то поменяется? — Откуда я знаю, что творится в твоей странной грешной голове? Завтра заседание суда, нам нужны новые показания и улики. — Опять?! Пентиус внутренне содрогнулся. Первый «Небесный суд» был меньше недели назад. И черт подери, это был громадный стресс, он не хотел проходить через это снова. Верховные ангелы таращились на него как на какое-то диковинное животное, обсуждали между собой его ситуацию, рассматривали под микроскопом каждое его слово. Эмили пыталась подбадривать Пентиуса со своего места, но это не очень-то сильно помогло. И, что было еще хуже, весь этот фарс закончился совершенно ничем. Никакого решения на его счет так и не вынесли, и условий его содержания тоже никак не поменяли. Но, что было хуже всего, ни одна святая чертова душонка так и не сказала ему, что происходит внизу. И это абсолютно вымораживало. Сера бросает на него неодобрительный взгляд после такого несдержанного выкрика. Эта грешная душа для нее и впрямь оказалась самой проблемной за всю историю рая. Ну, или одной из, если считать от момента сотворения первых людей. — Заверяю тебя, грешник, это не последний суд, запланированный на ближайшее время. Мы только начали расследование, так что не думай расслабляться, пока небеса не докопаются до сути вещей. А теперь бери перо и пиши. Твои показания разнятся в деталях, это недопустимо. И ты пишешь слишком… сдержанно. Одни действия. Добавь о чем ты думал и что чувствовал. — Разве это так важно? Почему это должно влиять на причину того, чччто я оказалссся здесссь? — обреченно спрашивает Пентиус, нехотя снова берясь за перо. — Я думал, людей посссле сссмерти сссудят по их поссступкам. — Иногда помыслы тоже бывают важны. Мы не знаем, что точно учитывалось в твоем случае. Поэтому будем цепляться за каждую деталь. Приступай. Пентиус действительно очень не хотел этого делать. Достаточно было того, что его вынуждали раз за разом прокручивать в голове все эти вещи, а теперь они еще они хотели, чтобы он вовсе вывернул наизнанку душу. О чем ему еще рассказывать? О том, как увидел зажатых в кольцо Чарли и Вегги на экране своего устройства? Как истребители направо и налево давили в смятку его помощников? Как они все разом осознали, что Аластор, от которого он когда-то в лучшем случае смог всего лишь оторвать клочок плаща, пал в сражении с Адамом? О том, как он представил, что следующими станут его друзья, а в итоге стал следующим сам? О Черри и том, что он сделал на том балконе? Ох, еще и Черри… Про нее он точно не упоминал ни в одном отчете. Перо в руке трясется как сумасшедшее, роняя чернильные капли на пергамент, и змей невольно пытается закрыться капюшоном от такого обилия переживаний. Он не хочет заново проходить через этот ужас, а уж тем более расписывать в деталях каждый свой вздох. У него просто нет на это сил. Спасибо, хотя бы Сера больше не висит у него над душой. Он слышит, как она летает вверху и с кем-то разговаривает. — Петр, что там у тебя? Ах да. Апостол Петр. Ангел, который должен стоять у жемчужных врат и проверять всех новоприбывших по своим спискам. Серафима вызвала его сегодня в помощь себе и Эмили и презентовала ему новоприбывшего. Этот тип не особенно понравился Пентиусу, если быть честным. Парень был улыбчивым и вроде бы даже вежливым, но как только увидел искупившегося грешника, округлил глаза и стал долго таращиться, продолжая неловко непонимающе улыбаться. Еще бы, змей ведь каким-то мистическим образом вместо его ворот оказался сразу же в кабинете Серафимы. Тогда Пентиусу показалось, что он какой-то ненастоящий. В аду были такие грешники и демоны, и много: фальшиво улыбаются, услужливо подмасливают, строят из себя чуть ли не твоего лучшего друга, а на самом деле… что ж, Пентиус и сам так себя вел, когда это было удобно. Или когда нужно было выдвинуть на первый план манеры и воспитание, подчеркнуть свое аристократическое происхождение. Единственной, кто делал все это искренне была Чарли, и Пентиус не хочет ставить этого парня в один ряд с ней. Петр тем временем носится между стеллажами со свитками и скрижалями и оправдывается перед Верховным Серафимом о том, как много полок он уже проверил. Пролетая мимо искупившегося грешника, он как будто нарочно старается не смотреть в его сторону, и только нервничает с каждым новым проверенным шкафом все сильнее и сильнее. — Я уже проверил все жизнеописания и шесть раз прошелся по своим спискам, Сера, — говорит он где-то в глубине стеллажей и в его голосе звучат паникующие нотки. — Ничего, никаких обновлений! Его по прежнему нет ни в одном перечне! — Не паникуй, Петр, возможно, мы просто что-то упускаем из вида, — степенно осаждает его Серафима. — Попробуй поискать целенаправленно по имени. Возможно, наши архивы ориентировались не на момент… «искупления», — она очень странно произносит это слово, каким-то неприятным Пентиусу тоном, — а на дату первой смерти? Сюда ведь обычно попадают после окончания человеческого пути, не демонического. Давай, попробуй проверить еще раз и возьми себя в руки, пожалуйста. Не нужно паники, ты всего лишь помогаешь мне с поисками. Хорошо? — Да, Серафима, конечно. Когда Петр подлетает к его столу с этой натянутой лживой — как кажется змею — улыбкой, Пентиус заранее не ожидает ничего хорошего и инстинктивно сжимает хвост в тугие кольца. Ему кажется, что сейчас, когда Серафима скрылась среди уходящих вверх до бесконечности шкафов, в его адрес полетят какие-нибудь ядовитые колкости, но Петр только сцепляет перед собой руки в нервном жесте и говорит, заставляя себя смотреть на новоприбывшего через силу: — Еще раз здравствуй. — Ах, верно, они же не говорили с того момента, как Сера представила Апостолу новоприбывшего. — Послушай, у нас возможно, произошла небольшааая заминка, и мне нужны твое полное имя и дата смерти. Хотя бы год и место, если не можешь назвать дату. По тону Петра можно подумать, что он говорит не с новым смертным, прибывшим в рай, а с проблемным неразумным маленьким ребенком, от которого он не знает, чего ожидать. Хотя, вероятно, для него это так и есть. Для любого в раю он действительно будет «проблемным». Пентиус втягивает воздух сквозь клыки и старается звучать не менее вежливо чтобы не показаться еще хуже, чем его уже видят. Хотя ему кажется, что он все равно по прежнему для всех здесь, кроме Эмили, просто дьявольское отродие. — 1888-й год, Лондон. Осссень, кажется… я немного не дожил до ежегодной научной ярмарки, она обычно проводиласссь в конце года. И меня зовут Сссэр Пентиуссс. Петр подбирает брошенное Пентиусом перо и начинает быстро записывать себе информацию, но в конце останавливается и издает неловкий смешок. — О, нет-нет-нет, ты, кажется, не понял. Я спрашивал о твоем смертном имени. Или при жизни это и была твоя фамилия? Пентиус на несколько секунд впадает в ступор и растеряно хлопает сразу всеми глазами. Стыдно признать, но он даже не знает своего родного имени. Он вообще очень мало что помнит из своей земной жизни, только какие-то общие вещи или крупные события, может привычки, которые у него остались даже после смерти. Но имя… он не пользовался им уже лет сто, и это даже не переносное значение. Пентиус сконфуженно высовывает по-змеиному язык несколько раз, честно пытаясь вспомнить хотя бы что-то, но в голове такая зияющая белизна, что самому становится неловко. — Проссстите, я забыл сссвое имя. Я умер почти полтора века назад, та моя сссмертная жизнь для меня теперь как далекий сссон. — Как?! Совсем? Ну, может быть, хотя бы первое имя, пусть не полное! Чарльз? Беннет? Георг? Какие еще были популярные имена для мальчиков в то время в Англии… Виктор? В честь королевы? Господи, сколько через меня в те года прошло Викторов и Викторий! Ты похож на Виктора. Или на Саймона. Может быть еще чуть-чуть на Юджина. Пентиус на это только пожимает плечами и качает головой. Ни один из этих вариантов ему ни о чем не говорит. Петр выглядит как минимум разочарованным или раздосадованным, но даже не качает головой и никак не показывает негодования. Сейчас он даже кажется удивительно терпеливым, хотя в то же время нервозно мнет в руке писческое перо. — Что ж, ясно, ясно, это… не очень хорошо. Без имени тебя будет трудно найти в списках. Практически невозможно. Но… допустим. Изобретатель, Лондон, девятнадцатый век. Это немного сужает круг поисков. Может быть, ты хотя бы помнишь кого-то из своих знакомых? Родственники, друзья, соседи? — Зачем это? — сильно удивляется Пентиус, не понимая, как подобная информация может пригодиться апостолу. — Возможно, я смогу найти твое смертное имя в жизнеописании других людей, с которыми пересекались ваши жизненные пути. Или, может быть, кто-то из этих людей даже давно тут, в раю! Они могли бы тебя опознать. Ты знаешь кого-то, кто мог бы попасть в рай, пока ты… ну… — Петр немного морщится, указывая вниз, и Пентиус только чуть насупленно фыркает. — Я находил некоторых знакомых из жизни в аду, когда только умер, но даже те, кого я там никогда не вссстречал, могли кончить не в райских кущщщах, а там же, в одной чисссток. Так чччто таких я тоже не знаю. Вероятно, всссе они давно мертвы. У Апостола невольно дергается глаз и теперь он нервически посмеивается. — Ладно, я понял. Придется работать с тем, что есть. Что, на самом деле, совсем немного… Но если что-нибудь все-таки вспомнишь, немедленно скажи мне! — Наставляет он, прежде чем снова улететь и исчезнуть из вида, прихватив заодно с собой перо и пергамент, на котором должен был писать Пентиус. Последнего это даже немного радует, хотя Петр ему все еще кажется каким-то странным. — В чем проблема этого парня… — бурчит он себе под нос, как вдруг рядом выскакивает как шут из табакерки Эмили, пугая змея до чертиков. — Петр хороший, не обижайся на него. — А! Фух… моя дорогая, так и до третьей сссмерти довесссти можно, — лишь наполовину в шутку сообщает Пентиус, немного приходя в себя. Эмили беспечно улыбается, приземляясь на край стола и обнимая худыми тонкими ручками коленки сквозь пышное платье. — Прости. Но правда, Петр потрясающий. Я знаю, что ваше знакомство вышло немного… неловким и скомканным, но если бы ты прибыл в рай как обычная душа, то он бы тебе очень понравился. Петр встречает всех новоприбывших у ворот, он гостеприимный и обычно это его работа — приветствовать души на небесах, создавать первое приятное впечатление, иногда показывать им рай. Просто так вышло, что ты у нас… особый случай. — Из-за этого я ему не нравлюсссь? — С чего ты это взял? — Эмили звучит и выглядит совершенно искренне удивленной, особенно когда наклоняет свою белобрысую головку немного на бок. В ее чистых и открытых глазах плещется недоумение, отчего Пентиус снова ощущает слабый укол дежа вю. — Я просто… чувссствую это? Не так сссложно определить, когда на тебя сссмотрят ссс недовольством или пытаются не выказать неприязни за фальшшшивой улыбкой. — Но это вовсе не так! — на эмоциях Эмили даже немного приподнимается в воздух и машет перед веснушчатым личиком руками. — Петр вовсе не претворяется. Он… немного озадачен, да, но ты не сделал ничего такого, чтобы испытывать к тебе неприязнь. — Я всссе ещщще грешшшник, дорогая. — Искупившийся, — мягко напоминает ему девочка. — И прежде всего ты все еще смертная душа, а это наша задача — направлять и заботиться о людских душах. — Проссстите мне мою недоверчивость, Сссударыня, но у меня ощщщущщщение, сссловно я для апоссстола как минимум прокаженный. — Это не так, — снова упрямо повторяет Эмили и с грустью приглаживает свои крылышки и платье. Ей очень жаль, что душа перед ней так вывернуто и неправильно воспринимает такие простые вещи. Должно быть это результат того, что ад делает с душами внизу. И это очень грустно, ей становится искренне жаль все другие души, сломанные этим местом. — Дело не в тебе. Вернее, в тебе, но не совсем. Петр просто волнуется. Не из-за того, кто ты такой, а потому что… знаешь, мне кажется, он просто немного боится, что это может оказаться его виной. Вот теперь настала очередь Пентиуса изумляться. Он со своей стороны не видит совершенно никакой связи между своим появлением здесь и действиями Апостола. — Какой виной? Я не понимаю. Разве он имеет какое-то отношшшение к моей ссситуации? — Я уверена, что нет, — отрицательно мотает головой Эмили. — Но Петр очень ответственный, он предпочитает лишний раз перестраховаться. Когда кто-то прибывает, он обычно проверяет списки не менее, чем дважды, чтобы случайно что-нибудь не проглядеть или не перепутать, — Эмили тепло улыбается и хихикает, говоря об этом, а после сразу добавляет: — Мы раньше никогда не сталкивались с искупленными душами и, если честно, мне кажется, Петр пока что в это совсем не верит. Ну, что грешник может исправиться и попасть сюда. Скорее всего, он боится, что может оказаться так, что ты изначально должен был отправиться сюда, но это был его недочет, что ты оказался в аду и попал сюда только после повторной смерти. Если окажется, что Петр недосчитался души сто лет назад, и эту ошибку никто так и не заметил, то у него будут большие проблемы. И это будет означать, что там, внизу, могут быть еще такие «неучтенные», а Петр за все тысячелетия своей работы не допустил ни одной ошибки. Он будет чувствовать себя очень плохо и очень виноватым, если вдруг обнаружит, что по его невнимательности могли пострадать невинные. Я думаю, поэтому он ведет себя… вот так. Так что не злись на него, ладно? И не подозревай в дурном, у нас тут так не принято. В раю не приветствуются негативные эмоции и злые мысли, особенно если речь идет об ангелах. — Почему? И почему именно так? — Человеческие души, попадающие на небеса, хоть и чисты, но они все еще просто души, подверженные искушениям, страхам, эмоциям. Ангелы должны стоять выше этого и не осуждать своих подопечных, а дарить им заботу и понимание. Ангелы не могут плохо относиться к душам и другим ангелам, Петр не исключение. Судя по интонации и лицу Эмили, она действительно верит во все, что говорит. И, похоже, сама усердно старается следовать этим требованиям. В этой ее наивности и идеалистичности есть что-то трогательное. Настолько, что Пентиусу даже искренне хочется поверить ее словам, хотя опыт жизни в аду все еще пронизывает его сознание глубокими корнями. Ему тут же вспоминаются тренинги Чарли на доверие. Может быть они действительно имели какой-то результат, но только в тесной компании, в кругу их странной семьи. С чужаками же все равно приходилось держать ухо востро, а язык по ветру. Но с другой стороны… Пентиус ведь и впрямь ничегошеньки не знает об этом месте, как тут все устроено и что это за существа, совершенно не похожие ни на грешников, ни на адорожденных. Может быть, Эмили права и он слишком предвзят, чувствуя шкурой на себе частые косые взгляды? Может быть, это действительно не враждебность, а беспокойство? Может быть, он этого даже никогда не узнает. Но по крайней мере, если доверится суждениям Эмили, то ненадолго успокоит душу. — Ссспасссибо за пояссснения, моя дорогая. Я это учту. И при ссследующщщем разговоре заверю Апоссстола, что это не ошшшибка. Я понимаю, за чччто попал в ад, и моего имени уж точно не могло быть в его сссписссках, когда я умер. Но только чччто они тогда так усссердно ищщщут? Эмили сначала искренне обрадовалась его словам, а потом неопределенно повела плечами, все еще сидя на краю стола и раскачивая ногами, как ребенок. — Любую информацию, я думаю. Пока человек проживает свою смертную жизнь, где-то в высшем мире ведется его жизнеописание и учет его поступков: хороших и плохих. Какие блага для других людей он совершал и как он грешил. Если честно, я не знаю точно, где и как это происходит. После смерти это жизнеописание попадает в архив: если человек жил праведной жизнью и приносил пользу, и его заслуги превышают его грехи, то он оказывается здесь, а книга его жизни попадает в этот архив. Если его грехи были настолько тяжелы, что перевесили его добродетели, то он попадает в ад, и все записи тоже уходят туда. Я не знаю, где они хранятся и кто ими занимается, и подсчитывает ли кто-то грешные души там внизу, но… куда-то же весь этот учет заслуг должен тогда деваться, верно? — А… понимаю. То есссть вы предполагаете, чччто пока я был в аду, моя биография храниласссь там. А теперь, когда я поднялссся сссюда, она могла перенессстисссь вмесссте сссо мной? — Догадывается Пентиус, тут же с интересом разворачиваясь в сторону бесконечно длинных стеллажей. Эмили довольно кивает. — Ты и впрямь очень умный! Да, Сера на это надеется. Думаю, она хочет найти твое жизнеописание, чтобы понять, какие грехи висели за твоей душой и насколько сильно они перевешивали то благое, что ты делал при жизни. Это может пролить свет на то, какие именно проступки ты загладил и почему этого оказалось достаточно, чтобы отправиться на небеса. — Чччто ж, в этом есссть логика. Почему нельзя было просссто пояссснить это мне сссамому? Какие-то сссвои грехи я вполне осссознаю и сссам. На это Эмили только отводит глазки и неуютно ежится, обхватив себя руками, словно ей внезапно стало холодно. — Я бы хотела сказать, что знаю и назвать пару причин, но, если честно… у нас с Серой как-то немного… натянулись отношения в последнее время. Раньше я думала, что знаю о ней все и могу безошибочно трактовать любое ее действие. А теперь… — голос Эмили становится тише, опускается почти до шепота, а тонкие губки безобразно кривятся — Теперь мне иногда кажется, что я не знаю ее совсем. Я не думала, что она может скрывать что-то от меня, а она скрывала очень много от всего рая. И в особенности от меня. И сейчас тоже продолжает. Если она не говорит о своих планах мне, то кому-то вроде тебя и подавно не станет. Я… я даже не знаю, могу ли я ей теперь… могу ли я… Эмили не может выдавить из себя последнее слово и в уголках ее глаз скапливаются прозрачные светящиеся слезы, ее губы мелко дрожат, а сама она немного горбится и прижимает к груди руки, прикрывая ладошками открывшийся между ключиц глаз. От нее исходит тусклый свет и еще несколько глаз появляются на крылышках и волосах. И все они тоже слезятся. Пентиус, с тяжелым сердцем слушающий ее внезапный порыв откровенности, мгновенно отмирает и скорее по наитию, чем из понимания того, что сам делает, тянется к маленькому серафиму и осторожно проводит рукой по ее макушке, стараясь не задевать глаза. — Ну-ну, милая, мне жаль это ссслышшшать. Это… звучит дейссствительно больно. Вот, высссморкайся, — он достает из внутреннего кармана носовой платок и неловко протягивает плачущему ангелу. Та растеряно смаргивает слезы и вроде бы сначала берет платок и растерянно смотрит на него несколько мгновений, а затем вдруг тянется и обхватывает его руками, крепко обнимая за шею. Змей замирает в растерянности и на автомате обнимает девочку за талию, просовывая руки между ее крыльями. Сейчас она кажется такой маленькой и хрупкой, как дитя, но ручки у нее очень цепкие. Опущенный капюшон Пентиуса намокает от ее слез, но он ничего на это говорит, лишь похлопывая Эмили по спине. — Ну вот, я только что сказала, что ангелы не должны испытывать негатив, особенно к другим ангелам, а сама-… — бормочет девочка, шмыгая носом и издавая неловкие смешки между немыми всхлипами, и Пентиус тут же спешно ее обрывает: — Глупосссти, милая. Предательссство — это всссегда больно, поверь тому, кто прожил всссю сссвою сссознательную сссмерть в аду. Ты можешшшь рассстраиваться и злиться сссколько угодно. — Но Сера не-…! — Даже есссли она не причиняла тебе вред, она подвела твое доверие. А это… не чччто-то, чччто так легко получается или дается сссвышшше, просссти мне этот каламбур. Внизу никто никому не доверяет, Шшшарлотта учила нассс зарабатывать доверие друг друга тяжким трудом долгие месссяцы. Это был большшшой труд. Так чччто это нормально, есссли ты чувссствуешшшь, чччто пока не можешшшь ей доверять в каких-то вопросссах посссле того, как тебя обманули или… от тебя чччто-то ссскрыли. Вам просссто нужно будет поработать над этим. Пусссть не сссейчассс, но как-нибудь потом. — Это все вам тоже говорила Чарли? — после продолжительной паузы спрашивает Эмили, которая звучит уже немного бодрее. Ее слезы еще продолжают пропитывать пиджак Пентиуса, и вряд ли она полностью поверила словам (бывшего?) грешника, но ей как будто бы становится немножечко легче. Пентиус в ответ едва заметно улыбается, ласково ероша волосы ребенка. — Да, именно. И этому я научилссся за те полгода, чччто провел в отеле, бок о бок ссс другими демонами. Раньшшше мне не приходилосссь этого делать. Ад — очень неприятное месссто, моя дорогая, за более, чем сссто лет мне не доводилосссь выссстраивать отношшшения практичессски ни ссс кем. Я сссражалссся за территории ссс другими грешшшниками, пыталссся пробиться в привилигорованные касссты, но мне ни ссс кем не доводилосссь уживаться мирно под одной крышшшей. Шшшарлотта дала нам всссем такую возможносссть и научила, как не вгрызаться друг другу в глотки. Есссли чессстно, в первые недели в отеле я боялссся, что меня могут убить мои же сссоссседи! — сам Пентиус над этим искренне посмеивается, но Эмили становится скорее встревоженной. — Это звучит ужасно и очень неприятно. Поэтому тебе кажется, что тебя тут не любят? — Не только, дорогая, но сссейчассс не обо мне. Сссейчассс важна ты и твоя… просссти, я не знаю, кто тебе Сссерафима? Сссессстра? Мать? Подруга? У ангелов вообщщще есссть родссственные сссвязи? — Это устроено немножечко сложнее, но, наверное, понемногу все вместе? Я… не чувствую от нее угрозу, как ты описал. Сера чудесная, она всегда заботилась обо мне и о небесах, о каждой душе здесь. Но я… я просто не ожидала, что окажется, что она… связана с адом. — Эмили замолкает на долгое время, утыкаясь лбом в плечо нового друга, которого она так неожиданно завела меньше недели назад, и Пентиус просто позволяет ей выпустить остатки скопившихся эмоций, тоже ничего больше не говоря и только обдумывая последние слова маленького ангела. Что означает «связана с адом»? Серафима имеет какое-то отношение к нападениям истребителей? Она косвенно причастна к той бойне, что развернулась на пороге их отеля? Или же она связана с Люцифером и речь про ту попытку Чарли подняться и презентовать идею отеля небесам? Они сидят около минуты в комфортной тишине, и Пентиус в своих размышлениях поднимает глаза наверх, только чтобы столкнуться взглядами с самой Серой. Она парит высоко над ними и неотрывно наблюдает с широко распахнутыми глазами. Как давно она там? Она слышит оттуда их разговор? Почему не спустится, чтобы утешить Эмили? Хотя… последнее было бы очень плохой идеей. Серафима едва заметно хмурится, когда замечает на себе столь же пристальный и недоумевающий взгляд грешника, и начинает медленно спускаться, но Пентиус внезапно даже для самого себя выставляет за спиной у Эмили ладонь, останавливая верховного ангела. Та кажется совершенно опешившей: что позволяет себе этот грешник? Без году неделя как появился у них в раю без приглашения, а уже так нагло останавливает не кого-нибудь, а саму Правую Руку Бога! И держит в руках разбитую Эмили, словно собственное дитя. Уму непостижимо. Однако, Сера переводит взгляд на плачущую Эмили и ее сердце болезненно сжимается. Малышка слишком ей дорога, и каждая ее слезинка режет Серафиму как ангельский клинок. Если бы младший ангел сейчас не обнимала этого грешника, они бы подумала, что в ее слезах виноват именно он, и тогда бы его участь была совершенно незавидна. Подспудно Сера понимает, что, скорее всего, это наоборот как-то связано с ней, поэтому только обреченно и печально вздыхает, останавливаясь на полпути. Она замирает, видя, как грешник огромной когтистой лапой, предназначенной для насилия и кровавых расправ, деликатно, почти бережно гладит Эмили по волосам, и с трудом верит не только своим глазам, но и своим ушам, от того, как тихо они оба сидят. За прошедшие дни она слышала от их новоприбывшего слишком много криков и успела смириться с тем, что на этот раз клиент им попался уж очень шумный и беспокойный. Впрочем, иного от существа из ада она не ожидала. И уж точно не ожидала этой странной сцены. Только потому, что Эмили выглядит очень комфортно в таком положении, она коротко кивает и показывает Пентиусу, что у них есть еще одна минута, прежде чем она вернется и потревожит их, и пока что улетает в сторонку, скрываясь за ближайшим стеллажом. Эмили, не заметившая этого обмена жестами, коротко порывисто вздыхает и неожиданно произносит настолько тихо, что Пентиус едва разбирает ее слова, хоть она и находится прямо возле его уха: — Прости пожалуйста. Мне так безумно жаль. — Чшшш. Да за чччто же мне тебя прощщщать, моя дорогая? Всссе ведь в порядке. — Нет! Я… должна извиниться хотя бы перед кем-то. За весь этот… бардак. Небеса годами причиняли душам в аду столько боли, страданий и страха. Это просто ужасно. Эти чудовищные бесчеловечные… я даже не могу назвать это «чистками», тот, кто придумал это слово — просто какой-то монстр. Я клянусь, если бы я только знала об этом раньше, я бы обязательно вмешалась! Я бы предотвратила этот кошмар! Хотя бы попыталась. Мне очень больно знать, что мы, оказывается, творили все это время. У меня просто в голове не укладывается, особенно теперь, когда я вижу, что Чарли была права во всем. Пентиус, откровенно говоря, не до конца понимает, что на это ответить. Истребления действительно были в аду больной темой буквально для всех. Натуральный геноцид, еще более бессмысленный и беспощадный, чем обычные войны и разборки в аду, а там, надо сказать, какого только дерьма не происходит, особенно во всяких темных и злачных закоулках. Это вообще было чудо, что самому Пентиусу удавалось переживать их так долго. Вплоть до последней чистки… в которой, возможно, его друзьям и его новой семье повезло еще меньше, чем ему. Но вешать все это на плечи ребенка, так искренне переживающего за то, о чем она даже не подозревала, было бы даже не то что неправильно — просто жестоко. И если раньше, до знакомства с Чарли и всеми остальными, Пентиус бы не постеснялся излить весь яд и всю злобу даже на такую беззащитную цель, которая бы безропотно приняла все на свой счет, то сейчас он не смог найти в себе ничего из этого. Эмили была просто милым ребенком, который был добр к нему с первой секунды, и который так сильно напоминал ему Шарлотту. Он не мог злиться на нее за это. — Милое дитя, пожалуйссста, не нужно брать на сссебя весссь груз небессс. Ты не отвечаешшшь за дейссствия всссего рая. Есссли ты об этом не знала — то ты просссто не знала, всссе. На этом точка. Ты в этом не виновата. Ты поссступаешшшь как Шшшарлотта, которая почему то решшшила, чччто есссли некоторые грешшшники не хотят или не готовы исссправиться, то это непременно ее вина и ответссственносссть. Иногда дерьмо просссто происссходит без твоего учассстия, просссти мне мое ссскверносссловие. Как Чарли не отвечает за весссь ад, так и ты не отвечаешшшь за весссь рай. Тем более за эти иссстребления. Ты чудная юная леди, и никто бы ни за чччто не сссвязал тебя ссс этим… — «геноцидом», — подумал змей, но все же закончил: — …ссс этими экзекуциями. Эмили тихонько шмыгает носом и уже не так уверенно, но все равно искренне отвечает: — Я понимаю, но, пожалуйста. Я… я должна извиниться за весь этот ужас хотя бы перед кем-то. Это невыносимый груз. Я бы попросила прощения и у Чарли, и всех остальных, кому мы причинили боль, если бы только могла. Но тут только ты. И… возможно, так даже правильнее? — Почему? Причем здесссь именно я? — Я не могу выкинуть из головы, что помимо того, что эти убийства в принципе были ужасным решением, наши солдаты также на самом деле перебили множество душ, которые могли бы искупиться и попасть сюда, к нам, и больше некогда не страдать. — Эмили крепче стискивает змея в объятиях и крепко жмурит глаза. — Все это время там действительно были души, которые не были безнадежны, которым можно было бы, и нужно было дать второй шанс. Может быть, они даже не так уж сильно грешили. Может быть, попали в ад за что-то не столь значительное. Может быть, здесь, в раю, у них остались родственники и друзья, с которыми они никогда не встретятся, и которые никогда не узнают о том, что случилось с их близкими внизу. И мы теперь никогда не узнаем, кто из них мог бы исправиться и спастись. Как ты. И даже ты попал сюда только потому что погиб тоже в этом зверском истреблении. Так что у кого еще я могу попросить прощения за них всех, за все эти безвозвратно утерянные души и за всю их боль и страдания? За тех, кто не получил шанса пройти твой путь? Все эти вопросы вызывали в голове у Пентиуса сильнейшую мигрень и неразрешимую дилемму. С одной стороны, он подспудно осознавал, что Эмили, как бессмертному ангелу, должно быть, уже не одна тысяча лет, и она, вероятно, в некотором роде то самое мифическое древнее существо без возраста, которое определенно понимает в устройстве мироздания побольше него (что уже было непривычно и непонятно, так как статус «старожила» ада относительно недавно помершей молодежи все-таки накладывал свой отпечаток на восприятие). Но с другой стороны, он никак не мог отделаться от ощущения, что это просто ребенок — да пусть бы даже чуток постарше, просто совсем юная девушка — которая по какой-то причине несет внутри себя столько сострадания и горя, что диву даешься, как она сама еще не захлебнулась. Это одновременно и трогало, и восхищало, и вызывало чисто человеческую жалость. Не должен один человек — или ангел, или демон — нести на себе такой груз. Они уже убедились в этом на примере Чарли, которая чуть не сломалась, вернувшись с небес, и с которой они все вместе решили разделить этот груз, отказавшись бежать, трусливо поджав хвосты, перед самым нападением. Пентиус стал пытаться очень тщательно подбирать слова и его обычно визгливый и рычащий голос стал еще мягче и тише, чем на протяжении всего их разговора. — В тебе очень много доброты и сссоссстрадания, Эмили, и я бы хотел облегчить твои метания, но тебе не кажется, что ты придаешшшь ссслишшшком много значения моему нахождению здесссь? Я не «избранный» и не месссия, черт, я бы даже не оказалссся здесссь, есссли бы не ссстарания Чарли! Мне кажется, она больше зассслуживает этих слов и… извинений. Которые, есссли чессстно, должна приносссить вовсссе не ты. — Я знаю, и я обязательно скажу ей это при встрече. Но ты, ты не прав, Пентиус! То, что ты искупился — и твоя заслуга тоже. И может быть дело не в тебе самом или в том, какой ты, но ты здесь и это факт, который говорит о многим. Считай, что твое вознесение — это символ. Идея. Живое доказательство нового мироустройства и порядка. С этим следует считаться. — Ну, положим, не такое уж и живое, я умер дважды. То есть, ты хочешь сссказать, чччто сссчитаешь меня… сссимволом? Признаться чессстно, хоть я всссегда и мечтал выделиться чем-то таким, чччтобы меня наверняка признали и запомнили, сссейчассс я не очень-то этого хочу. Эмили едва слышно хихикает, ослабляя хватку и позволяя своим рукам соскользнуть с шеи ученого. — Слишком поздно, ты уже им стал. И я пойму, если ты не ответишь на мои извинения. Это будет заслуженно. Пентиус тяжело вздыхает, прикрывая разом все значительно сократившиеся в количестве глаза. Говорить за целый истребленный народ ему еще как-то не приходилось. А Эмили явно говорит через него сразу с кучей народа. Кучей незнакомых и ей, и ему демонов, которых тут нет и никогда не будет. Чтобы Чарли делала на его месте и какой совет она бы ему дала? Чарли… Пентиусу действительно глубоко жаль, что рядом нет принцессы, она бы знала как поступить, она всегда подбадривала его и всех остальных, когда они совершали крохотные шажки на пути к тому, чтобы стать лучше, чем они есть, и всегда давала совет, если они делали что-то не так. Теперь он один на один с этими вопросами, да еще и в раю, так что приходится двигаться на ощупь, не разбирая дороги. — Есссли это поднимет тебе нассстроение, дитя, то я и всссе, кто мог бы иссскупиться, полноссстью прощщщаем тебя. И… благодарим за твои ссслова. — Правда? — Эмили наконец-то отстраняется от змея, вытирая лицо предложенным ей ранее платком, и пытливо заглядывает ему в глаза, надеясь увидеть там честность и искренность, а не снисхождение, точно к глупому ребенку. Последнего она совсем не видит, но все равно немного опасается. — Ты правда имеешь это ввиду или просто пытаешься меня утешить? Пентиус выдерживает небольшую паузу, размышляя над ее вопросом и неожиданно впервые ощущает, что он знает, куда нужно двигаться, даже без магических подсказок со стороны. — Ты знаешшшь, какой первый урок преподала мне Чарли, когда я попал в ее отель? Эмили не понимает, к чему он вдруг это вспомнил, но любопытство распирает маленького ангелочка точно огромный воздушный шарик внутри. — Какой? Она что-то тебе рассказала? — Почти. Первое, чему она меня научила, когда я поссступил ссс ними некрасссиво, это говорить «просссти». От сссердца. Мне ссстало легче, когда те, у кого я попросссил прощщщения дейссствительно начали относсситься но ко мне по-другому. Но это ещщще не всссе. — Что еще? — спросила Эмили, у которой горели глаза. Ей было так интересно узнать хоть немного о том, как меняются заблудшие души, как они встают на путь истинный и поворачиваются к свету! Чего она точно не ожидала, так этого, что Пентиус легонько ткнет ее когтистым пальцем. — Ещщще вы только чччто преподали мне второй урок, сссударыня. Даже есссли это удивительное ссслово не может повлиять на глобальную всссеобщщщую проблему, это всссе ещщще приятно — уссслышшшать, чччто кому-то не всссе равно. Твои порывы и ссслова не обернут вссспять время и битву за отель, но я думаю, мне ссстановится немножко легче от твоего небезразличия и от того, чччто ты так иссскренне об этом сссожалеешшшь, пусссть и не должна. Уверен, и не мне одному. Я не могу говорить за весссь ад, но лично я тебе благодарен. Впервые за разговор Эмили улыбается настолько широко и искренне, от нее даже исходит мягкий лучащийся свет. Она бросается вперед и еще раз порывисто его обнимает — на этот раз коротко, но очень крепко. — Спасибо, спасибо, спасибо! Я надеюсь, хотя бы кто-то еще сказал бы также. Ты не представляешь, как это важно для меня. У меня не было возможности сказать это хоть кому-то, теперь мне тоже стало немножко легче. И я обещаю, мои слова только пока что не влияют на происходящее внизу. Я уже задалась целью, я буду бороться за то, чтобы отменить эти истребления и помочь Чарли воплотить ее — а теперь и мою мечту, и дать таким как ты второй шанс на искупление. — Чччто ж, дерзайте, моя дорогая. Вам и флаг в руки. Есссли я чччто и уяснил за это время, так это то, чччто иногда одна упертая и решшшительная юная леди может навесссти не мало шшшороху и переветнуть ссс ног на голову целый ад! А может, ещщще и небеса до кучи. Пентиус шепеляво по настоящему смеется, смахивая из уголка собственного глаза крошечную слезинку. Как много бы он отдал, чтобы только вернуться домой и увидеть всех живыми и здоровыми. Хотя, признаться честно, оставлять тут эту славную девчушку тоже будет очень жаль. — Ты знаешь, — неожиданно заявляет Эмили, беря его за руки и поднимаясь на ноги прямо на столе, от чего Пентиусу приходится немного приподняться на хвосте, — я понимаю, почему ты оказался здесь. Ты хороший и ты мне очень нравишься. Это не ошибка и никакое не безумство. Я считаю, что твое место тут, на небесах. Это правда, и ты его полностью заслуживаешь. От слов юного ангела в груди неистово колет и жжет. Сэр Пентиус даже не знает, как относиться к ее признанию или что он сам чувствует на этот счет. Но охватывающие его противоречивые эмоции слишком сильны, так что все, что ему удается выдавить из себя это неловкое «Спасибо», прежде, чем к ним возвращаются степенная Сера и все еще взволнованный Петр с несколькими золотыми свитками в руках.