Не романтизируй.

      Совет оверлордов прошёл, как в тумане. Все вопросы, затронутые темы и поднятые проблемы проплывали исключительно мимо Валентино подобно взбитым, маячащим в кристально-голубом небе облакам. Взывающие ко всеобщему порядку вопли Кармиллы, обращённые на попытки заставить высших делать ну хоть что-нибудь были массово проигнорированы.       Гнать паршивые мысли из своей головы не выходило даже бегло клацая коготками по экрану спрятанного под столом телефона. То и дело опускать взгляд, проверяя время; заходить на аккаунты коллег, отыскивая, кто из оверлордов, как и он на данный момент, торчит в сети вместо исполнения прямых обязанностей... И, разумеется, обновлять диалог, надеясь получить от Энджи хоть какое-то сообщение. Вэл точно помнил, что по большей части молчал. В его понимании конструктивный разговор давно перестал придерживаться чёткой и рациональной структуры.       Сидя в салоне лимузина, повелитель, подпирая носком сапога немногочисленные пакеты, чувствовал себя крайне неуютно, нервно отбивая пальцами беглый ритм по кожаной обивке сидения. Обычно шоппинговая терапия не знала себе соперников. Поход по магазинам воодушевлял, являясь лучшим способом для снятия стресса и восстановления нервных клеток, но конкретно в этот день превратился в обыкновенную меру необходимости. Кое-что из лекарств представляло из себя откровенный дефицит, не доступный к покупке простым смертным, а ад хоть и славился достижениями в области фармакологии, развивающейся вопреки строжайшим запретам, но всё же до земного уровня медицины ему было весьма неблизко.       Чёртова недальновидность... Чёртовы пробки. Чертов Люцифер со своей околесицей в плане правил посещения. Бесило абсолютно всё. Если бы не взбредшая в голову шальная блажь пропустить собрание на прошлых выходных во имя увеселительной прогулки, сегодня можно было бы не идти. А расплачивается за его ошибки как всегда Энджи...       Вэлу была чужда сентиментальность и даже целиком и полностью перевернувшееся существование не смогло искоренить старых привычек. Он по-прежнему оставался крайне требовательным, властным боссом, славящимся своей бесконтрольной злостью и продолжающим пугать напускным спокойствием в преддверии грядущей трёпки. Просто кое-что изменилось... Больше не с Энджелом.       Лишь в одном ошибались вездесущие журналисты, норовящие выведать загадки и создать на свежевыпущенных ими же пёстрых сплетнях незабываемый контент, полный нереальной суматохи. Душа у Валентино была. Обугленная, истерзанная, прожжённая до дыр, испепеляющая своей жестокостью, но была... Готовая до последнего стоять за тех, кто ему дорог. За того, кого он давно считает своим.       Утихомирить неожиданно проснувшуюся совесть не помогла и всплывшая на манер кадра слайд-шоу оборванная фраза, брошенная им на прощание: — Детка, мне нужно будет ненадолго уехать. Я заказал доставку. Контейнеры с едой рядом с тобой на кровати. Захочешь — поешь. И ещё кое-что... - напоследок произнёс Валентино, обернувшись прежде, чем окончательно покинуть комнату. — Постарайся не убиваться так сильно. Они этого не стоят.       Никакой реакции. Абсолютно. Энджел всё ещё лежал в том же положении, что и вчера, ни на миллиметр не сдвинувшись с места. Это позволило беспокойству всё больше и больше укореняться в душе властителя.       Тут необходимо сделать лирическое отступление. Валентино правда делал всё, что от него зависело. Соблюдал данные специалистом рекомендации, не давая ни шанса Энджелу остаться один на один с собой в таком состоянии; был рядом, научился управлять собственным гневом, будучи готовым не брать силой, а заботиться о том, чтобы предложить нечто большее, подвинув оставшееся пепелище ради хрупкого замка, чьи стены были сотканы из фантомного полотна надежд на лучшее; руководстводствовался лишь благими намереньями, взрощенными в его сердце присущим Энджи бескорыстием. Но гаденький шепот внутри отчаянно не желал затыкаться, всё равно подсказывая, что тот делает недостаточно.       Неизгладимое чувство вины не поддавалось изгнанию. Копаться в себе казалось абсолютно неуместным. Да и зачем, если ответы и пути извилистых дорог истины предательски всплыли на самую поверхность, тем самым отразив свою гнилую суть. Рефлексия природы испытываемых им эмоций, как и детальный анализ влияющих внешних факторов являлись сущим бредом. Для того, чтобы прийти к пониманию тонкой специфики сложившейся ситуации, поняв, кем являются неназванные они, необходимо было весего-навсего несколько отмотать время назад.       Решив прочно связать их жизни и чётко дать понять окружающим, что Энджел для него гораздо больше, нежели просто шлюха, властитель предвидел громкую огласку, а потому морально рассчитывал на самое худшее. И, разумеется, не был удивлен, когда столь безрадостные перспективы предположений целиком и полностью оправдались. Лживые статейки, шоу, блещущее ярким вспышкам фотокамер и давно ставшее неотъемлемой частью его распиаренной безбедной жизни; фальшивые сведения да снимки, крупным планом украшающие собой первые полосы, мощным ударом обрушились отовсюду, подобно алчным до свежей крови стервятникам.       Отмахнуться от активно посыпавшегося внимания теле-, радио- и пресс-служб оказалось невозможно. Вэл был дико раздражен, но непоколебимо продолжал держать высокую планку — ходил на интервью, давал комментарии, отвечая в том числе и на самые каверзные вопросы, силясь не запустить в наглых представителей чем-нибудь тяжёлым вроде собственной трости. В том числе и рискнул появиться на ковровой дорожке, галантно предложив локоть объявленному свету бойфренду, тем самым произведя неслыханный фурор. Давать слабину было никак нельзя.       Что же до Энджи... Ему было неловко. Одно дело светиться близь приглушённого света софитов, пластично изгибаясь в облачке сценической дымки и представляя собою фон для встреч важных шишек, а другое – каждый день мелькать около самого желанного трофея камер, посещая мероприятия в качестве гостя "плюс один". На равных с властителем. Энджела задёргали и измотали до такой степени, что Даст вынужден был сменить режим сотового на беззвучный, вздрагивая от каждого поступающего звонка.       Нужно было переждать. Валентино лучше кого-либо другого знал принцип работы механизмов адских СМИ, проведя бок о бок с владельцем телевидения добрую часть вечности. Насытить рынок, дав людям то, чего они так отчаянно жаждали, после же уверенно отойти на задний план, освободя место новому спектаклю.       Схема и правда сработала. В скором времени новостные каналы перестали активно мусолить тему их бурного романа, переключившись на более актуальные, разгорающиеся в преддверии чистки страсти. Вокс, кстати, помятуя их не самое лучшее расставание, снисходительно предпочёл не вмешиваться, очевидно в тайне лелея розовую мечту о том, что упоминания его немаловажной роли в этой запутанной истории будут вовсе сведены к нулю.       Звонко хрустящая под ногами галька дорожки оттеняет одни за другим вьющиеся воспоминания. Нужно было набрать кого-нибудь, попросив остаться с Энджи. Лестница, пролёт, ещё пролёт. А, да, точно... Есть же лифт. Вэл задумчиво стоит перед дверью, чувствуя, как на него накатывает новый приступ злобы, непроизвольно заставляя сжать кулаки.       Если говорить по правде, то необходимо было себе кое в чем признаться... Точнее, наконец озвучить это вслух. Валентино чисто и искренне, абсолютно точно и бесповоротно, всеми фибрами истлевшей до уродливых лоскутов души ненавидел ближайших родственников Энджела. Кроме Молли, естественно. И на то были свои причины.       Властитель закрывает глаза, мысленно отпуская счёт таймера до пяти. Ярость не бурлила, не кипела. Она медленно расползалась, беря свои истоки в самых недрах познания истины. Горячим свинцом оседала в крови. Это была самая настоящая жгучая ненависть.       Тот, кто и свел его с ума такими разными, но в то же время такими яркими глазами, полными восхищенного блеска и желания жить, теперь померк, тлеющей под дождём спичкой канув в лету. Наблюдать за этим было невыносимо. Сам-то... Тоже хорош. Как последний идиот повёлся на уговоры, сладостные увещевания и слепой фарс. Более того, едва ли не под белы рученьки лично усадив свою детку вчера в лимузин. При том, что финал пьесы был предрешён аж с юношеской передозировки, на которую всем, кроме сестры, было искренне наплевать. Да, громко и чётко слать этих уродов нахуй ему запретили. Плюс, остатки самообладания тоже необходимо сохранять, не позволяя себе пасть до уровня этих тварей. Но ведь можно было предпринять хоть что-то, косвенно попытавшись вмешаться. Позор нашей семьи... Никчёмный выблядок. Жалкий и бесполезный. Не заслуживающий любви...       Малая часть ярлыков, о которых Вэл время от времени слышал сквозь вымученный, болезненный смех. Роль второй скрипки давалась Энджелу безумно тяжело, требуя колоссальных усилий. Недолюбленный и всеми забытый, он до последнего не оставлял надежды добиться отцовского расположения. Из кожи вон лез, стараясь разжечь в глазах Хенроина хотя бы сотую долю того, каким взглядом родитель смотрел на всемиобожаемого Арахнисса. Энджи тоже хотел, чтобы им гордились. Безмолвный в своём мысленном крике одиночества... А ещё никому не нужный.       Единственное, что не позволяло демону его сердца окончательно сдаться, понуро опустив руки, так это присущая его натуре неизменная гордость. Именно она породила способность встречать наступающую откуда бы ни было обиду с высоко поднятой головой. Валентино не знал, благодарить или ещё сильнее хотеть прикончить отца бойфренда за эту услугу, потому как не воспитай Хенроин в младшем сыне столь суровыми методами данное качество, с Энджелом они бы однозначно встретились гораздо раньше.       Зайти внутрь квартиры слишком... Просто слишком. Пересилить себя, приготовившись к вечеру откровений пока что за пределами его способностей. Нужно взять себя в руки, хотя бы примерно накидав план того, что и как он будет говорить. Ненавязчиво прощупывать почву, дабы не спугнуть. Подумать только. А ведь Вэл клялся Энджелу, что ничего не боится. Соврал, получается...       Энджи открывался властителю постепенно – с трепетом, со скрежетом, как старый сейф, имеющий многоуровневую систему безопасности. И сутенёр готов был ждать столько, сколько потребуется. Они так много прошли, собирая осколки друг друга по мизерным частям. Надёжно склеивали терпением и любовью, дабы наконец-то стать целыми. Наплевав на осознание, что уродливые рубцы всё равно останутся. Теперь оставалось молиться, что чьи-то неумелые руки со злым языком не свели насмарку все упорные и длительные старания.       Валентино прекрасно помнил, с каким трудом Энджелу дался рассказ о своём не самом простом прошлом. А говоря о сестре... Молли пережила его на семь лет. Целых семь долгих лет, которые убитая горем младшая сестрёнка лила по ночам горькие слёзы, оплакивая главную потерю в её жизни. Могильная плита надгробия глубоко впечаталась в сердце совсем ещё юной девушки. Настолько, что не выдержав тоски и побоев, та вскоре поспешила воссоединиться с Энтони. В особняке отца слишком уж тяжело дышалось. Дверная ручка обдаёт коснувшиеся её пальцы приятным холодом.

***

      Как хорошо... Тихо, спокойно. Едва тёплая вода окутывает тело, погружая в негу расслабляющего блаженства и ласково баюкая сознание, лишь самую малость способствуя укрощению душевной боли. Мир через призму водного купола, чьи колышущиеся блики гамбитом танцуют на потолке, кажется таким светлым, таким умиротворяющим. В нем нет места звенящему напряжению, вздорным скандалам и терзающим своими муками проблемам. А ведь всё может закончиться прямо здесь и сейчас... Очистить голову от грязи и, затаив дыхание, сползти вниз. Приоткрыть рот, выпуская оживленную стайку пузырьков, сквозь пелену наблюдая за тем, как они, добравшись до поверхности, звонко лопаются. Подождать, пока хлынувшая в глотку вода до отказа заполонит лёгкие. Перетерпеть судорогу из-за появившегося желания всплыть. Пара минут и...       Томно свесивший руку с бортика ванны Энджел проводит мокрой ладонью по лицу. После касается волос, портя без того истрепавшуюся укладку. Капли бусинами скатываются по блестящей от влаги коже, грудная клетка часто-часто вздымается.       Вариантов имелось масса. Из быстродоступных – лезвие, петля. На худой конец можно было бы изящно сигануть с вершины многоэтажки. Жаль, что к какому бы из них он не обратился, всё без толку. Привилегия безвозвратно и окончательно свести счёты с жизнью дарована исключительно смертным. В его власти лишь вновь прочувствовать не самые приятные клинические симптомы, столкнувшись с отвратительными вытекающими. Что бы он не делал, к чему бы ни прибегал, он вновь окажется у овеяных ветрами времени городских часов, чей песок представляет ни что иное, как прах истлевших под палящим жаром ада существ. Голый и беззащитный — как физически, так и морально. Обречённый и дальше волочить своё существование. Проживать эту грёбаную жизнь. Снова и снова. — Энджи, я дома.       Энджи от неожиданности вздрагивает. Гремящий в прихожей голос стал для него сюрпризом. Такого скорого завершения дел от обычно нерасторопного Валентино никак нельзя было ожидать. — Энджи, — обращение звучит крайне тревожно. Закрыв глаза, можно представить, как обеспокоенный Валентино заглядывает в комнаты, мечась туда-сюда по пентхаусу в поисках любимого. — ЭНДЖИ!       Энджел неприятно морщится, пусть для поведения Вэла и имеется веское основание. Дверь сотрясается от попыток владельца квартиры нарушить личное пространство, беспардонно вломившись в ванную комнату. — Энджи, ты там? Ты меня слышишь?       От одной интонации, с которой сказаны эти слова, сжимается сердце. Энджел слышит. Слышит, но ничего не может поделать — ответить, подняться или подать хоть какой-нибудь знак, что с ним всё в порядке. Прошлое способно крепко держать в своих клешнях замученного и ослабшего от тяжкой борьбы невольника, иногда насмешливо, с неким предвкушением, полным неподдельного веселья садизмом, напоминая о своём существовании.       У каждого бывают плохие дни, это глупо отрицать. Такое иногда случается, верно? Когда покалеченная годами пребывания как в аду, так и в реальном мире изломанная психика даёт сбой, а подобранные специалистами редкие и дорогие антидепрессанты не помогают. Он просто лежит, будучи не способным выполнить самые простые бытовые процедуры. Валентино обычно понимает это без слов, на особом уровне, а потому старается не тревожить покой детки, больше похожей на безвольную куклу.       Приступы накатывают внезапно и не всегда предсказуемо. Сознание застилает вязким наркотиком, вытравливающим из мозга любые зачатки здравых мыслей. Время превращается в неосязаемую серую массу, тянущуюся канителью. Он перестаёт его ощущать. Прослеживающая схожесть с депрессивным эпизодом на лицо. Восприятие меркнет, а энергия, завсегда бьющая из Даста бодрым ключом, иссякает подобно бурной реке, ныне преданной забвению по вине засухи.       Валентино продолжает попытки с пугающей силой. Петли скрипят, а собственное безразличие пугает. О, если бы вставшая между ними дверь была единственной преградой, разделяющей два любящих сердца. Декорированные стекла жалобно звенят, грозясь вот-вот вылететь из своих окантовок. — Не делай этого! Даже думать не смей!       Голос Вэла прерывается истеричными нотками, то и дело переходя со спокойной понимающей интонации, предлагающей помощь, до резких выпадов. Так обычно ругаются повидавшее кучу травм престарелые медики, пытаясь зашить вены нерадивому суициднику — сцепив зубы и осуждая, но в перерывах осведомляясь о состоянии. Ручка ходит ходуном. Ещё немного и упорный натиск сутенёра напрочь сорвёт её с крепления. — Открой чёртову дверь, прошу! Давай поговорим, как нормальные люди... Открой, а не то я её выломаю!       Он может, правда. Дерево жалко.. Как-никак итальянское... На ремонт столько денег ушло. Энджел нехотя поднимается, протягивая руку к подготовленному заранее полотенцу. Махровая ткань впитывает стекающую с плеч воду. Надевать висящий рядом ажурный халат – подарок Валентино, уютно укутывающий тело и заманчиво подчеркивающий сексуальные изгибы он не решается.       Это последняя капля. Мертвенно бледный, с вернувшимся ощущением тошноты Энджел щёлкает задвижкой, и, выпуская из душа шлейф аромата фруктового геля, предстаёт перед Валентино, поднимая на партнёра уверенный, в некотором роде страшный взгляд. Страшный тем, что ничего более, кроме внутреннего стержня, в нём не видно. Что бы в данный момент не сорвалось с его губ, серьёзного разговора однозначно не избежать.