Until We Meet Again

— Меня не было в машине в тот день. Послеобеденное время получилось скомканным и неловким. К оставшемуся обеду из китайского ресторанчика больше не притронулся никто, и Сынмину поначалу было жаль, что пропадёт столько еды, пока Джуён под его удивлённый взгляд не собрал всё в пакет, пояснив своим привычным способом через планшет, что Джисон где-то за городом держит собак. Сынмин сомневался, что подобным можно кормить животных, учитывая количество специй в жареном мясе, но это было лучше, чем просто выбросить на свалку. Внезапная откровенность со стороны Джуёна заставила Сынмина слабо заволноваться — а вдруг он узнал слишком много? Чан, Чан, Чан — Джуён так часто говорил о Чане, о том, как Чан заботился о нём и Феликсе после смерти их родителей, как он помогал Минхо, что это вызывало странные подозрения. Сынмин уже понял, что Бан Кристофер, который сделал его своей проституткой для элитного клиента, и заботливый Чанни-хён из рассказов Джуёна — один и тот же человек, но это не укладывалось в голове. Почему Чан так заботился о Феликсе и Джуёне? Разве он не просто начальник службы безопасности в организации Ли Ноу? Кажется, Джуёну не хватало живого человеческого общения, потому что говорил он много. Конечно, все его разговоры велись в основном через экран айпада, но иногда Джуён начинал рисовать человечков в блокноте, когда уставал набирать долгий текст, или переходил на язык жестов. Счастливое совпадение или нет, но когда-то Сынмин пытался учить жестовый язык, однако успехом попытки не увенчались, и от того речь Джуёна для него звучала обрывочно и едва ли понятно. Джуён замечал непонимание на лице Сынмина, замирал, а затем повторял всё заново на клавиатуре айпада. Джуён рассказывал ему о своих братьях, снова о Чане, о щенке, которого ему на один из дней рождения подарил Чан, а потом забрал себе, потому что Джуён не особо понимал, как заботиться о собаке, о каких-то забавных ситуациях с Чанбином и Джисоном, и только о родителях Джуён ничего не говорил. Этой темы он сторонился, точно резкого обрыва над бездонной пропастью, и Сынмин понимал, почему, но любопытство всё равно медленно подступало к нему. Смерть отца Джуён упомянул лишь один раз, когда рассказывал о перешедшем к нему наследстве, но ни о матери, ни о той аварии он не сказал ни разу — даже вскользь. Сынмин старается не пялиться так откровенно, но взглядом всё равно осторожно скользит по его лицу, шее, останавливается на худых и выглядывающих из-под ворота футболки с черепами ключицах. Сынмин помнит, что когда-то давно, когда он был ещё ребёнком, по телевизору шла какая-то передачка, в которой появлялась семья Джуёна. Ли Джунги, его отец и один из самых богатых бизнесменов Азии, тогда был ещё жив, приглашал журналистов в свой дом на интервью, но больше в памяти Сынмина ничего не осталось. Единственная причина, по которой он вообще запомнил эту передачу, — именно после неё популярным стал Феликс, средний из детей бизнесмена, получивший после съёмок несколько солидных предложений из модельных агентств. Был ли в той передаче Джуён? Разговаривал ли он тогда? Сынмин не помнит. С чего бы ему вообще об этом помнить? Разве он мог тогда предположить, что через десяток лет окажется в такой паршивой ситуации? Хотя нет, сейчас ситуация уже не казалась ему настолько паршивой и безвыходной, как в тот вечер, когда он дрожал от страха перед Ли Ноу, прижимая к себе порезанную Джисоном руку. Сейчас об этом напоминает лишь затянувшийся порез у мизинца, но страха больше нет. Конечно, Сынмин всё ещё держит в голове вероятность того, что Джуён может быть неравнодушен к нему, но по крайней мере он ни к чему не принуждает. Странно, но теперь, когда он убедился в том, что никакого насилия к нему применять не будут, Джуён кажется ему вполне симпатичным. Сынмин снова смотрит на его лицо, обращённое к экрану телевизора, по которому идёт сериал, и опускает глаза на шею. На бледной и тонкой коже слишком чётко вырисовывается острый кадык. Глаза всё ещё безуспешно пытаются отыскать какие-нибудь изъяны, но Сынмин не замечает ничего, что могло бы говорить о... — Меня не было в машине в тот день. Сынмин замирает, не сразу распознавая услышанное. Джуён смотрит ему в глаза недолго, всего секунды три, а затем опускает взгляд и берётся за айпад. «Пялишься». Всего одно слово. Сынмин глупо моргает. В ушах всё ещё стоит хриплый и неуверенный шёпот, услышанный недавно. «Пытаешься понять, был ли я в той машине, когда сгорели мои родители, но не можешь найти ожоги», — снова печатает Джуён, и Сынмин слабо краснеет, испытывая что-то наподобие лёгкого стыда и смущения, точно он ребёнок, которого поймали за руку у банки с конфетами. — «Меня там не было». Джуён застывает всего на секунду, а затем стирает последнее предложение. «Я был с ними в тот день, но мне повезло, что я не остался». По побледневшим губам медленно скользит язык, острый кадык на крепкой шее нервно дёргается. В животе у Сынмина ворочается неприятное предчувствие чего-то плохого. Джуён набирает ещё несколько букв, тут же стирает, набирает снова, а затем откидывает айпад в сторону, закрывая лицо дрожащими руками. — Лучше бы остался с ними. На этот раз Сынмин снова слышит шёпот. Хриплый и вымученный, словно каждое слово вырывалось из горла Джуёна с титаническими усилиями, а после на смену словам приходит беззвучный всхлип. Плечи Джуёна вздрагивают. Ладони сильнее вжимаются в лицо, и Сынмин окончательно теряется, не зная, что ему делать. Джуён плачет? Он должен его успокоить или просто дать ему выплакаться? Сынмин сглатывает и нерешительно придвигается ближе к Джуёну. Когда не стало его старшего брата, он даже плакать не мог. Внутри что-то мучительно умерло вместе с хёном, но слёз не было. Именно тогда он сбежал из дома, где всё напоминало ему о прежней жизни, однако лучше не стало. Рядом не было никого, кто мог бы его утешить, и Сынмину приходилось полагаться только на себя. Сейчас он смотрит на Джуёна, который всё ещё прячет лицо в ладонях, и уже с уверенностью притягивает его ближе к себе, укачивая в объятиях. Четырнадцатилетний Сынмин, потерявший старшего брата, не знавший любви от родителей и оставшийся совершенно один в чужом городе, нуждался в поддержке и внимании. Он уверен, что сейчас Джуён нуждался в том же самом. — Не держи всё в себе, — говорит Сынмин, и Джуён сильнее съеживается в комок, макушкой упираясь ему куда-то в горло. — Поплачь, тебе станет легче. Почему-то в груди нарастала странная уверенность в том, что Джуён раньше не давал волю слезам, пряча своё горе глубоко внутри. Сынмин потерял брата, но тот погиб где-то в горах при спуске лавины, а Джуён, судя по его словам, был со своими родителями в день их смерти. Лишиться разом и папы, и мамы — Сынмину даже страшно представить подобное. Джуён дрожит в его руках недолго — всего несколько минут, а затем отстраняется с громким вдохом, не решаясь поднять глаза. Сынмин тактично отводит взгляд в сторону, позволяя ему незаметно вытереть слёзы подолом футболки, и поворачивается только тогда, когда видит, как Джуён вновь укладывает планшет себе на колени, отрешённо глядя на открытый экран заметок. «У Феликса в тот день были съёмки в модельном агентстве». Он печатает медленно, с нажимом набирая каждую букву. Сынмин терпеливо следит за каждым словом, возникающим на мерцающем экране, и сердце от волнения начинает стучать сильнее. Он хочет знать, что же случилось тогда, но одновременно с этим боится узнать. «Папа с мамой забрали меня после школы, чтобы потом мы поехали к нему. Минхо был у папы на работе. Договаривался о чём-то. Не знаю. Было жарко». Джуён закусывает губы до побеления, стирает последнее предложение, а затем мотает головой, отчего волосы выбиваются из хвоста на затылке, и нажимает кнопку отмены, возвращая написанное обратно. «Было жарко. Я захотел пить. Папа сказал: скоро приедем. Но я не хотел ждать. И к Феликсу ехать не хотел. Я спросил: можно я лучше поеду домой. Папа ругался, а мама ответила ему: останови машину, пусть идёт». Он жмурится, замирая. С его ресниц срывается капля, падает на экран, размывая буквы, и Сынмин касается его ладони, но Джуён отмахивается от него, яростно смахивая слёзы с айпада и продолжая писать. «Я вышел. Улица была какая-то дурацкая, пустая. Ни людей, ни машин. Домики только. Мама дала денег на такси, сказала, чтобы вызвал и поехал домой. Попросила ещё купить ей авокадо». Джуён стискивает зубы, а затем стирает последнее предложение. «Я решил отойти от дороги в тень, потому что было жарко. Машина ещё стояла у бордюра. Я помахал маме, она тоже мне помахала, а потом-» Он не дописывает, пустым взглядом уставившись в экран. Поднимает дрожащие руки к груди, сжимая их в кулаки. И резко отводит в стороны. Сынмин задерживает дыхание, глядя на него с ужасом. Он знает, что означает этот жест. Взрыв. Джуён закрывает глаза, делая медленный вдох. Сынмин не решается нарушить тишину, поскольку даже не представляет, что же он может сейчас сказать ему, пытаясь выразить своё сожаление, но Джуён вдруг резко выдыхает, вновь принимаясь печатать. «Всё так быстро случилось. Наверное, меня отбросило, и я ударился головой, потому что я больше ничего не помню. В себя пришёл в машине у Чана. Он вёз меня куда-то за город. Было темно. Страшно. Я спросил: что с мамой и папой. А он посмотрел на меня и ничего не сказал. Но у него глаза были мокрые. Он тоже плакал. Я тогда подумал: он же совсем взрослый, давно у нас работает. А потом меня накрыло, когда я начал вспоминать». Джуён сглатывает, останавливается на секунду, а затем продолжает набирать, с каждым разом всё сильнее ударяя пальцами по экранной клавиатуре. «Обратно мы не вернулись. Чан оставил меня у себя где-то в пригороде. Он иногда звонил Минхо. Я тайком слушал, о чём они говорят. Минхо пришлось разбираться с бизнесом папы. Феликс тоже был у кого-то из папиных людей. Я был с Чаном. Он от меня ни на шаг не отходил и из квартиры не выпускал. До меня не сразу дошло, что папы с мамой больше нет. Как будто не хотел думать об этом. Вспоминать. И голова постоянно болела. Наверное, всё-таки ударился». Он невесело усмехается. На глазах у него снова появляются слёзы, и Сынмин уже хочет попросить его перестать вспоминать всё это, но невысказанная просьба застывает в горле, а Джуён продолжает. «Я спросил у него: когда мы вернёмся обратно. Нам нужно вернуться. А он говорил: пока нельзя. Минхо не разрешает. Я злился на Минхо и кричал. Даже пытался драться с Чаном. Я не верил, что родители тогда погибли. Хотел их увидеть. Но Минхо не разрешал. Я слышал, как он однажды говорил Чану, что оторвёт ему голову, если Чан привезёт меня обратно в Сеул. Сначала я не понимал, почему он так говорит. Почему не даёт вернуться. Почему не даёт попрощаться с папой и мамой. А потом понял». Джуён закрывает глаза, нервно облизывается и упирается кулаками по обе стороны от планшета, горбясь. Его губы снова начинают дрожать. Сынмин осторожно касается его острых лопаток, поглаживая, а затем тянет на себя за плечо, и Джуён покорно льнёт к нему во второй раз, прижимаясь спиной к груди и тяжело дыша. «Папу и маму убили. Кто-то заминировал их машину, отследил и взорвал, когда мы оказались на безлюдной улице. Но я тоже был в той машине. Я тоже должен был быть в той машине. Но вышел, потому что не захотел ехать к Феликсу». Джуён теснее прижимается к Сынмину, крупно вздрагивая, и медленно заканчивает: «Меня тоже хотели убить». У Сынмина пересыхает в горле, когда он невидящим взглядом смотрит на последнее предложение. Убить? Он перечитывает это слово несколько раз, но оно не желает уживаться в его голове. «Минхо поэтому приказал Чану увезти меня и охранять. Он знал, что убийцы родителей поймут, что я остался жив. И боялся, что они снова попытаются это сделать. Поэтому выслал нас с Феликсом из города». — Мне жаль, — дрожащими губами выдавливает Сынмин, когда Джуён перестаёт печатать, вновь съёживаясь в его руках. — Мне правда очень, очень жаль, что тебе пришлось пережить такое. Джуён грустно улыбается. Сынмин чувствует лёгкую тошноту. Теперь все его проблемы казались мелкими и незначительными по сравнению с тем, какой ад пережил Джуён. «Не помню, сколько я жил у Чана. Долго. Смотрел новости. Там говорили, что Минхо теперь рулит всем папиным бизнесом. Что Феликса и меня отправили на время расследования в Америку. Что убийство расследуется генеральным прокурором. Но я знал, что они все врут. Папу с мамой убила мафия. И никто не станет искать убийцу. Чан иногда уезжал в город. Мне было страшно оставаться одному. Но он помогал Минхо. Он говорил: никому не открывай. Не отвечай на телефон. Когда я приеду, постучу в дверь два раза, потом ещё три, потом два. Тогда можешь открывать. Я слушался, потому что мне самому было страшно выходить из дома. Он уехал на три дня. Я не переживал. Он часто оставался с Минхо. Но он постоянно звонил по видео. И Минхо звонил. Улыбался мне, но я видел, что ему тяжело. И страшно. Он тоже потерял маму и папу. Но теперь он стал главой семьи и должен был заботиться обо мне и Феликсе. Мне так хотелось к нему. Я так скучал. А он говорил: поживи пока у Чанни. С ним тебе будет безопаснее. А потом вы приедете ко мне. И Феликс тоже приедет. Но не сейчас». Джуён вновь перестаёт печатать и кусает себя за пальцы. Сынмин чувствует, как его слабо потряхивает, и где-то в солнечном сплетении стягивает неприятное предчувствие чего-то плохого. «Я думал, что тогда Чан приехал. Два стука, потом три, потом два. Он всегда так делал. Я открыл дверь. Но там был не Чан». Холод разливается по груди так, словно кто-то влил Сынмину в горло жидкий азот. Он крепче обнимает Джуёна, пытаясь спрятать дрожь в руках, и всё внутри него так и кричит: нет, не продолжай, не говори ничего, что было дальше. Но Джуён продолжает, трясущимися руками набирая следующие предложения и постоянно опечатываясь. «Я почти не помню, что тогда было. Наверное, меня снова ударили. Проснулся уже не дома. Было темно и холодно. Они связали мне руки. Я не знал, где я. Было так страшно. Очень страшно. А потом кто-то пришёл ко мне. Я тогда понял, что был в каком-то подвале. И тот мужик смеялся над тем, как я пытался отползти от него. Говорил, что теперь Минхо точно начнёт слушать его. Что теперь всё будет так, как надо. Я не понимал, о чём он. Я ничего не понимал. Мне было просто очень страшно. Я хотел к Чану. А потом-» Джуён прячет лицо в ладонях, громко всхлипывая. Сынмин разворачивает его лицом к себе, обнимает ещё крепче и зажмуривается, слабо покачивая в своих объятиях. Джуён хватается за него, дрожа и комкая в руках его майку, и несколько горячих слёз капает на кожу, обжигая расплавленным воском. — Он схватил меня за волосы, — шепчет Джуён одними губами, и от его слов Сынмин холодеет. Хриплый, едва слышный шёпот поднимает толпу мурашек на коже, и Сынмину хочется малодушно зажать уши руками, чтобы не слышать его рассказ, но вместо этого он лишь сильнее стискивает Джуёна в объятиях, продолжая слушать. — Я пытался вырваться, но у меня были связаны руки. Пытался кричать, но он ударил меня. Я упал на пол, он прижал меня, и.... и... Джуён замолкает, давясь беззвучными рыданиями, и Сынмин сам ощущает, как на его глазах вскипают слёзы. Его снова мутит, и он сглатывает вязкую и горькую слюну, гладит Джуёна по худым лопаткам, и тот снова хватается за его одежду, тяжело дыша и вздрагивая. Его правая рука медленно поднимается, и Сынмин уверен, — для того, чтобы утереть слёзы, но нет: зажатый кулак утыкается в грудь напротив сердца, Джуён выпрямляет ладонь, медленно убирает прочь, словно откидывая что-то, а затем касается левой кисти и сжимает пальцы на тонкой коже. До Сынмина доходит не сразу. Язык жестов он едва ли помнит, но сейчас он жалеет о том, что он его не забыл насовсем, когда наконец понимает сказанное Джуёном. Холодный комок замирает лезвиями в горле, а по спине пробегаются мурашки от заполнившего его ужаса. Джуён замирает на секунду, затем соединяет указательный и средний пальцы с большим, сразу после этого прижимая ладонь к горлу, и с тихим всхлипом прижимается к Сынмину. Было больно и страшно. Застывшее на языке «Мне жаль» так и не произносится, и всё, что Сынмин может сейчас — лишь крепче прижать дрожащего парня к себе, успокаивающе убаюкивая в своих руках. Сколько прошло времени, Сынмин не знает. Он продолжает качать Джуёна в своих объятиях, пока его дрожь не утихнет, но чувство всепоглощающей безысходности и отчаяния не покидает его. Думать о том, что сейчас рассказал ему Джуён, было не просто страшно: Сынмина самого потряхивает от ужаса и собственного бессилия. Ещё вчера ему было невыносимо страшно и тревожно находиться рядом с Джуёном, напряжённо ожидая, что тот сделает с ним что-либо из того, для каких целей Минхо продал его ему. И когда Джуён заявил, что не собирается с ним спать, Сынмин не поверил ему. Всего день назад его трясло и тошнило от того, что ему придётся стать безвольной куклой для чужого сиюминутного удовольствия, но его страхи были всего лишь страхами, а для Джуёна всё это уже случилось. Пальцы крепче стискиваются на чужой костлявой спине, и Сынмин закрывает глаза. Джуён в его руках слабо ворочается, будто хочет высвободиться, и Сынмин слегка ослабляет хватку, однако Джуён лишь изворачивается, вновь прижимаясь спиной к его груди, чтобы взять в руки планшет. Он удаляет всё написанное ранее, несколько секунд смотрит на пустую белую страницу, а затем медленно начинает набирать новые слова. «Чан нашёл меня. Мне было так больно и плохо, что я не сразу это понял. Он нашёл меня и их всех. Тот урод был не один. Мне повезло, что Чан смог меня найти, потому что я не знаю, что было бы со мной, если бы они-» Джуён вздрагивает, а затем быстро удаляет последнее предложение, дёрнувшись. Сынмин осторожно прижимается подбородком к его острому плечу и легонько гладит по руке. «Он убил их. Всех. Я никогда не видел Чана таким взбешённым. Там было так много крови. Очень много. Но мне было всё равно. Но того урода он не убил». Сынмин недоумённо хмурится, дважды перечитывая последнее предложение. Не убил? Чан оставил его в живых? Внутри закипает негодование вперемешку с бессильной злобой. Сынмин никогда бы не подумал, что он сможет так яростно желать человеку смерти, но тот подонок заслужил этого. За всё, что он сделал с Джуёном... Почему Чан не убил его?! — Почему... — Сынмин слышит свой голос будто со стороны: хриплый и испуганный, приходится даже с трудом прочистить горло, почти захлёбываясь кашлем, когда он пытается выдавить из себя: — Почему он его... «Минхо», — тут же набирает Джуён на экране, и Сынмин тупо смотрит на это имя, не в силах понять, что имел в виду Джуён. Но следом приходят и воспоминания, сначала нечёткие, а затем болезненно яркие: вот Минхо лениво закуривает сигарету, пока его ребята отбивают свои ботинки о рёбра Сынмина, который пытается не захлебнуться своей кровью — это было ещё месяц назад, когда Сынмин впервые испытал терпение Ли Ноу. Вторая картина в памяти — Сынмин на ковре в его кабинете, из порезанной руки крупными каплями сочится кровь, впитываясь в рубашку, Джисон равнодушно поигрывает ножом-бабочкой, а Ли Ноу скучающим тоном предлагает ему расплатиться с долгами своим телом. Сдав мерзавца в руки Минхо, Чан обрёк его на куда большие страдания, чем просто смерть. — Что Минхо с ним сделал? — сдавленным тоном шепчет Сынмин. Он не хочет знать, но ощущение недавней безысходности, коловшей его сердце минутами ранее, снова скребётся где-то под рёбрами. Сынмин не сразу замечает, что его руки, всё ещё обнимающие Джуёна, слабо дрожат. — Собаки. Джуён произносит это тихо и будто с неохотой, сразу же замолкая. Сынмин хмурит брови, ожидая чего-то ещё, но Джуён молчит. Он обмякает в его руках, словно кошка, водит пальцем по экрану айпада, и Сынмин думает, что ничего больше он сегодня не услышит, когда Джуён вновь медленно начинает печатать — так медленно, что Сынмину кажется, будто он и не печатает вовсе, а просто меланхолично перебирает буквы на клавиатуре. «У Джисона есть собаки. За городом. Бойцовские, которые с кривыми лапами и маленькими ушами». Джуён останавливается, по-детски потирает глаза кулаками, и Сынмин вспоминает, как пару часов назад Джуён уже упоминал о собаках, следом снова думая о том, что приправленное специями мясо вряд ли будет полезно для собачьего желудка, Джисону следовало бы лучше заботиться о своих псинах. А после приходит слабое недоумение: при чём тут собаки? Джуён перестаёт издеваться над своими глазами, пытаясь протереть в них дыру, и снова возвращается пальцами к айпаду. «Минхо велел Джисону не кормить их неделю. Потом привёз его того урода в вольер. Они так лаяли, что у меня снова разболелась голова. Не понимаю, как Джисон вообще этот вечный гавгав выдерживает». — Ты был там? — шёпотом спрашивает Сынмин, и лёгкая тошнота подбирается медленно к горлу, когда он задумывается об этом. Джуён отрывисто кивает, и Сынмин упирается лбом в его острое плечо, зажмуриваясь. — Почему... «Я хотел сам это видеть», — появляются очередные слова на экране планшета, тут же пересекаемые мигающим оповещением о десяти процентах заряда, но Джуён отмахивается от него, как от назойливого комара. — «Минхо меня отговаривал. Чан тоже. Они думали, что мне станет плохо, если я снова увижу его после того, как он меня-». Его пальцы на секунду зависают над планшетом, он сглатывает и поджимает губы. Сынмин переводит взгляд с экрана на Джуёна, чьё лицо не выражает никаких эмоций. Холодное, отстранённое выражение, будто вся эта история произошла не с ним. «Он так громко кричал, когда собаки налетели на него. И снова было так много крови. Они рвали его, и рвали, и рвали, и рвали...» Последние слова Джуён уже не пишет — просто копирует и вставляет, пока Сынмин не стискивает руки на его поясе сильнее, выдыхая жалкое и сорванное: «Хватит». Джуён останавливается, опускает взгляд вниз, на руки Сынмина, и чуть пожимает плечами. «Минхо сказал Джисону отогнать собак, но я не позволил», — айпад мигает предупреждением о низком заряде ещё раз и гаснет окончательно, вынуждая Джуёна взяться за карандаш и блокнот, затерянные в складках постели. — «Я хотел, чтобы этот выродок мучался. Чтобы ему было так же больно, как и было мне». Сынмин ничего не отвечает. В голове слишком живо вспыхивают события, свидетелем которых он никогда не был, но крики несчастного, которого заживо разрывают на части обозлённые и голодные собаки, всё равно звенят в ушах. Нет, стоп. Сынмин дёргает головой. Не несчастного. Он это заслужил. Джуён имел полное право сделать с ним подобное. Сынмин не имеет никакого права его за это осуждать. «Ты считаешь меня монстром», — возникают новые слова на перечёркнутом вдоль и поперёк листе, и Джуёну приходится коснуться ладони Сынмина своей, чтобы привлечь его внимание к себе. Сынмин смотрит какое-то время на написанное, а затем качает головой несогласно. — Нет, — шепчет он. Джуён заметно расслабляется, услышав его ответ, и улыбается уголком губ. Сынмин задерживает взгляд на его невесёлой улыбке и отчего-то не может его отвести, внимательно разглядывая его губы, пока Джуён не возится на месте, выпрямляясь и усаживаясь прямо. Его волосы, давно выбившиеся из небрежного хвоста, закрывают лицо, и Сынмин отводит глаза в сторону. «Ты спрашивал, почему я не разговариваю. После случившегося я больше не смог заговорить. Психологи, по которым Чан и Минхо таскали меня, в один голос говорили, что это селективный мутизм из-за травмы. Пытались лечить меня всякими терапиями, даже гипнозом. Но я так и не заговорил». Джуён хмурится, задумываясь на мгновение, а затем зачёркивает последнее предложение. «Я не хочу разговаривать. Мне это не нужно. Всё равно я не выхожу из дома. Я могу, но я не хочу». — Но со мной ты говоришь, — замечает Сынмин, тоже выпрямляясь и с облегчением выдыхая, когда удаётся размять затёкшую от долгого неудобного сидения спину. Джуён кивает. — С тобой мне спокойно, — тихим шёпотом произносит он, не поднимая глаз от своего блокнота. Его руки нервно чертят в блокноте какие-то хаотичные линии и круги, полностью перекрывая карандашным графитом предыдущие слова, и Сынмин задерживает дыхание. Это глупо и не имеет никакого смысла, тогда почему сердце начинает биться чуть быстрее? Парни, которых он считал друзьями и которые кинули его при первом же случае, заявляли, что с ним прикольно зависать по клубам. Девчонки, которых он кадрил в клубе на одну ночь, говорили ему, что с ним жарко. Но ещё никто не говорил Сынмину, что с ним было спокойно. Джуён всё ещё прячет взгляд, придвигается к прикроватной тумбочке, чтобы поставить разрядившийся айпад на зарядку, и Сынмин сам не понимает, что движет им, когда он упирается ладонями в скрипнувшую кровать и тянется к Джуёну. Несмелый поцелуй оседает невесомым прикосновение на потеплевшей щеке, и взгляд Джуёна до сих пор прячется под опущенными дрожащими ресницами, но у Сынмина нет ни капли сожалений об этом глупом и безотчётном порыве.