those second chances (ain't always what they seem)

В тот день Джисону так и не хватает смелости подойти к тому, чьего возвращения он ждал и не спал ночами, а если и спал, то видел его в своих навязчивых и порой совсем невыносимых кошмарах. Но затем внезапно наступают выходные, и найти предлог пересечься с Минхо, понятия не имея, хочет ли он того или нет, становится еще труднее. Поэтому он решает дождаться вторника, ведь в этот день их старая компания – а вернее, то, что от нее осталось – решает собраться дома у Чана после работы. И разумеется, уже с самого утра Джисону никак не удается найти себе места. Работа у него несложная, ведь он всего лишь часть бригады по восстановлению города, а значит, занимается тем, что приводит заброшенные дома и общественные участки в порядок после разрухи. Но к сожалению, это же приводит к тому, что он неустанно думает – думает, пока от мыслей не кружится голова и не зудит в груди и легких. И именно поэтому к моменту, как он заходит в раздевалку, поравнявшись там с Чонином и Хёнджином, он словно выжат как лимон. – На сегодня все? – интересует младший, и Джисон устало кивает. Затем бросает рабочую куртку в шкаф и достает оттуда сменную обувь. – Тогда, возьмем чего-нибудь перекусить и идем навстречу Чану? Едва вернувшись в город после курса адаптации, ребята – Чан, Минхо и Феликс – работают тоже, но бригада у них отдельная. И дело здесь, конечно, вовсе не в том, что излеченные могут реально представлять какую-то угрозу, ведь если бы это было правдой, то никакого заселения и в помине бы не было. Все дело в отношении к ним горстки семей, чудом сумевших пережить все эти годы и сформировавших тесную общину, в которой зараженных, долгое время считавшихся врагами, никто не ждал с раскрытыми объятиями. Хорошо еще, что у их группы не было численного перевеса в городском совете. Думая об этом и продолжая машинально кивать, Джисон опускается на скамью и невольно глядит на Хвана, что все это время сохраняет отчасти угрюмое, а отчасти тоскливое молчание. Читать его по его тишине Джисон и сам научился весьма неплохо – по крайней мере, для того, кто все еще считал его не более, чем своим приятелем по несчастью. – В общем, ребята. Мне нужно кое-что вам сказать, – начинает Хёнджин вдруг разом, как будто и вовсе не собирался ничего говорить, но слова таки взяли и вырвались наружу. – Я тут звонил Феликсу на выходных. И он, как бы это сказать, поверил, что мы… что я…. – Мы поняли, – поспешно заверяет Джисон, не глядя на него, и, пока Чонин продолжает смотреть на Хвана недоуменным перепуганным взором, довольно быстро соображает, к чему тот клонит. – Так значит, он из тех, кто ничего не помнит? – Ничего, – подтверждает Хван и смотрит себе на обувь. – Ни семьи, ни друзей, ни кого бы то ни было еще. Говорит, что люди, взрослые и дети, подходят к нему на улицах и все благодарят его за его поступок, но это лишь давит на него, лишний раз напоминая о той пустоте, что у него осталась вместо воспоминаний. О том, что старую жизнь у него попросту отняли. – Но неужели нету способа как-то вернуть ему память? – тихо произносит Чонин. – Неужели это, ну… навсегда? – Не знаю. Моя тетя-медсестра говорит, что все это во многом индивидуально, – отвечает Хёнджин, но по голосу слышно, что надежды у него не так уж много. – Если это наказание, то я не понимаю, – добавляет он мрачно. – Я знаю Феликса лучше, чем кто-либо, и он явно не заслуживает ничего подобного. Даже наоборот. С минуту все трое молчат. Затем Хёнджин первым поднимается и, захлопнув дверцу шкафчика, направляется к выходу. Остальные за ним. Немногим позже, когда Чонин расплачивается за их еду в небольшой забегаловке, а двое других ожидают его на улице, Джисон обращается к Хвану, нахмурившись: – Знаешь, не все всегда идет так, как кажется правильным. И далеко не все из нас делают то, что должны. Если весь этот апокалипсис и научил меня чему-то, то, пожалуй, только этому. – Ты разговаривал с Минхо? Отзвучав, этот вопрос мгновенно сбивает с мысли и ощущается юношей как внезапный удар под дых. – Я… м-м-м, – отвечает Джисон, сдвинув брови сильнее и вдобавок поджимая губы. – Смысла оттягивать нет, ты же знаешь. Потом тебе будет труднее. – Да, знаю, – с досадой соглашается юноша. И когда это Хёнджин узнал его как свои пять пальцев? – Я хотел попробовать сегодня. Ну знаешь, пока мы все вместе и все такое. И он действительно хочет – хочет заговорить с ним о том, о чем хотел все эти годы. Весь вечер намеренно ищет любых взаимодействий, читает каждый жест и реплику, ища в них отголоски прежнего Минхо, но тот как назло опять пребывает в своем замкнутом созерцательном настроении и все отирается рядом с Чаном, словно ожидая, чтобы тот сказал ему что делать. Винить его не в чем – ведь двоих теперь объединяет ни с чем не сравнимый опыт, а Джисон не может не думать о том, что, чем видеть это сейчас и убиваться, ему бы стоило взаправду умереть и пройти через все это самому. И Феликс не лучше. Помимо свойственной всем троим, небольшой заторможенности, он явно чувствует себя неловко среди всей этой кучки знакомых незнакомцев, а от его дружелюбного характера не осталось и следа. Вместе с тем он отчаянно старается вести себя приветливо и, как ему самому, должно быть, кажется, по-обыкновенному, и от этого другим лишь больнее видеть все эти неловкие попытки и то, как сильно он изменился. Когда над городом опускаются сумерки и они заканчивают скромный ужин, Бан Чан приносит всем кофе и садится в пыльное кресло. Дом его находится в одном из плохоньких кварталов и все это время оставался заброшен, поскольку семья его исчезла в неизвестном направлении с началом эпидемии, и поэтому весь вечер хозяин все не устает извиняться перед остальными за бардак. – Сынмина… пока не нашли, – внезапно заводит он негромкий разговор, пока его чашка молчаливо теплится в бледных, покрытых сеточкой вен руках. – На самом деле с того самого дня нам вообще ничего неизвестно о том, как сложилась его судьба, но остается надежда, что он где-то там, бродит среди руин с другими зараженными. А Чанбин, значит, уехал вместе со своей семьей? – Ну, ты ведь знаешь их, – отзывается Чонин тихонько, под стать приглушенному голосу старшего. – В его семье почти все военные. Так что у Бина, можно сказать, не было выбора. Но он все же пишет иногда, – добавляет он спустя какое-то время и ставит кружку на стол. – Думаю, он будет рад услышать о вашем возвращении. Слушая их вполуха, Джисон наблюдает за Минхо, который, едва пригубив свой кофе, теперь задумчиво смотрит на стол и больше не шевелится. Его плечи опущены, но в них словно есть какое-то напряжение, брови неосознанно сдвинуты, а глаза брезжат слабыми бликами в свете настольной лампы. Спустя какое-то время он и вовсе встает и, оставив чашку, уходит на балкон. Вот он. Именно этого шанса он ждал, понимает Джисон, и, хоть внутри его нарастает свербящая тревога, заставляет себя подняться и пойти за ним. – Привет, – говорит он еле слышно. Наверное, все еще надеется, что Минхо его не услышит и у него не будет нужды заводить разговор, которого он так жаждет и так боится. – Привет. – Холодно здесь. Тебе не кажется? – Нет. Я… пока еще плохо различаю тепло и холод, – пожимает плечами старший и немного сутулится. В глазах, направленных на вечерний пейзаж наполовину разрушенного города, сквозит тоска. – Побочный эффект от лекарства, – поясняет он затем, совсем тихо. – Один из многих. Помедлив еще немного, Джисон глубоко вздыхает, набирается смелости и выдает: – Скажи, ты помнишь что-нибудь? – Я помню все. Услышав это, Джисон невольно отступает на шаг – инстинктивно, словно эти слова подействовали на него как пощечина. Голова опять идет кругом. Кажется, что их общая судьба намеренно над ними издевается, ведь как бы он хотел, чтобы Феликс – их отзывчивый, сияющий добротой, очаровательный Феликс – все помнил и мог вернуться к прежней жизни, в которой был героем, а Минхо забыл все предательства и начал все как будто с чистого листа. Но нет. Это было бы слишком просто. Странно, но внешне Джисон все еще почти спокоен, если не сказать подавлен, не считая чуть дрожащих рук. Осторожно подбирая слова, он медленно начинает: – Так значит, ты… – Да, я помню то утро, – слабо подтверждает второй, не дождавшись окончания фразы. – Каждую его секунду. – Минхо, прости меня, – тут же порывисто шепчет младший, делая шаг навстречу и протягивает руку в отчаянном стремлении взять его ладонь в свои. Минхо не отстраняется – то ли скорость реакции все еще не та, то ли ему просто все равно. Глядя в его глаза, однако, Джисон склоняется ко второму. – Я ведь… я не хотел, чтобы все так вышло. Мне стоило сделать что-нибудь… что угодно, чтобы впустить тебя, а не бросать на произвол судьбы. – Нет. Вы все сделали правильно, – так же шепотом отзывается Минхо, глядя на их сплетенные руки. В ладони его, как и в голосе, жизнь почти не ощущается, и Джисона бросает в дрожь. – Сам же понимаешь, что толпа зараженных, бежавших за мной, была слишком большой, чтобы их можно было сдержать. И если бы дверь приоткрыли, пускай и на секунду, то все, кто находился тогда в спортзале, были бы сейчас мертвы. Сказав так, он умолкает и все смотрит остекленевшими глазами на то место, где пальцы Джисона продолжают держать его собственные – с той же решительностью, но той же обреченностью, с какой держали двери спортзала. Джисон в свою очередь стоит и вспоминает тот миг, когда разом похолодели его конечности при виде толпы мертвецов в коридоре и летящего впереди Минхо. Как их взгляды пересеклись сквозь заляпанное кровью стекло и как Джисон прильнул к двери, замешкавшись. И одна секунда решила все, ведь в следующий миг другие мальчишки уже снесли его с ног и принялись блокировать проход всем, что попадалось под руку, крича о новой волне мертвецов. И Минхо пронесся мимо. – Что было с тобой потом? – шепчет Джисон, отпустив наконец его руку и спрятав свои в карманы. Холодно теперь везде – как снаружи, так и внутри. Но внутри в стократ холоднее. – Как долго тебе удалось продержаться? – Недолго, – признается Минхо практически бесцветно. – Чан защищал меня до последнего. Мы встретились по пути на лестницу и спрятались в классе музыки, но там тоже оказалось трое зараженных, – тут взгляд его становится слегка туманным, и его впервые за все это время все же передергивает от мрачных воспоминаний. – Когда его укусили, я понял, что это конец и спасения уже не предвидится. И тогда я сдался, позволив ему укусить себя. Было почти не больно. Умолкнув, Минхо снова смотрит на редкие огни в домах по соседству. В глазах же у Джисона стоят горячие слезы. Это он – он, видя, что Минхо в опасности, должен был покинуть спортзал и попытаться защитить его, чем бы это для него ни обернулось. Это он должен был быть там – на школьной лестнице; в классе музыки; закрывать его от тройки мертвецов, как это делал Чан до последнего вздоха, даже зная, что смерти не миновать. Что бы ни творилось вокруг, в том числе и этот сумасшедший апокалипсис, его предназначением было разделить судьбу второго. Скажет ли Минхо когда-нибудь, как сильно он бы этого хотел? Навряд ли. Ведь кажется, что о таком и вовсе не говорят – такое только знают. И что же будет с ними дальше, теперь когда их всех вот так внезапно вывернуло наизнанку? Молча задыхаясь в урагане мыслей, он не решается спросить.