Как кровь на снегу

      Тобирама сопротивлялся желанию вздрогнуть, увидев разъярённое лицо Хаширамы. Поклонившись, он сел в позу сэйдза перед главой своего клана, готовый выслушать лекцию, которая, как он знал, приближается.       — Как ты мог? — спросил Хаширама с бесстрастным лицом и холодным тоном, что так отличалось от его обычного чрезмерного драматизма. — Как ты мог сразить его, зная, что он значит для Мадары, что он значит для моих миротворческих усилий? Ты пытаешься разрушить мои планы, Тобирама?       Его голос становился всё громче, по мере того, как он продолжал говорить.       — Ответь мне, — потребовал он, и Тобирама сглотнул, пытаясь отбросить воспоминания об их отце и наказаниях, которые следовали после того, как тот начинал говорить таким тоном.       — Нет, ания, — прошептал он в тихой комнате, склонив голову перед главой клана и молясь, чтобы не разозлить его ещё больше. Ания никогда не наказывал его так, как Буцума, но, опять же, Тобирама никогда раньше не злил своего брата так сильно.       Хаширама несколько мгновений смотрел на него из-за громоздкого стола из железного дерева, прежде чем открыть рот:       — Ты понимаешь, что ты сделал? — спросил он, прежде чем поднять руку. — Нет, не отвечай на этот вопрос.       Он продолжил, не позволяя Тобираме вставить ни слова, чтобы защитить себя:       — Изуна был жизненно важен для моих мирных планов. Мадара и я хотели мира, чтобы обеспечить безопасность наших младших братьев, И ТЕПЕРЬ ЭТОГО НИКОГДА НЕ ПРОИЗОЙДЕТ! СО СМЕРТЬЮ ИЗУНЫ МАДАРА НИКОГДА НЕ СОГЛАСИТСЯ НА МИР! ТЫ ОБРЁК НАС ВСЕХ! ТВОИ УЧЕНИКИ БУДУТ ВЫГНАНЫ НА ПОЛЕ БОЯ ТАК ЖЕ, КАК И МЫ! — взревел Хаширама.       Каждое слово обрушивалось на плечи Тобирамы, как удар, и он отчаянно пытался не показать этого, сохраняя выражение лица неподвижным.       — Почему, брат, почему ты не мог хотя бы раз сдержать свой клинок? Почему ты не мог проявить милосердие? — голос Хаширамы был тихим и усталым, его плечи поникли, а лицо осунулось.       Тобирама открыл рот, чтобы объясниться, но его снова прервали.       — Не надо, — прошептал его ания. — Просто не надо, уходи, пожалуйста, я не вынесу ни твоего присутствия, ни твоих оправданий. Понятно, что мой мир невозможен, когда ты рядом.       Тобирама вскинул голову, пошатнувшись, слова ударили его, словно кунай в сердце, и посмотрел на своего расстроенного брата. Кивнув, он встал и, низко поклонившись главе своего клана, вышел из кабинета, не осмеливаясь оглянуться назад.       Тобирама медленно шёл в свою комнату, его лицо и язык тела были непроницаемы, маска, которую он носил много лет, вбитая его отцом, больше не разваливалась на публике. Только оказавшись в своей спальне, с полностью активированными печатями, гудящими от силы, Тобирама позволил себе развалиться на части.       Ания был прав, он был монстром, бессердечным демоном, которым его называли враги, ведь он знал о надеждах Хаши и о том, каково это потерять брата. Боль от смерти Каварамы и Итамы до сих пор не утихла, даже по прошествии всех этих лет. Он всё ещё чувствовал отсутствие мальчиков, которых он воспитывал и обучал, независимо от того, сколько времени прошло, и чтобы он заставил другого пройти через это? Тем более Мадару, сильного, бескомпромиссного Мадару, готового на всё ради своего клана. Того, в чьей чакре Тобирама сворачивался калачиком после долгих дней и тяжелых миссий с тех пор, как он впервые почувствовал её на реке Нака в детстве. Как он мог сделать это с ним? Тобирама уже чувствовал, как его чакра холодеет и источает боль от горя, когда чакра Изуны мерцает, едва держась.       Облизнув пересохшие губы, Тобирама укрепил свою решимость. Изуна всё ещё был жив, и хотя ниндзя Учиха не могли спасти его, Тобирама мог.       Быстро поднявшись, альбинос Сенджу начал снимать доспехи, поморщившись от полученной небольшой ножевой раны. Он планировал залечить её позже, но сейчас ему понадобится вся чакра, что у него есть, поэтому он обмотал рёбра бинтами и надеялся, что этого пока будет достаточно. Для успеха этой миссии ему потребуются скорость и скрытность, а ярко-синяя броня только замедлит его. Одевшись в свежую чёрную форму для миссий, он собрал свои сумки, набив их одеждой, дополнительными медикаментами и оружием, которое он хранил на случай чрезвычайных ситуаций. Дважды перепроверив, есть ли у него с собой всё необходимое, Тобирама помедлил перед своим переполненным столом, размышляя, стоит ли ему оставить записку. Он знал, что не вернётся сюда, либо потому, что его поймают и убьют Учихи, либо, если произойдёт чудо и он выберется из этого живым, ему придётся отправиться в изгнание, чтобы убедиться, что мечта его брата сбудется.       В конце концов, Учихи не станут доверять Белому Демону. Вздохнув, Тобирама схватил первый попавшийся пустой листок и настрочил краткое объяснение для Хаширамы. Решительно кивнув, он уколол палец острым зубом Хатаке и капнул каплю крови в потайное отделение стола, но заколебался над бумагами в открывшимся ящике: договорами о прекращении огня и мирными договорами, а также планами деревни своего брата в самом низу. Глядя на них, Тобирама знал, что так будет правильнее. Возможно, физически его здесь не будет, но так он всё равно сможет помочь своему брату в осуществлении его мечты. Тобирама полез в ящик, вытащил тщательно отсортированные стопки документов и швырнул их на стол. Закрыв ящик с резким щелчком, он положил записку поверх стопки бумаг.       После некоторого колебания Тобирама добавил к ней зашифрованное сообщение Токе с объяснением и напоминанием о том, что он любит её. Хотя ему и хотелось сказать ей это лично, он знал, что она заметит, что что-то не так, и попытается остановить его. Тобирама не мог этого допустить, будущее клана зависело от его успеха, и если он встретится с ней, то потерпит неудачу.       Наконец Тобирама схватил хаппури, последний подарок, который его брат преподнёс ему перед тем, как его убили, провёл рукой по изношенной ваджре, прежде чем прикрепить его к голове с помощью чакры. Он моргнул, когда активировались печати и его зрение обострилось.       После этого он удалился в свою лабораторию, инактивируя печати на двери лёгким движением окровавленного пальца. Войдя, Тобирама пересёк комнату к наборам печатей и начал осматривать их, проверяя всё, чтобы убедиться, что не было ошибок.       В какой-то момент его внимание привлекла вспышка белого цвета на периферии, и он выругался, прекратив осмотр и подойдя к столу. Там, поверх его заметок о хирайшине, лежал его мех.       Это была семейная реликвия его матери Хатаке, сделанная из меха её призыва, расшитая печатями, чтобы сохранить его в чистоте и обеспечить защиту владельца. Она подарила его ему накануне его пятого дня рождения, чтобы отпраздновать его первое убийство в традициях её клана. Логически Тобирама понимал, что ему следует оставить мех в лаборатории, поскольку огромное белое пятно выдаст его в темноте, но он всё ещё колебался. Мех был такой же неотъемлемой частью его личности, как и его белые как кость волосы и татуированные печати на лице. Это было единственное, что у него осталось от матери после того, как Буцума конфисковал её вещи после её смерти, постановив, что шиноби не нуждается в сувенирах.       Вздохнув, он взял мех и спрятал его в свою чёрную миссионерскую сумку, надеясь, что не пожалеет, что взял его с собой. Прежде чем уйти, Тобирама ещё раз осмотрел наборы печатей, взял со столов несколько жидкостей с подпиткой для них и поместил их в стазисные печати. Удовлетворённый тем, что всё на своих местах, он запер лабораторию каплей крови и с сожалением установил печать, которая заставит его наиболее опасные эксперименты самоуничтожиться, если произойдет худшее.       Сделав это, Тобирама собрался с духом и побежал к территории Учиха, к своей вероятной смерти.